Леонтьев, однако

– Помните анекдот про Вовочку? «Пап, почему жопа есть, а слова такого нет?» Я веду себя адекватно ситуации, будем говорить так. Когда мне задают глупые вопросы в процессе аврала, реагирую резко. Это нормально.– Нет, редко (). Но, наверное, надо было чаще. Я общался с людьми, у которых не возникало желания меня бить.– И подворотни были, и все что угодно. Важно, с кем ты в подворотне находишься.– В раннем возрасте я мечтал быть водителем троллейбуса. В подростковом – либо ювелиром, либо экономистом. Выбрал второе. Но мелкой пластикой: керамикой, фарфором – увлекался очень долго. Лепил, рисовал. Вроде неплохо получалось, но не состоялось все это.– Во-первых, я не часто их использую, а иногда. Правят? Да, правят. Вообще, эмоционально окрашенная лексика, конечно, в эфире должна использоваться сдержанно, иначе она теряет смысл. Если человек непрерывно изрыгает ругательства, они просто стачиваются.– Нет-нет, я стараюсь сдерживаться. Существуют ведь еще законы жанра. Мне очень долго объясняли, что Первый канал – это не третий, грубо говоря. А 9 часов вечера – это не 12. Я стараюсь говорить языком, которым говорят мои зрители. Тем более что это не элитная, а массовая аудитория.– Слово «говно» просят заменить на какое-то более нейтральное ().– Вас неоднократно обвиняли в разжигании национальной розни...[/b]– Почему неоднократно? Меня в разжигании национальной розни обвиняли троекратно. Один раз прокуратура чеченской Республики Ичкерия. Не комментирую, так сказать, компетентность ее в этом вопросе. Во второй раз латышские нацики. В третий – соответствующие украинские придурки. Все эти категории трудящихся являются открытыми шовинистами. Обсуждать факт разжигания мной среди них национальной розни не представляется интересным.– Никак не отношусь. Никогда этим не занимался. Не знаю.– И кого же я так оприходовал? Где они – эти люди?– Я всегда старался очень сдержанно отзываться о Борисе Абрамовиче. При этом считаю, что его нынешние политические действия – это чудовищно. Я просто приведу такой забавный пример. Когда в свое время Березовский обвинил Гусинского в том, что тот его всего-навсего собирается убить, а Гусинский обвинил Бориса Абрамовича в том, что он финансировал чеченских бандитов, я спросил одного нашего общего знакомого: «Это что, навсегда? Все порвато-поломато?» Он говорит: «Да ты что? Смеешься, что ли? Это они так друг другу приветы передают». Так вот, для меня люди, которые таким образом друг другу передают приветы, – другая порода живых существ. Конечно, есть политические персонажи, с которыми я боролся на снос, потому что считал, что их приход к власти – это катастрофа.– Я всегда старался приводить аргументы содержательного характера. Я не пытаюсь воздействовать на подкорку. Хотя с точки зрения техники телевидения это гораздо эффективнее. Вот Сергей Доренко, например, он всегда работал с подкоркой. Он «зомбировал», воздействовал на подсознание. Кстати, поэтому ему практически нельзя предъявить конкретные содержательные претензии.– Строит образы. Доренко работал за рамками логических конструкций, через все свои знаменитые «дюймовочки» и так далее. И делал это мощными бронетанковыми средствами. Для человека обычного они зачастую кажутся дикими, но они работают. Ра-бо-та-ют. Основной части населения логические аргументы недоступны. Телевидение (массовое) во всех странах мира всегда являлось инструментом промывания мозгов. Это мощнейший и, наверное, самый основной инструмент демократии, который позволяет элитам манипулировать массовым сознанием.– Разные методы бывают, но это не моя профессия. В этом смысле я неполноценный телевизионный человек. Я понимаю, что это важно, нужно, иногда противно, но я стараюсь работать со смыслами. При этом проблема телевидения – это страшное упрощение, популяризация любой темы. Когда я пришел на телевидение, меня это давило и угнетало. Даже если пятый раз ты делаешь программу на одну и ту же тему, ты не имеешь права считать, что зритель смотрел предыдущие четыре. Читая газету, он может вернуться на два абзаца вверх и перечитать. На телевидении, как только зритель потеряет нить, он немедленно отключится. Я думаю, что, работая на телевидении, я утратил значительную часть своих умственных навыков. За несколько лет работы на ТВ человек становится либо идиотом, либо шоуменом.– Дело не в компактности, дело во внимании к важным, существенным деталям. Грубо говоря, я, например, знаю, как работает алмазный рынок. Периодически меня потрясает пошлость различных рассуждений на эту тему в СМИ. Для того чтобы объяснить, как он работает, а потом оценить события, нужен час, ну 25 минут. Я сжился. Мне теперь легко. Я решил, чем меньше знаешь, тем легче сделать программу.– Мне вообще сложно говорить о профессиональных телевизионщиках, которые в этом смысле гораздо сильнее меня. Но мне представляется, что аналитика Киселева никогда не была аналитикой. В лучшие годы это была пыль из-под кремлевских ковров. Доренко сознательно сжег за собой мосты. То, что он делал, это одноразовая вещь. Что касается Киселева, это не его вина, что у него нет эфира, поэтому мне не хотелось бы об этом говорить. Вообще, телевизионная аналитика – это анекдот. Не может быть аналитики, адресованной десяткам миллионов людей. Можно как-то объяснить ситуацию в самом общем виде. Для меня весь смысл телевидения заключен в том, что я вижу результат. Чем ТВ лучше газеты? Тем, что газет никто не читает. Если бы читали газеты, хрен бы я занимался телевидением.– Я объясняю смысл. Мне совершенно неинтересны операции на тазобедренном суставе. О политическом деятеле я говорю то, что считаю главным, а не то, что он в детстве спер перочинный ножик.– Никто надо мной не работал. Я пришел на новый канал (ТВЦ), который создавали мои друзья. Мне сказали: делай что хочешь. Отсюда появился новый жанр. Сначала мне предлагали вести ток-шоу. Я отказался. Я уверен, что в ток-шоу смысл не проявляется, а наоборот, исчезает.– Я сказал, что вместо телевидения я предпочел бы дивизию. Поскольку дивизию мне, к счастью, не дают, приходится заниматься телевидением. Шутка, конечно, но в каждой шутке есть доля шутки.– Недавно в форме, доступной для широких масс, я пытался объяснить, что Герман Греф, как бы это сказать... слабоват. Он не политический противник, не идеолог каких-то там враждебных сил, он просто малограмотный человек. Но он же работает! Это же обидно! Если бы он дворником работал в соседнем дворе, это была бы моя личная обида. Но он занимается экономическим развитием моей страны, которая, из-за него в том числе, ни хрена не развивается.– Тэтчер – хорошая тетка, мне она нравится. Но дело не в наборе инструментов, которыми она работала, а в отношении к задачам. В этом смысле идеален Пиночет. Это люди, которые выполняли миссию для спасения своей страны, и они применили для этого адекватные средства. Люди взяли и сделали то, что они обещали. Путин? Я понимаю, насколько ему сложно. Я не могу сказать, что всегда правильно понимал все, что он делает. Но практика показывает, что на протяжении всего этого времени те его решения, в которых я сомневался, оказывались верными. Он не делает серьезных ошибок. Это важно, поскольку неизвестно, какие последствия это будет иметь для нашей страны в ее нынешнем состоянии. Это США имеют право совершать ошибки и делают это на каждом шагу.– Плохо отношусь. Очень плохо. Тягостно было наблюдать за теми, кто участвовал в баталиях по поводу свободы прессы. Большая часть этих людей в гораздо большей степени зависела от черного нала, нежели от любой формы цензуры и давления. Что касается меры продажности – я считаю, что основная часть российской прессы продажна не в меру. Когда канал осуществляет за деньги кампанию – это полбеды, самое поганое – это крысятничающий журналист, который торгует тем, что ему не принадлежит: газетными площадями, эфиром. Это преступный промысел.– Понимаете, я занимаюсь политической публицистикой. Это предполагает наличие политических взглядов, ценностей и идей. Если бы я хотел зарабатывать деньги, то занимался бы бизнесом. Но мне это неинтересно. Я делаю то, что я хочу. Заниматься этим с отвращением невозможно. В психушку можно попасть.– Да, у меня есть человеческие увлечения. Вообще, времени не хватает катастрофически. Получается такой расклад: 80% – работа, не считая времени на сон, 15% – пьянство с друзьями. Остальное – семья.– Да, ей четыре года. Она ровесница моей дочке.– Терпит. Ей это удается. Она овладела процессом.– Это правда. Ранние дети по-другому воспринимаются. Хотя они у меня замечательные все. Человек с возрастом с эмоциональной точки зрения становится лучше, богаче и адекватнее. С интеллектуальной – вряд ли. Дочурка потрясающая. Внешне похожа на Машку ([i]жена[/i]. – [b]С.Ф.[/b]), а характером – в меня. Что, конечно же, совсем не облегчает жизнь ().