«В утробе матери он чувствовал себя, как в темнице»

– Это было в 1970 году. Я как раз начал преподавать французский язык в Ридингском университете. С самим Сэмюэлом Беккетом я познакомился в сентябре 1970-го, когда организовывал в университете выставку по случаю присуждения ему в 1969 году Нобелевской премии по литературе. Так началась наша дружба, которая длилась 19 лет. После выставки мы основали беккетовский архив, и он регулярно отдавал нам свои рукописи и записные книжки. А я ездил за ними в Париж – был своего рода почтальоном. Мы встречались, иногда ужинали вместе. Потом я начал писать о нем и выпустил около десяти книг: что-то – как автор, что-то – как составитель или редактор. А в 1989 году мне предложили написать биографию Беккета, и я решил узнать его мнение. Меня уже однажды просили об этом – в 1972 году, но тогда Беккет сказал, что лучше не стоит. И я, естественно, отказался. На этот раз Беккет ответил просто, но ясно. «Моя биография в вашем исполнении – это «Да». Затем он говорил друзьям, что я – «человек, лучше всего знающий его книги». Тогда я оставил должность преподавателя и начал писать «Приговоренный к славе. Жизнь Сэмюэла Беккета». На работу над этой книгой у меня ушло пять лет.– На протяжении пяти месяцев, почти каждую неделю, мы с Беккетом встречались, и я интервьюировал его. Потом я разговаривал с его друзьями и приятелями – больше ста человек опросил. Работал во всех крупных библиотеках Европы и Америки, где есть собрание писем Беккета. Его корреспонденты присылали мне копии писем. Были еще дневники: он вел их в 1936–1937 годах во время поездки в Германию, где провел полгода в изучении немецких картинных галерей. Эти дневники до сих пор не опубликованы. Кроме того, Беккет дал мне копии своих ежедневников за 20 лет. В общем, работа проделана огромная.– В обычном общении – совсем нет. Он был довольно скрытным человеком и ревностно охранял свою частную жизнь. Но когда было решено, что я пишу его биографию, все изменилось. Он начал открыто говорить о своей семье, о жизни в Ирландии, о годах учебы, об увлечении спортом, театром и музыкой. Он стал очень откровенен – даже в рассказах о самом сложном периоде своей жизни, последовавшем за смертью отца в 1933 году. Эта смерть очень на него повлияла – настолько, что он обратился к лондонскому психотерапевту В. Р. Биону. Он рассказывал и об этих сеансах психоанализа, и о том, что помнит себя в утробе матери, и чувствовал себя тогда узником в темнице.– Отчасти из-за того, что очень ценил свободу слова и свободу быть самим собой. Не стоит забывать, что в 1920–1930-х Ирландия, особенно Дублин, была вовсе не так вольнодумна и космополитична, как сегодня. Тогда очень сильное влияние имела католическая церковь: она жестко контролировала жизнь страны. Сильное давление, жесткая цензура… Париж был полной противоположностью Дублину – богемный город, где человек мог делать что хочет и быть тем кем хочет. Беккет любил французскую литературу, театр, кухню. Но в первую очередь он любил ту свободу, которая царила во Франции. Кроме того, в Париже у него было много друзей: там он познакомился со своей будущей женой, с которой жил с 1938 года до самой ее смерти в 1989 году. Хотя поженились они только в 1961-м.– Он писал на двух языках – английском и французском. Он много размышлял о том, какие возможности дает каждый из них. Он был ирландцем, который жил во Франции и любил Францию. Ирландия была у него в крови, Франция – в голове и в сердце. Он хранил свой ирландский паспорт и всегда болел за Ирландию, даже если та играла с Францией. Когда мы устраивали выставку, то обозначили это таким образом: Сэмюэл Беккет – ирландский европеец.– Тому, что он начал писать по-французски, было множество причин. Сам он говорил, что ему было проще писать «без стиля». Возможно, он имел в виду, что хотел уйти от сложного, эрудированного английского, на котором писал в 1930-е, уйти от влияния своего соотечественника и друга Джеймса Джойса. Он обнаружил, что можно писать более просто и выражать себя более прямо, более непосредственно, не нагружая текст теми ассоциациями, которые были бы неизбежны для него, пользуйся он английским.– Беккет был большим поклонником творчества Джеймса Джойса и восхищался его способностью полностью отдавать себя искусству. Известно, что Джойс также считал Беккета многообещающим писателем и что одной из его любимых книг был беккетовский роман «Мерфи». Однако письма Беккета показывают, что буквально с первого года их дружбы он чувствовал потребность найти свой собственный язык и способ письма, отличный от джойсовского. На эти поиски ушло немало времени, но после войны Беккет начинает писать по-новому. Его творческий метод основан на предельном упрощении стиля и максимальной концентрации смыслов, он стремится не добавить в текст как можно больше, а, наоборот, как можно больше убрать. Джойс работал по принципу избыточности художественных средств, а Беккет был литературным минималистом. Кроме того, Беккет ищет ответы на глобальные вопросы бытия и небытия не с позиции эрудированности и осведомленности, а, напротив, с позиции наивности, невежества и глупости. Можно сказать, что Беккет сложился как писатель, пойдя наперекор той эстетике и технике, которые мы видим у Джойса.– Беккета окружает миф, будто он депрессивный писатель и что в жизни он тоже был несчастным и печальным человеком. Все это неправда. Может показаться, что его творчество демонстрирует очень мрачный взгляд на жизнь, что, по Беккету, человек одинок в мире, и нет простых решений, и нет спасения в религиозном смысле слова, и нет простых ответов на важные вопросы. И все же многие люди, в том числе я сам, считают, что его тексты смешны, полны сострадания к людям. Странным образом они ободряют и вселяют веру. В моей новой книге «Беккет вспоминает, вспоминая о Беккете» оскароносный режиссер Энтони Мингелла пишет: «Каждый, кто любит Беккета, подтвердит: неважно, какими печальными, мрачными или жестокими кажутся его книги, на самом деле они очень воодушевляют и поддерживают. Они честны, откровенны и заквашены на человеческих несчастьях. И полны сострадания».А в жизни Беккет был хорошим собеседником, хорошим рассказчиком и еще лучшим слушателем. Это было настоящим удовольствием – провести с ним вечер. Будто соприкасаешься с 2000-летней европейской культурой. Он так прекрасно знал мировую литературу, в том числе русскую прозу и драматургию: Достоевского, Горького, Чехова, Гоголя. С ним было очень интересно беседовать о литературе и искусстве. У него был быстрый и живой ум.– Думаю, ему не нравилась слава. Но, конечно, он не делал вид, будто не польщен тем, что его наградили таким большим призом. Деньги же он раздал в несколько дней.– Он всегда очень увлекался спортом: регби, крикетом, теннисом. Беккет был прирожденным спортсменом. Он много говорил о спорте и был страстным шахматистом. В молодости часто ходил в театр – и в Дублине, и в Париже. Но самой большой любовью на протяжении всей его жизни была классическая музыка: Шуберт, Гайдн, Бетховен главным образом, но и такие композиторы, как Веберн. Только не Вагнер, чью напыщенность и высокопарность он недолюбливал. И Баха тоже не любил. Хорошо разбирался в живописи. Любил голландцев XVII века и других старых мастеров: Браувера, Рембрандта, Караваджо. Влияние этих живописцев чувствуется в сценических образах, которые Беккет создавал в последние двадцать лет своей жизни.– Потому что его пьесы более доступны, в них показаны фигуры, с которыми публика может себя соотнести. Кроме того, в драматургии Беккета много точных и ярких сценических образов, которые сохраняются в памяти на много лет. Но до прозы Беккета еще дойдет черед: его поздние романы – очень сильные произведения.