Дураки уезжают, алкоголики остаются…

– Жанр обязывает. Я снимал фильм в стиле граффити. А граффити – это комикс, это преувеличение, это гротеск. Мой герой, художник, попадает в некую деревню Промежуточное. И сначала всех обитателей этой деревни видит, как комиксы. А потом понимает, что это – его народ. Знаешь, как возникла абстракция? Кандинский любил об тряпку вытирать кисточки. И как-то у него ничего не получалось, он бросил тряпку и ушел. Вернулся в том же настроении. Раскрыл тряпку и увидел такое сочетание цветов! У меня в картине сочетание цветов – как на той тряпке. Даже музыка – от шансона до классики. И каждый найдет в ней свое. Один критик уничижительно назвал мою картину народным кино. Да, народное. Не вижу в этом ничего плохого. Граффити.– За спасение красоты. Он отпускает на волю страусов, которых растят на мясо. И за это моего «бесполезного» ужасного Клизю убивают. И когда он гибнет, это ничем уже не восполнить. Знаешь, как бывает, когда выдавишь стекло в мозаике – нет всего лишь маленького стеклышка, но из образовавшейся дыры бьет струя пыльного воздуха. И картины нет.– Знаешь, почему? Потому что родина у него здесь. Мамка его здесь родила. Где мамка родила, там у него и родина. Ты до конца посмотрела фильм? Помнишь, там один дурак уезжает? И приезжает на станцию «Радужная»… Потому что, чтобы по-настоящему уехать в светлое будущее, нужно иметь память. А у беспамятных будущего нет.– Знаешь, сейчас многие кинематографисты демонстрируют такие картины, как будто они живут на другой планете. Как я могу не чувствовать то, что происходит со всеми?– (.) Нет. Абсолютно. Приехали, разложились, сняли, уехали. «Над вымыслом слезами обольюсь».– Потому что я когда-то пришел на эту сковородку искусства.– Ну, видишь, я с тобой разговариваю, даю интервью, все живы, значит, мой поезд едет на «Радужную». Уже близко, близко уже… В Токио вот остановка вышла…– У меня такое ощущение, что если мне хорошо, то хорошо и Родине. И наоборот. Я начал ощущать это на себе. Обязательно об этой взаимосвязи напиши.– Ты о режиссуре? Какая же это работа! Это образ жизни. Феллини назвал свою книгу «Делать фильм». Он не назвал ее «Снимать фильм». Снимают в Голливуде. С контрактом в сто листов. А Феллини делал фильмы. Он их собирал, как пазлы. Он жил ими. Об этом «Восемь с половиной».Да, художники очень экзальтированные люди. Понимаешь, в чем тут дело? Плотник работает с деревом, токарь – с железом. А художник – он же с нервами работает. Он должен чувствовать эмоции. Он захочет – и вы заплачете. Он захочет – и вы засмеетесь. Он обнажен, у него нет шкуры. Поэтому так много предсказателей среди писателей, среди художников. Я не говорю о слонах, которые занимают должности. И которые, не имея ни «бэ», ни «мэ», обладают мощным «ку-ка-ре-ку». Я говорю о художниках. Я помню свою единственную встречу с Параджановым. Это было в Тбилиси. Он дал мне три конверта. Писем в них он не вложил. Только свои фото. На конвертах нарисовал колючую проволоку, которую разрезают монтажные ножницы. И написал имена трех адресатов: Высоцкий, Климов и Сергей Скворцов. И каждый, кому я вручал этот конверт (они не знали, что он освободился), еще не вскрывая его и не видя фото, а только эту колючую проволоку с ножницами, говорил: «Он освободился».– Зачем? Они все понимали без слов!