Карьера адъютанта

— У любого нормального человека в сложные моменты жизни перед глазами проходит все — с начала и до конца. Я человек ненормальный, потому что ненормальна сама наша профессия. Но это только усугубляет дело, ведь мы много фантазируем. Когда художник пишет картину, он пользуется красками, у поэта есть рифмы, а драматическому актеру нечего использовать в качестве инструмента, кроме своего воображения. Поэтому артист должен постоянно царапать себе душу, она должна все время кровоточить. Я могу получить хорошую зарплату, плотно пообедать, но вечером я в любом случае должен соответствовать тому, что написали Чехов, Шекспир, Островский… Драматический артист — профессия неспокойная, но мною очень любимая! — Могу по секрету признаться, что я с каждым годом все больше и больше влюбляюсь в нее, у меня появляется все больше внутренней гордости. Обычно я об этом не говорю, но в день рождения можно и похвастаться.— Неудобно об этом говорить, но я чувствую, как собака! Есть вещи, о которых я знал еще год назад, и только теперь они начинают сбываться. Наша работа в каком-то смысле следовательская: получил роль, и надо ее расследовать, сделать выводы, сопоставить факты… Я многое предвижу. Наверное, это опыт, общение с людьми разных профессий, разных высот, разной талантливости. А может, и нечто другое.— Моя мама была деятелем культуры читинского масштаба — преподавала музыку в Доме пионеров. Когда-то она училась на певицу, но оглохла и была вынуждена переквалифицироваться в пианистки. А отец учился на дирижерском факультете. Я помню, что все праздники мы отмечали у сестры отца, тети Кати, у которой в Чите был собственный дом с садом. Муж тети Кати, дядя Шура, был железнодорожником, но очень любил играть на домре. И вот отец после определенного застолья рассаживал гостей в саду, начинал руководить и создавал оркестр из людей, которые совершенно не умели играть. Он тут же их учил! Вот я, например, играл на ложках.— Естественно, я поддавал ему. Но делить нам было нечего — когда я учился в десятом классе, он был где-то там в четвертом… Это несерьезно! Я уже женихался, а его волновали совсем другие проблемы. Хорошо помню, как он родился и мы с отцом пошли в родильный дом. Был декабрь 41-го года, и отец на хлебные карточки купил для мамы пирожных. Они состояли из двух половинок черного хлеба, покрытых глазурью. Отец был человеком широкой натуры и купил сразу много — на все!— Когда родилась моя дочь, я так и сделал — купил на последние деньги торт и при этом забыл взять сдачу. Но мне было так стыдно возвращаться за ней, что я не пошел.— В мое время мужчины учились отдельно от женщин, поэтому у нас была четвертая школа — женская и пятая — мужская. Мы постоянно соревновались друг с другом. Отлично помню, как в 1949 году в Читу приехал Мао Цзэдун. Все были взбудоражены: в какую школу он пойдет? Короче говоря, его повели в женскую, а у нас забрали зеркала, еще что-то… Это было ужасно, мы так переживали! Помню, что мы с моим школьным другом бежали за машиной Мао — так нам хотелось его увидеть. И мне это удалось, он даже помахал рукой! Во всяком случае, мне думается, что он помахал мне.— Четвертая школа стояла возле нашего дома, и по дороге в мужскую я каждый день проходил мимо женской. Так что мы постоянно встречались. Кроме того, у нас была художественная самодеятельность, а Дом пионеров вообще был культурным центром города. У меня тогда были две подруги, две Тамары — большая и маленькая. Мы часто ходили вместе на каток. Кино в то время не было, и фантазия у каждого работала в меру испорченности и воспитания. А в школе нас заставляли читать классику… Мы тогда половины не понимали! — Честно говоря, «Войну и мир» я дочитал не так давно. Помню, что никак не мог выучить эпизод про Андрея Болконского и этот дуб, потому что не понимал философии. Но вообще по литературе я шел хорошо, не давалась мне только математика. Отлично помню своих учителей. Учитель физики Роман Васильевич Мочалов играл на аккордеоне и организовал мужской хор пятой школы.Наша химичка Елизавета Михайловна тоже была глубоко творческим человеком. У нее муж работал хирургом в погрангоспитале и оперировал меня перед поступлением в театральный институт. У меня до сих пор возле глаза есть крошечный шрамик, а раньше это был довольно большой жировик.Так они, прежде чем сделать операцию, рассчитывали, как у меня пойдут морщины! И я им очень благодарен, потому что действительно ничего не видно. Свою первую учительницу Наталью Павловну Большакову тоже помню очень хорошо. Она была артисткой! Однажды я бежал по коридору, а она меня остановила и проникновенно так говорит: «Юра… как ты можешь… бежать по коридору… в школе?!!» И я понял, что это конец мира, мне было так стыдно! — Мне кажется, что с рождения. С первого класса уж точно! Я тогда не вылезал из Дома пионеров, хотя, с другой стороны, мы и физкультурой занимались с большим удовольствием. У всех были значки ГТО, «Будь готов к труду и обороне», «Ворошиловский стрелок», а у меня еще и третий разряд по волейболу. И слава богу, ведь наша профессия требует определенной физической подготовки. Я, как говорил Фамусов, «не хвастаюсь сложеньем, однако свеж и бодр, и дожил до седин!».А сейчас молодые ребята, которые поступают в театральное, за редким исключением, физически намного слабее меня. Причем исключением являются те, кто приезжает из провинции. Наши же в основном хилые, двигаются плохо, не умеют танцевать вальс, не знают, что такое «вприсядку». Но это не они виноваты, а мы: поменяли школьную программу, убрали из нее все нужное. Вот у нас два раза в неделю был урок пения, и мы знали все военные песни. А что теперь? У меня прекрасный слух, но я из десяти современных песен могу воспроизвести одну-две, не больше. Крик, ор, притопыванье, и надо хлопать в ладоши. А я не хочу хлопать, я хочу слушать! — Мы с бабушкой (поскольку я дедушка, то она — бабушка) вместе учились у Веры Николаевны Пашенной, затем разошлись по разным театрам, но потом опять соединились. Теперь вместе преподаем. Очень привязываемся к ребятам, они для нас как внуки. И уже жаль отчислить, хотя понимаешь, что не выйдет артиста… Вот мы дома и ругаемся на эту тему.Все свободное время уходит на то, что мы продолжаем обсуждать проблемы училища. Утром я ей говорю: «Что ты несешь!». Она просит подвезти, а я ей: «Не буду! Сколько можно тащить тебя за собой…», но все равно везу. И так каждый день.— Мы делаем это осторожно. За все годы, что мы преподаем (уже больше тридцати лет), я понял, что в театре существует очень много различных профессий. При этом никто не готовит театральных администраторов или представителей в отделах культуры. А ведь там тоже должны работать люди, которые знают свое дело. Поэтому у нас есть студенты, которые стали директорами театров, режиссерами, администраторами… Есть даже один из Киргизии — Иса Такоев. Он у меня всегда был старостой курса, а теперь — спикер Думы! Благодаря ему я народный артист Кыргызстана.— Честно говоря, устал. И потом, это становится невыгодно — слишком высокие налоги!* Получилось так, что в училище в этом году я работал бесплатно. Заплатил все налоги, какие положено, а они все это просуммировали и взяли еще один, общий налог. Так вот, он выпал в такую сумму, что моя работа в училище оказалась совершенно бесплатной. Поэтому новый курс я набирать уже не буду. Все-таки не тот возраст и не те силы! Временами бывает, что я неудовлетворен, мучаюсь и думаю: «О, господи! Уж лучше на пенсию!» Но когда вспоминаю размер пенсии, тут же передумываю: «Нет уж, не надо нам этого. Поработаю-ка я еще немного…»