Сквозь кровь и пыль летит...

И правда, жарко. Мы едем в плавящейся от духоты и солнца машине, Настя с Татьяной на двух передних местах спорят жарче, чем все августовские плюс 30 по Цельсию. А я сижу сзади и молча приглядываюсь.У Насти очень упорное выражение лица. Она смотрит как-то из глубины, будто из норки. Говорит тихо и безапелляционно. Настя красивая. Возраст определить трудно, хотя я знаю, что по паспорту весной исполнилось 14 лет. Паспорта у Насти, правда, еще нет.Чтобы его получить, нужно доказать, что Настина мама умерла. У нее свидетельство о рождении на одну фамилию, а о смерти – на другую. Из-за этого четырнадцатилетней девушке уже почти полгода не выдают паспорт.Настина мама, по правде говоря, не умерла – ее убили. Прямо на глазах у Насти. И дом со всеми вещами тоже сгорел прямо на Настиных глазах. Но сейчас Настя режет салат оливье, как-то невзначай рассказывает обо всем этом и говорит: «Ты только не описывай это, как такие пафосные трагедии, ладно? Я не хочу».Да что тут описывать. Можно просто пунктиром, факты страшнее описаний.Настину маму убили. Настин дом сгорел. Настю отдали в детский дом. И там Настя заболела. Раком.Отделение онкогематологии детской больницы. В Москве. Потому что в Тамбове и, паче того, в Тамбовской области, откуда Настя родом, такое не лечат и даже видом не видывали. Девятилетней девочке Насте из детского дома ставят диагноз – лейкоз, рак крови. Кладут в стерильную палату, кормят стерильной едой, напрочь лишают общения. Для детей это невероятно сложно – отказаться от дома, друзей. У Насти не было и этого.С ней в Москву приехали дядя и тетя, которые выполняли роль опекунов. За ребенком нужно было неустанно ухаживать – стерилизовать в специальном аппарате все предметы, стирать по сто раз и перестирывать постельное белье, по два часа готовить специальную еду на пару, мыть стены бокса спиртом, убирать по время дежурств коридоры и кухню. И еще много-много всего, что не каждой маме под силу – к примеру, сдавать врачам каждые 6 часов сводки о состоянии ребенка, то есть почти не спать; следить за инфузоматорами с «химией» и препаратами, чтобы ни капли лишней в вену не попало.И главное – подбадривать ребенка, которому во время химии так плохо, что не хочется вообще ничего. И тут выяснилось, что Настины опекуны приехали вовсе не за этим: за квартирой они приехали. Думали, Настя дается вместе с квартирой. Но, поняв свою ошибку, быстро исчезли. И Настя осталась одна.Одному девятилетнему ребенку лечиться от лейкемии нельзя совсем. Не получится, можно даже не пробовать. Из деревни вызывают Настину бабушку. Бабушка очень старалась, очень.Она даже бросила пить, чтобы находиться в больнице. Но последствия давали о себе знать. Все чаще Насте на тарелке стали подавать сырые куски мяса, невареные сосиски. Бабушке, бывшей алкоголичке, было трудно отличить одно от другого. Но для Насти с убитым от химии иммунитетом разница была слишком большая, жизненно важная.Обычная химиотерапия не дала гарантий, что лейкоз не вернется. Насте была показана пересадка костного мозга.Это очень сложная операция, которая вообще не делается в Москве взрослым, а для детей всего несколько коек в разных больницах. Настя попала на одну из них. Бокс для пересадки костного мозга напоминает аквариум – полностью стеклянные стены, небольшое замкнутое помещение и вся жизнь снаружи, за стеклом. Ты только сидишь там внутри, смотришь по сторонам, спишь и скучаешь. Так Настя жила несколько месяцев. На лекарства и донорские клетки для нее собирали деньги всем миром.Нужна была большая сумма, но люди давали настолько больше, чем требовалось, что на Настины деньги такие же операции сделали еще нескольким детям.Если быть честными, процент выживания после трансплантации костного мозга очень низкий. И Насте было плохо, очень плохо. Страдающую посталкогольным синдромом бабушку пришлось отослать домой. Благотворительный фонд нанял сиделку для Насти, и чужая женщина за деньги стала исполнять все физические обязанности матери. Но легче Насте не становилось, наоборот. Все хуже.…И тут каким-то чудом появилась прекрасная Она. Имени называть не буду, ограничусь инициалами – Т. Т. Навещала Настю, дарила ей подарки и даже полюбила. Т. согласилась удочерить девочку прямо в стеклянном аквариуме. Все это подробно описано в Настином дневнике. Все так и было. При появлении новой мамы Настя стала на глазах оживать. Одна из немногих, она на своих ногах вышла из трансплантационного бокса и отправилась домой. В новый дом к новой маме.Что бы ни случилось дальше, как бы ни повернулась жизнь, ясно одно: на тот момент новая мама спасла Насте жизнь. Просто своим появлением.Прошло меньше года, и… Настя снова в детдоме. С новой мамой, опытным патронатным воспитателем, не сложилось. Та хотела идеальную Настю, а Настю жизнь и судьба сделали очень сложной. Новая мама такого не ожидала. Она хотела новую радость, а не новые проблемы. Настю вернули в детский дом.Ни с кем не дружит, ни с кем не общается. Девочка-волчонок. После трансплантации у Насти началась хроническая кожная реакция, но в детдоме говорили, что Настя выдумала ее себе сама «для привлечения внимания». И не возили даже на обязательные регулярные проверки в больницу. К Насте не пускали учителей и друзей, не отдавали взрослым знакомым на выходные. Одному благотворительному фонду пришлось вывозить на новогодний спектакль весь детдом, потому что Настю одну не пускали. И их можно понять, в таких учреждениях царит долг коллективизма – либо всем, либо никому.Сколько всего происходило с Настей и над ее головой, перечислить невозможно. Просто поверьте – очень много, слишком много для обычного подростка. Насте обещали усыновление и ставили условия. К примеру – говорить другим голосом, с другими интонациями или окончить за полгода два школьных класса.Настя старалась. Ей очень хотелось в семью. Но все было тщетно, ее так никто и не забирал.Под Москвой есть очень уютная частная конюшня – «Рапсодия». Там двух лошадей держит рыжеволосая девушка, принявшая в свое время участие в сборе средств для Насти, знающая ее обреченное сиротство и на тот момент. Как-то раз после соревнований поздно вечером сидели все они в деревянном тренерском домике, пили чай и говорили. Рыжеволосая девушка рассказывала, что она волонтер в благотворительном фонде, что есть на свете девочка Настя, которой очень хочется в семью. А директор конюшни, Татьяна, слушала. И вспоминала, как накануне ее уже выросшая дочка вдруг тоже почему-то заговорила об усыновлении. Татьяна тогда себе сказала, что раз все ей об этом говорят, значит, это для чего-нибудь нужно. А еще Татьяна сказала, что, если один раз пройти мимо, потом всю жизнь будешь себя ругать.В следующие выходные рыженькая девушка привезла Настю из детского дома кататься на лошадях. Сюда, в «Рапсодию». В тот день в конюшне собрались дети и друзья Татьяны. За Настей наблюдали много пар глаз. А Настя первый раз в жизни села на лошадь и поскакала. Поскакала так, будто седло – ее родная стихия. Будто не было больниц и пересадок, а только деревня с бескрайними полями и лошади.…Сейчас Настя живет с Татьяной. Днюет и ночует в конюшне. У Насти появился интерес, у нее горят глаза, оживляется лицо. Настя счастлива.У нее есть Татьяна, которая называет дочкой, есть любимое дело. Поэтому Настя и просит не писать о шекспировских страстях ее жизни, она все это потихоньку забывает. К примеру, уже не помнит названия деревни, в которой прошло все детство. Говорит – «а что мне помнить, там все страшное было».…Часто об усыновлении пишут как о радостном событии, завершающем череду всех трудностей в жизни как родителя, так и ребенка.Широкий жест, решающий все проблемы. К величайшему сожалению – это неправда. Сколько натерпелась Татьяна, прежде чем забрать Настю – словами не передать. Хотя некоторые факты своей абсурдностью походят на анекдот. К примеру, Татьяне сказали, что удочерить Настю можно, но встречаться непосредственно до момента – нельзя. И вообще всячески отговаривали, предлагая других детей на выбор. Но Татьяна хотела именно Настю. Поэтому, чтобы увидеть свою будущую дочь, ей приходилось ездить на приемы в детский дом с 2 мешками навоза. Зачем-то навоз был нужен начальству, а для Тани не составляло большого труда его достать. Так и меняли – Настю на навоз. Потом были миллион справок, очень много подписей, приемов и печатей. Все это не закончилось и по сей день.Зато босоногая девочка-Маугли уже сидит у себя дома, режет для гостей салат оливье. Водит экскурсии по конюшне, показывая Татьяниных лошадей. И жарко спорит с Татьяной по пути из продуктового магазина о цвете вальтрапа для только что подаренной ей лошади.Розовый или голубой? На рыжую-то лошадь? Обе увлеченно обсуждают цвета, доказывают. Две девочки-подружки. Сложно понять, которая из них мама, какая дочь.Мы прощаемся с Настей до новых встреч и садимся в машину с ее новой мамой – Татьяна обещает подвезти до ближайшей остановки. Я, под большим впечатлением от цветущей и любящей Насти, выдаю что-то восхищенное. Татьяна поворачивается и очень жестко объясняет: «Я понимаю всех, кто не справлялся с Настей и возвращал ее в детский дом. Они требовали, забыв, что нужно сначала дать, а потом спрашивать. Пока что жизнь давала Насте одни тумаки. От этого и все проблемы. Поймите, взять в семью – это не подвиг, это начало очень трудного пути. Удочерение – не happy end, это только начало. Начало многих сложностей, за которые не будет благодарности. Будет трудно. Но и счастливо. Важно хотя бы раз в жизни не пройти мимо».[b]ИЗ ДНЕВНИКА НАСТИ САВЕЛЬЕВОЙ«Я заболела, когда мне было 9 лет. У меня началась сыпь на груди, красная такая. Но мы сначала не придали этому значения, думали, комары покусали, а потом все больше и больше сыпи, и пошло вниз. Мы поехали в Тамбов, меня осмотрели и сказали, что надо полежать в больнице. Врачи думали, что это аллергия, капали мне лекарства по 2 часа, и стало немножко лучше, меньше стало чесаться. Потом врачи подумали, что это лейкоз, взяли из груди анализ, и стало однозначно понятно, что это лейкоз. Но мне этого не сказали, а сказали, что надо ехать в Москву.Мы поехали с опекуном и опекуншей в Москву, и мне в Москве страшно понравилось. Москва была в огнях, очень красивая. Мы приехали к дяде Леше, он нас встретил, и мы поехали в больницу. Приехали, пошли в главное отделение, там мне померили температуру, оказалась 37,1. Сказали, что надо ложиться, палата такая-то, и я вообще обмерла. Во-первых, там же все по отдельности лежат, а я никогда не лежала одна, и мне очень не хотелось одной лежать. Потому что одной очень скучно и плохо, и надо было кому-то мыть палату и оставаться со мной. Дядя Леша с тетей Надей стали мыть палату, а опекун и опекунша уехали, сказали: «Как мы можем? Нам надо деньги зарабатывать». Тетя Надя согласилась взять больничный на месяц и осталась со мной. А потом бабушка приехала.Лечение шло нормально, но тяжело было то, что не разрешают ничего кушать. Я раньше не сталкивалась с таким. Тяжело было потом, спустя полгода. Я очень тосковала, хотела домой скорей, а нельзя было. Мне врачи давали год или полгода – «до такого-то месяца потерпи и ты выйдешь». Проходило время, наступал этот день, а меня не выписывали. И когда наступал этот день, они говорили, что это был неопределенный срок, чтобы хоть как-то меня успокоить.Сейчас мне уже сложно говорить. Больше всего хотела домой, к маме, хотя я знала, что мама уже умерла, но все равно хотела. Потом врачи сказали, что нужна трансплантация, так как простое лечение не помогло мне. Я, во-первых, подумала, что у кого-то будут костный мозг отнимать и мне будут пересаживать. Бабушка бутылками валокордин пила. А потом я увидела, что это просто кровь переливают. В момент, когда переливали, жар был. Очень жарко было, ощущение было такое, что всё! Не надо мне больше ничего! Хотелось просто умереть. И уже хотелось, что все, не надо ничего такого, надоело, лучше бы давно умерла, чем вот так вот мучиться. Потом мне это сделали, и я пошла на поправку и немного начала верить в жизнь. Что она существует, нормальная жизнь. Тогда ко мне тетя Т. начала приходить. Она так меня любила, что буквально все мне отдавала.Когда она ко мне уже приходила, настроение у меня улучшилось. У меня никого нет, а так хоть обо мне кто-то заботится и кому-то я нужна. Тетя Т. мне сначала подарки дарила, сотовый телефон подарила. У меня стала цель – вытащиться из бокса, для того чтобы хотя бы пойти в другой отсек. Там, конечно, тоже четыре стены, но там люди присутствуют. Очень хорошее было от этого настроение. Потом мы перешли в отделение.В день, когда мама меня хотела забрать, я ей написала письмо. Что я не хочу навязываться, я знаю, что у вас двое детей и вам, наверное, тяжело с ними, но если можно, возьмите меня, пожалуйста, к себе. Когда я писала письмо, пришла врач и говорит: «Хочешь жить у Т.?» У меня глаза как 50 копеек и говорю: «Да». И у меня сразу такая энергия выплеснулась! Я сразу взяла это письмо, разорвала, в мусорку бросила и плясала там себе.Я пришла в эту семью, там были все сопливые, Дашка болела, Настька, няня, а я сразу маску сняла, и Дашка к игрушкам меня повела. Т. говорит: «Насть, заболеешь». – «Да ничего, не заболею». Я ходила дома без маски, и все было хорошо.Я не знаю, почему я болела. Для чего-то Господь сделал так.Мне дал выбор – можно жить так, а можно так. И дал выбрать, что я хочу…»[/i]