Сороковые, роковые...

[i]Самый опасный удар в те дни немцы наносили с северо-запада, со стороны Юхнова. Жуков выехал на фронт. И здесь почти случайно обнаружил целую танковую бригаду. Именно ее он поставил заслоном против танковых колонн генерала Гота, подперев танкистов курсантами двух подольских училищ — пехотного и артиллерийского. Но даже человеку невоенному было ясно, что намертво остановить немцев такими силами невозможно.По всем правилам ведения военных действий, необходимо было создавать новую, глубоко эшелонированную линию обороны.Но правила правилами, а война — войной. Сил и средств не было. Приходилось просто латать дыры в разваливающейся системе обороны столицы. Необходимо было выиграть время. Именно в силу этих причин утром 6 октября в лагере под Солнечногорском был поднят по тревоге сводный курсантский полк Московского пехотного училища имени Верховного Совета РСФСР — кремлевцы. Их было 1350 человек.Шли пешком до Клина, потом до Волоколамска, далее до села Суворово. Полк был трехбатальонного состава, и один батальон, в котором служил Абрам Ефимович Львов, был переброшен под Ярополец. Небольшой городок, известный, пожалуй, только тем, что здесь находилось имение матери Натальи Гончаровой, жены Александра Сергеевича Пушкина....Абраму Ефимовичу двадцать второго января исполняется восемьдесят пять. Он сидит напротив меня и курит сигареты одну за другой. Я курю не меньше, а потому разговор у нас получается: не надо прерывать беседу, чтобы выскочить на балкон и торопливо сделать пару-тройку коротких жадных затяжек.[/i]— Нет, мой генерал. (Это у моего визави такая веселая манера общаться с собеседником.) Я учился в обычном институте, который назывался Московский институт электрификации и механизации сельского хозяйства имени Вячеслава Михайловича Молотова. Вообще-то раньше это был факультет Тимирязевки, а потом он превратился в институт. — В тридцать восьмом.— Как раз перешел на четвертый курс. А с четвертого курса студентов на фронтне брали. У нас была броня. Так, кажется, это называлось. Но уже на следующий день после начала войны я пошел в райком партии с просьбой направить меня на фронт. Я ведь комсомольцем был. Мы все были патриоты. Я и сейчас патриот и не понимаю некоторых нынешних веяний. Разве можно жить в стране и ругать ее? Гадко это. Ну да не об этом речь. — Направили в создававшуюся ополченскую дивизию. Вернее, сначала направили на обучение. Расположились мы под Солнечногорском, за озером Сенеж. Прекрасные, должен вам, мой генерал, сказать места. Прошло около месяца, и вдруг общее построение. Зачитывают список.Считай — почти две роты набралось. В том числе называют и мою фамилию. Построили нас, и — шагом марш! Оказывается, нас перевели в сводный полк курсантского училища. Армии не хватало командиров, вот нас, студентов и у кого высшее образование, и направили на учебу. Только кончилась наша теория утром шестого октября. Началась военная практика.— Сказать тяжело — ничего не сказать. Во-первых, шли мы пешим строем. Сейчас прочитаешь у какого-нибудь автора «перебросили», да никто нас не перебрасывал. Ногами перебрасывались.А мне еще станина от станкового пулемета досталась.— Ну да. Железка еще та. Тяжелая. — Погано. У нас на вооружении были автоматические винтовки СВТ. Десятизарядные. Дрянь редкая. — Да капризная система, хуже не бывает. В нее чуть песочек попал, так ее и заело. С ней на парадах ходить хорошо, а в бою — извини, говно. Но, правда, я ее потом сменял. — А просто у конников на карабин выменял. Карабин — это машина. Блеск! — Несколько станковых пулеметов. Несколько ручных, дегтяревских, с дисками. — Ну да. И трехпушечная батарея. Полковые пушки. — Да нет. Этим, мы конечно, не остановили бы. Но нас подпирали сначала два, а потом три противотанковых полка. Левее нас стояла знаменитая панфиловская дивизия, а еще левее — сибирская дивизия генерала Белобородова.Вот это была дивизия. Краса и гордость! Полнокровная, в четырнадцать тысяч штыков. В наших-то по две—четыре тысячи. А тут! Вооружена, обмундирована. В полушубках, валенках — сам черт не брат. Ну а справа у нас стояли конники. Видел я, мой генерал, как наши конники по прямому приказу Сталина немцев атаковали. Через речку Ламу. Так немцы их в упор расстреливали.— У нас не лучше было. Красиво пошли, хотя Жуков считал эту контратаку гибельной, но Верховный настоял. Боже, как немцы их косили. Ну куда же с шашками-то на танки?! Многое на войне перевидал, а эту атаку до сих пор забыть не могу. Хоть плачь.— У нас из тысячи трехсот пятидесяти бойцов восемьсот полегло. Навеки там остались. А меня ранило. Осколки мины в обе ноги. Меня вообще за войну три раза ранило и один раз контузило. Но об этом чуть позже расскажу. Отправили в госпиталь. Сначала я в Коммунистическом госпитале лежал. Он теперь «имени Бурденко» называется, потом в Сокольники перевели. Вскоре и офицерское звание получил. Ну а после госпиталя направили в город Алатырь, это в Чувашии. Там формировалась сто сорок первая дивизия.Тогда она просто так и называлась. А уж к концу войны стала именоваться гвардейской, Киевской, Краснознаменной, ордена Богдана Хмельницкого. — Ну, можно сказать, везде побывал. Был под Сталинградом. Правда, не в основании нашего контрудара. Там под Сталинградом такая битва была! Немцы постоянно снимали с фронта свои войска, а на их место ставили союзников — венгров и румын. Против нас в конце концов венгры оказались. Они как солдаты получше румын — те совсем нестойкие были, но против немцев и венгры гораздо слабее. Ненавидели мы немцев тогда смертельно, но что они вояки — факт. Тем больше чести нашим солдатам, что такого врага одолели.В общем, стояли мы против этих венгров до тринадцатого января сорок третьего. А у нас на той стороне Дона плацдарм был небольшой. Решили провести разведку боем. Да так удачно, что прорвали их оборону и как двинули вперед, аж до реки Сейм дошли. Здесь нас и застала Курская битва. Затем обходили Киев, с севера обошли, перерезали дорогу на Житомир, так что немец вынужден был эвакуировать город. Потом Прикарпатье. Вот здесь меня сначала ранило, а потом и контузило. Недели две ничего не слышал и голова гудела, как колокол.Мы на лошадях тогда ехали.— Да нет, мой генерал.— Да поговорка у меня такая. Ты не обижайся. И никаким не верхом. В фаэтоне мы ехали на двух лошадях по дороге. Впереди возница. Так вот правая лошадь наступила на противотанковую мину. Лошадей — в клочья. Возницу ранило. А меня с товарищем моим метров за десять взрывной волной отшвырнуло. Вот так получилось.Потом воевали в Венгрии. Да что я тебе все это рассказываю? Таких, как я, тысячи и миллионы.Обо всем и обо всех не расскажешь. Я ведь тебя не за этим ждал. Я про Ярополец рассказать хочу. Несправедливость там.— Я ее за битву под Москвой получил. Но уже после первого ранения.— Это другая история. Я его после войны получил. То есть я был награжден-то во время войны, да меня, видать, потеряли. Вот недавно вручили. Такое бывает. Но погоди, не перебивай. Тут ведь какое дело. Вот где я тебе рассказывал о боях под Яропольцем, где восемьсот наших ребят полегло, мы там в местном краеведческом музее экспозицию сделали, посвященную павшим товарищам из сводного пехотного полка.Кремлевским курсантам, одним словом. Я там карту боев за Москву сделал. На четырех ватманах. Мне внучки помогали.Еще одну карту, тоже на четырех ватманах, очень подробную, — о боях под самим Яропольцем.Книг мы туда навезли. Настоящая экспозиция получилась. Память о ребятах. Ты знаешь, ведь каждый год мы, оставшиеся в живых, ездим. Приезжают нынешние курсанты. Возлагаем цветы на могилы. А летом часть курсантов проводит здесь раскопки и перезахоранивает павших бойцов — с воинскими почестями.А тут, брат, глупость получается. Наша экспозиция занимает угол в местном краеведческом музее, ярополецком. И вдруг какая-то умная голова додумалась: дескать, не место такой экспозиции в краеведческом музее, поскольку он сам — бывшее имение матери Натальи Гончаровой.Я, конечно, понимаю. Пушкин — величайший поэт. Двести лет отметили. Но разве наши павшие ребята не достойны памяти? Старые мы, и боюсь я, если уйдем, никому дела до них не будет. А так ведь память. Лица на фотографиях. Сейчас вот Громова губернатором выбрали. Если бы до него дойти, он, как человек военный, боевой генерал, непременно разобрался бы с этим вопросом. Вот в чем моя главная забота. Мы и в совет ветеранов обращались, там пообещали помочь, но это, похоже, тот случай, когда обещанного три года ждут. А что с нами через три года будет, кто ведает? Старые ведь мы все.[b]— Я вам вот что обещаю, Абрам Ефимович, я напишу эту статью, подчеркну предыдущие ваши слова жирной линией и отвезу в офис Громова. Если в руки передать не удастся, то отдам помощнику и зарегистрирую. По всей форме. Я думаю, если оно до него дойдет, он поймет, в чем дело.Сам воевал и терял товарищей. А ведь память — это часть нашей жизни, или слова «мы будем вас помнить вечно» — не более чем расхожая фраза.[/b]— Спасибо, мой генерал. Как будет какой результат, звони. А лучше заезжай. Непременно заезжай. Я тебе еще многое могу рассказать.