На конке, вдоль по Бутырке

[b]Если сравнивают Москву с кем-то из родных, то, как правило, сравнивают с матерью. Но для меня Москва – это дядя. «Скажи-ка, дядя, ведь недаром…» – то и дело повторяю я про себя, особенно когда в очередной раз читаю в «Вечерней Москве» рубрику «Моя родословная». Пусть человек, к которому я мысленно обращаюсь, не был солдатом и не воевал под Бородиным, как лермонтовский «дядя». Он и дядей был, собственно, не моим, а бабушкиным. Вот бабушкиными рассказами мне и хочется поделиться с вами…Теплицы у Сущевской слободы[/b]Нил Савватеевич Дубцов был москвичом в каком-то неисчислимом поколении. Вроде бы в предках наших были государевы стрельцы, часть которых в семнадцатом веке получила землю и обзавелась дворами на северной окраине Москвы, в Сущевской слободе и дальше, в сторону современного Савеловского вокзала. Те дворы, разумеется, не раз горели, и кто-то их восстанавливал, а кто-то уходил на новое место. А кто не горел, тот делился и разъезжался: семьи были большие. В общем, так или иначе, но к концу девятнадцатого века хозяйство Дубцовых с большими и очень доходными огородами (половину занимали теплицы) находилось уже в районе современной станции метро «Петровско-Разумовская».Конечно, тогда никакого метро и станции еще не было, и даже близлежащей железной дороги не было, но железнодорожное акционерное общество Савеловского направления уже получило землеотвод и улаживало дела с мелкими пользователями, оказавшимися на пути большой стройки. Участок пустоши, бревенчатый сруб и краткосрочная помощь артели плотников за счет акционеров – такова была стандартная компенсация.Но Нил Савватеевич недаром в детстве был лучшим учеником четырехклассного казенного училища. И, огородничая, он знал толк не в одной только овощной рассаде. Всегда тянулся к обществу грамотных людей, досуг свой проводил в народной библиотеке или в трактире для «чистой» публики, где и обсудил толково с кем надо свои материальные проблемы. А в результате этого выставил заверенный счет: за теплицы, за редкие сорта овощей, за многолетнюю агрокультурную обработку земли по советам «Вестника леснойи сельскохозяйственной академии». Общая сумма счета составляла несколько тысяч рублей. Но истинная цель Нила Савватеевича была не в том, чтобы «хапнуть денежки» у богатой железнодорожной компании и прожить их всласть.Он нашел способ устроить судьбу брата, с которым делил хозяйство и семью которого фактически содержал своим огородным промыслом, а заодно и свою собственную жизнь сделать безбедной, независимой и приятной. По мировому соглашению с акционерной компанией младший брат Иван Савватеевич получил хорошее место в железнодорожном управлении с начальным окладом восемьдесят рублей, с квартирой, дровами и правом бесплатного обучения в гимназии для всех его детей, число которых со временем составило девять человек. А Нил Савватеевич, бездетный вдовец, которому тогда было около пятидесяти лет, устроился поближе к любимому источнику знаний – нашел место полевода в штате академии, с ее испытательными полями, пасеками и т. д.Через несколько лет у него появилась новая страсть – зимняя рыбная ловля. Он заодно узнал, что она, оказывается, имеет древнюю историю, в том числе среди москвичей. Любимым местом Нила Савватеевича стал Большой Садовый пруд в парке академии. Здесь он сиживал над лункой в теплом бараньем тулупчике и классическом суконном армяке, ловя окуньков и голавликов. А если улов был хорош, то нередко приносил его в гостинец семье Ивана Савватеевича, пешком проделывая путь через парк и по Бутырской улице, где иногда садился на конку. Не потому что уставал, а исключительно из любви к прогрессу и городскому благоустройству. В гости к брату он ходил не один, а со своей маленькой черной собачкой, вроде шпица.Не было большей радости юным Ивановичам, чем приход дяди с Угольком. Как ни хороша была бесплатная ведомственная квартира, но держать собаку в ней не разрешалось. Взаимная любовь детей и песика была так велика, что иногда Уголек отправлялся в гости один. И потом приносил в своем ошейнике записки дяде от племянников, где он был и почему пропадал так долго. Самостоятельность этой собаки дошла до того, что Угольку нипочем было в одиночку, без хозяина, прокатиться вдоль по Бутырке в конном вагончике – благо, кондукторы его уже знали и не обижали никогда. К семнадцатому году Иван Савватеевич успел выдать замуж старших дочерей. За благородных женихов, за господ офицеров. Неудивительно, что еще через пару лет от большого и счастливого семейного гнезда ничего не осталось. С младшими детьми, не успевшими закончить (или даже начать) бесплатное гимназическое образование, супруги Дубцовы уехали в Кострому к дальним родственникам, потом в Ярославль. А потом вообще кто куда, концов не найдешь. Где прошло мое детство, юность – неинтересно вспоминать. Зато в памяти навсегда остались бабушкины рассказы про чудесного московского дядю – огородника, грамотея и зимнего рыбака, про умницу Уголька и про единственную в жизни бабушки пасхальную всенощную в церкви Чудотворной иконы Тихвинской Божьей матери. Сколько я себя помню, я всегда знала, что должна вернуться в Москву, на родину. И недавно вернулась, хотя чего это стоило пенсионерке! Но я ни о чем не жалею. Вернее, только об одном: нет у меня ни одной старинной фотографии, ни одного предмета из «той» жизни. Поэтому я очень дорожу вот этим рисунком из журнала «Нива» за 1900 год, где, мне кажется, хоть один человек обязательно должен быть похож на «дядю», на Нила Савватеевича!