Лодка его легка

Обживается потихоньку Светлановский зал Дома музыки. Ну, в фойе, как обычно, витал смешанный аромат севрюги с шампанским под музыку Вивальди. Много звучало испанской речи.С ВИПами оказалось жидковато: телекамеры поймали одного Костикова, да и про того тайком спрашивали – а он кто? И получали ответ: не то он что-то в Ватикане, не то его кто-то…На самом деле Костиков на плохие концерты не ходит. Нынешний отличался тем, что звучала почти сплошь испанская традиционная музыка, немного итальянской и еще «Был у Христа-младенца сад» Чайковского на французском почему-то языке. Каррерас – артист и певец безукоризненный (ни одной фальшивой ноты за весь концерт), и первое отделение прошло даже скучновато, заакадемизированно.Но вот в начале второго он попросил помянуть минутой молчания накануне умершего певца Николая Гяурова. Тишина воцарилась страшная, как в реанимации. После чего в душе Каррераса, видимо, что-то дрогнуло – и музыка полилась совсем иначе. Пел великий тенор, будто наступая на пустынь, безвременье, безмолвие. Голос у него в прекрасной форме, и все эти пробивающие глухоту слова вроде «эспаньоль», «андалусия», «аморе» сопровождались давно ожидаемыми выбросами энергии.Жаль, что ни черта больше непонятно было. Ну, что такое Андалусия, догадаться можно. А вот Гуаппария – это девушка, птичка или рыбка? Нет, переоценил, конечно, Каррерас нашу испанизацию.Истомившийся в неведении зал потому так бешено отреагировал на «Вернись в Сорренто» и «Санта Лючию», которую раньше даже в школах проходили: «Лодка моя легка, весла большие…» Эх, кабы нам тенорочка-то настоящего в Россию хоть на одну десятую Каррераса! То-то бы зажили, запели…