Великий поэт Коржавин вернулся в Россию

. Одно, другое, третье… Вдруг, будто задохнувшись на полуслове, изменившимся голосом извинился и, поддерживаемый супругой, вышел в коридор, за ужасно скрипучую дверь госархива. Так великий поэт и один из последних представителей наивного племени шестидесятников Наум Коржавин вернулся в Россию. Пока только в виде своего бостонского архива – многочисленных рукописей, фотографий, зарубежных изданий, обширной переписки с друзьями – Бенедиктом Сарновым, Станиславом Рассадиным, Владимиром Войновичем, Булатом Окуджавой… Но, быть может, для писателя подобное возвращение куда важнее, чем документальное оформление на Родине постоянного места жительства с пропиской и регистрацией. Подлинным именинником выглядел руководитель Росархива Владимир Козлов. И не только потому, что для нашего государства заключенный с «фондообразователем» договор выглядит беспрецедентным: в нем Коржавин всего-навсего просит «сохранить архив и ставить в известность меня и мою жену при обращении к нему» (то есть передает уникальные документы РГАЛИ бесплатно). Как рассказал сам Козлов, он с юности знает Коржавина: покойный тесть Владимира Петровича – известный советский ученый-историк Александр Зимин тоже входил в круг близких друзей Наума Моисеевича. – По молодости я затаил на Коржавина обиду, – поведал Владимир Петрович. – У него было стихотворение примерно с такими строками (не ручаюсь за точность цитирования): «На нас надвигается юность иная, надежд ни на что уже не питая». Как же так, негодовал я, мы только что окончили школу (это был конец 1960-х годов), через десять с небольшим лет наступит коммунизм! Поделившись с Наумом Моисеевичем недоумением, я услышал от него: «Ну да, образование и общие знания-то у вас, конечно, есть. Но нет Знания Прошлого, в котором Эксперимент – всего лишь частичка». А после окончания института я служил в армии и получил письмо от Зимина. Там было написано, что Коржавин уезжает в Штаты и просит у меня два номера журнала «Прометей» (было такое молодежное издание, отличавшееся если не либеральностью, то по крайней мере некоторой незашоренностью). Я, конечно, ответил согласием. Кстати, сейчас те журналы почему-то не вернулись… Если серьезно, тогда было сильное опустошение, ощущение того, что от нас безвозвратно уходит целый слой культуры, который в лучшем случае осядет в эмигрантском архиве Гувера или в библиотеке Колумбийского университета. Как же хорошо, что теперь мы можем хотя бы частично исправить ошибки своих отцов… Начальник центра комплектования РГАЛИ Лариса Бабаева, непосредственно отбиравшая документы в бостонской квартире Коржавина, отдельно поблагодарила за «переброску» архива МИД РФ. Ведь прямого авиасообщения между Бостоном и Москвой нет, поэтому сначала ценный груз привезли в Нью-Йорк, а уже оттуда диппочтой он прилетел к нам – тоже, кстати, бесплатно для Росархива. Правда, путешествие выдалось долгим, поэтому сторонним исследователям с этими раритетами работать пока нельзя: архиву только предстоят научная обработка и описание. При условии достаточного финансирования эта тема может попасть в федеральную целевую программу «Культура России» на 2008 год (и, как сказал Владимир Козлов, получив уникальный архив бесплатно, мы просто обязаны приложить для этого все силы). В этом случае бостонский архив Коржавина откроется для посетителей в 2009 году. Нашему корреспонденту удалось взять короткое интервью у поэта: – Наум Моисеевич, почему все-таки вы решили не оставлять архив в Америке? – Когда в 1973 году я приехал в США, одним из первых новых чувств, овладевших мной, была гордость за моих старых друзей. Ведь они ничуть не хуже и не глупее, понял я, ни хваленых старожилов-эмигрантов, ни этих зазнаек американцев. А почему так? Стал я анализировать. И пришел к выводу: благодаря «железному занавесу» мы в значительной степени спаслись от разрушительного для культуры десятилетия 1960х. Наоборот, нам оно дало шестидесятников, а на Западе вылилось в молодежные бунты – отнюдь не против частной собственности и капитализма, как это у нас преподносили, а против традиционной культуры. С чем в итоге вышла из этого Америка? Один «специалист», давний выходец из Чехословакии, меня на полном серьезе спрашивает: «Коржавин, как вы можете общаться с историками? Что у вас с ними общего, вы ведь писатель!» «Да нормально, – говорю, – у меня и физики среди друзей есть…» У него вообще глаза на лоб, для него это нарушение законов природы. Ведь он – «профешнл»! Будучи библиографом, он непонимает, зачем читать книги, – компьютер же есть! – Что плохого в профессионализме? – В профессионализме, конечно, ничего плохого нет. И в США есть очень образованные профессионалы. Но сама атмосфера там вырождает профессионализм в явление, для которого я придумал особый термин – «профессиональство». Один жуткий профессор сказал однажды страшную вещь: «Если молодой человек или девушка в 13–14 лет увлекались литературным произведением, они уже никогда не смогут стать его объективными исследователями». Это же надо додуматься – объективное исследование! На хрен оно вообще нужно? Я вам скажу, как пишутся такие «исследования»: берется текст и к нему применяется «метод». Как-то не хочется, знаете, когда-нибудь ощутить себя объектом такого вот «исследования». – А в бумагах, прибывших из Бостона, есть какие-то особо для вас ценные? – Есть такие документы, которые мы с женой уже сами не могли найти и думали, что они давно пропали. Например, письмо Горбачеву, написанное во время перестройки, о борьбе с коррупцией. Я потом интересовался – Михаил Сергеевич сказал, что ничего не получал. Хоть я и направлял послание двумя разными каналами… Но вообще-то я благодарен Лубянке. Дело в том, что при аресте в 1947 году у меня все записи отобрали. А когда уголовное дело закрывали, на нем написали: «Хранить вечно». Понятно, что при последующих перипетиях у меня ничего бы из тех бумаг не уцелело. А много позднее, уже после реабилитации, чекисты ко мне отнеслись с пониманием и все вернули. Справка ВМ: Наум Коржавин родился в 1925 г. в Киеве. В 1945 г. поступил в московский Литературный институт им. Горького, в 1947 г. арестован за «антисоветские сочинения». Провел 8 месяцев на Лубянке, затем 5 лет в сибирской ссылке, затем еще два года на поселении в Караганде. В 1954 г. освободился по амнистии и вернулся в Москву, двумя годами позднее был реабилитирован и вернулся в Литинститут. Диссидентская и правозащитная деятельность в 1960-е годы привела к закономерному итогу: поэта перестали печатать. В 1973 г. подал заявление на выезд из СССР «по причине нехватки воздуха для жизни». В США обосновался в Бостоне, где работал в редакции журнала «Континент». Там с женой и проживает до сих пор.