«Была свадьба на Никитской»

18 февраля 1831 г. (по старому стилю) в притворе недостроенного храма Вознесения за Никитскими воротами венчались Александр Пушкин и Наталья Гончарова. Не будет преувеличением сказать, что событие это во многом предопределило дальнейшую судьбу великого русского поэта. Поначалу Пушкин предполагал венчаться в домовом храме князя С. Голицына, на Волхонке. Но митрополит Филарет не дал разрешения. И тогда молодые решили обвенчаться в приходской церкви Гончаровых, живших неподалеку. Само название этой церкви заставило Пушкина в очередной раз убедиться в предопределенности своей судьбы. Он говорил: родился я в праздник Вознесения Господня, женился у храма Вознесения и умереть мне предначертано в Вознесение. Александр Сергеевич даже хотел поставить в Михайловском церковь во имя Вознесения Господня. Венчанию сопутствовали плохие приметы, так пугавшие суеверного Пушкина и не ушедшие от внимания участников церемонии: «Во время обряда Пушкин, задев нечаянно аналой, уронил крест; при обмене колец одно из них упало на пол... Поэт изменился в лице и тут же шепнул одному из присутствующих: «...tous les mauvais augures» ()». Если верить пересудам вездесущего А. Булгакова, в церковь посторонних «никого не велено было пускать, и полиция была для того у дверей». Но народу все же было много: родные, друзья, знакомые. Пришли среди прочих и бывшие поклонники невесты. Как утверждал Павел Нащокин, перед свадьбой Пушкин попросил его: «Дай мне, пожалуйста, твой фрак. Я свой не захватил, да, кажется, у меня и нет его». Друзья были одинакового роста и сложения, а потому фрак Нащокина как нельзя лучше пришелся Пушкину. Нащокин подарил фрак Пушкину, и тот с тех пор, по его собственному признанию, в важных случаях жизни надевал «счастливый нащокинский фрак». Пушкин влюбился в Гончарову зимой 1828–1829 гг. Было Наталье отроду шестнадцать лет. Появляться в свете девушка стала совсем недавно, но слава о первой красавице Москвы бежала впереди нее. «Красоту ее едва начинали замечать в свете, – вспоминал Пушкин. – Я полюбил ее, голова у меня закружилась». Многие современники по достоинству оценили незаурядную внешность избранницы поэта. Про нее говорили, что она «могла служить идеалом греческой правильной красоты». Сам Александр Сергеевич любил повторять экспромт, сочиненный его братом Львом: [i]Я влюблен, я очарован, Словом, я огончарован.[/i] В дальнейшем стишки эти приписывались и самому поэту. Пушкин, как он сам говорил, начал помышлять о женитьбе, «желая покончить жизнь молодого человека и выйти из того положения, при котором какой-нибудь юноша мог трепать его по плечу на бале и звать в неприличное общество». Но прежде, чем стать хозяином положения, при котором никто, даже ближайшие друзья, не смог бы позвать его в неприличное общество, Пушкину надобно было встретиться с матерью невесты, оказавшейся полной противоположностью дочери. Наталья Ивановна Гончарова была женщиной определенного склада. Отношения их с Пушкиным не сложились с самого начала из-за унизительных для него сомнений в его политической и материальной благонадежности. Она также считала, что Пушкин должен обеспечить не только ее дочь, но и ее самою. Необоснованные материальные претензии, светские предрассудки (она называла Пушкина «безбожником») и, позднее, неприкрытое вмешательство в их семейную жизнь в конце концов и привели молодых к мысли о необходимости преждевременного отъезда из Москвы как единственного способа спасения от назойливой тещи. Свадьба не раз откладывалась, в основном по финансовым причинам. Еще в апреле 1829 г. Пушкин заслал к Гончаровым на Большую Никитскую (дом не сохранился) Федора Толстого с письмом, в котором поэт впервые просил руки семнадцатилетней Натальи Николаевны. Получив неопределенный ответ от матери своей возлюбленной, Александр Сергеевич покинул Москву. Будучи в подобных делах человеком настойчивым, 6 апреля 1830 г. он снова сделал предложение, которое было принято при условии письменного подтверждения от начальника Третьего отделения графа Бенкендорфа, что Пушкин не находится под надзором полиции. Подтверждение было получено, и на 6 мая была объявлена помолвка, однако свадьба вновь была отложена. «В эту минуту подали мне записочку, ответ на мое письмо. Отец невесты моей ласково звал меня к себе... Нет сомнения, предложение мое принято. Наденька – мой ангел – она моя!.. Бросаюсь в карету, скачу – вот их дом – вхожу в переднюю, – уже по торопливому приему слуг вижу, что я жених… Отец и мать сидели в гостиной. Первый встретил меня с отверстыми объятиями. Он вынул из кармана платок. Он хотел быть тронутым, заплакать – но не мог и решился высморкаться. У матери глаза были красны. Позвали Наденьку – она вышла бледная, неловкая… Нас благословили. Наденька подала мне холодную, безответную руку», – записал Пушкин 13 мая 1830 г. Поскольку семья невесты особым богатством похвастаться не могла, жениху пришлось самому обеспечивать приданое – свои 11 тысяч рублей он передал Наталье Ивановне Гончаровой. Деньги эти были им одолжены при условии дальнейшего возврата. После в своих письмах Пушкин не раз будет вспоминать о странной «забывчивости» тещи. Очередное венчание должно было случиться в августе 1830 г., засим Пушкин приехал из Петербурга и поселился у Вяземского в Чернышах. Но вызванные смертью дяди Василия Львовича неожиданные расходы отодвинули бракосочетание на неопределенный срок. В последних числах лета поэт уезжает в Болдино для раздела имения, часть которого перед женитьбой отказал ему отец Сергей Львович. Болдинская осень оказалась для Пушкина счастливой: «Я в Болдине писал, как давно уже не писал!». В Москву Пушкин, чтобы вновь увидеть Наталью Николаевну и ее маму, смог вернуться лишь через три месяца – из-за свирепствовавшей в Московской губернии холеры. Лишь 5 декабря 1830 г. он въехал в Москву с твердым желанием жениться во что бы то ни стало. Главным условием выполнения его благородного стремления были деньги. Много денег. Подруга невесты Е. Долгорукова вспоминала: «Много денег пошло на разные пустяки и на собственные наряды Натальи Ивановны; в самый день свадьбы она послала сказать ему, что надо еще отложить, что у нее нет денег на карету или на что-то другое. Пушкин опять послал денег». [b] «Дом сей нанял я…»[/b] После венчания Пушкин привез жену в свою квартиру на Арбате, где молодым предстояло прожить почти три месяца. Квартира, которую Александр Сергеевич арендовал еще в январе 1831 г., находилась на втором этаже дома и состояла из пяти комнат: зал, гостиная, кабинет, спальня и будуар. Накануне свадьбы Пушкин позвал к себе на мальчишник дюжину своих друзей, бывших в ту пору в Москве: пришли Петр Вяземский, Нащокин, Баратынский, Денис Давыдов, Языков, Иван Киреевский, Верстовский, брат Лев и другие. Провожая холостую жизнь Пушкина, веселились от души. Лишь сам поэт в последний день своей холостой жизни выделялся минорным, даже подавленным настроением: «Пушкин был необыкновенно грустен, так что гостям даже было неловко» (Киреевский). Он все больше молчал или «говорил стихи, прощаясь с молодостью». Неловкость гостей можно объяснить их недостаточным вниманием к гнетущему моральному состоянию Пушкина. Тоска на него нашла не в день мальчишника, а задолго до него. Еще 10 февраля делится Пушкин сокровенными мыслями с Н. Кривцовым: «Бог ведает, когда и где судьба сведет нас опять. Мы не так-то легки на подъем. Ты без ноги, а я женат». Пушкин еще не женился, а уже считает возможным сравнивать инвалидность с браком. «Я хладнокровно взвесил выгоды и невыгоды состояния, мною избираемого. Молодость моя прошла шумно и бесплодно. До сих пор я жил иначе, как обыкновенно живут. Счастья мне не было… Мне за 30 лет. В тридцать лет люди обыкновенно женятся – я поступаю как люди и, вероятно, не буду в том раскаиваться. К тому же я женюсь без упоения, без ребяческого очарования. Будущность является мне не в розах, но в строгой наготе своей. Горести не удивят меня: они входят в мои домашние расчеты. Всякая радость будет мне неожиданностию» – судя по письму, так сильно довлела над Пушкиным вынужденная необходимость «поступать как люди», что повергала его в уныние. Гостей принимала уже молодая хозяйка Наталья Николаевна, ставшая Пушкиной. Впереди у супругов было без малого шесть лет супружеской жизни. Наталья Николаевна Пушкина (1812–1863) родила поэту четырех детей: Александра, Григория, Марию и Наталью. Ей поэт адресовал стихотворения «Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем» (1831), «Мадонна» (1830) и «Пора, мой друг, пора» (1834). Второй раз она вышла замуж через семь лет после смерти Пушкина, в 1844 г., за генерала Петра Петровича Ланского (1799–1877). Медовый месяц Пушкиных начался неожиданно для жены и банально для мужа. Наутро после первой брачной ночи ее благоверный супруг оказался захвачен не семейными хлопотами, а заявившимися к нему приятелями. Как сетовала Наталья Николаевна, «муж ее в первый же день брака, как встал с постели, так и не видал ее. К нему пришли приятели, с которыми он до того заговорился, что забыл про жену и пришел к ней только к обеду. Она очутилась одна в чужом доме и заливалась слезами». Пушкин продолжал удивлять свою «косую Мадонну» и потом (так не раз он называл супругу при Вяземских). Через несколько месяцев после свадьбы, когда Пушкины жили уже в Царском Селе, Наталья Николаевна пришла к Вяземским в полном отчаянии: муж трое суток пропадает. Оказалось, что на прогулке он встретил дворцовых ламповщиков, ехавших в Петербург, добрался с ними до Петербурга, «где попался ему возвратившийся из Польши из полка своего К. К. Данзас, и с ним пошел кутеж...» А 27 февраля 1831 г. Пушкины давали первый бал в своей арбатской квартире. «Пушкин славный задал вчера бал. И он, и она прекрасно угощали гостей своих. Она прелестна, и они, как два голубка… Ужин был славный; всем казалось странным, что у Пушкина, который жил все по трактирам, такое вдруг завелось хозяйство. Мы уехали почти в три часа» – из переписки братьев Булгаковых. В марте 1831 г. на Арбат к Пушкину заехал его одесский знакомый В. Туманский. Его впечатления от супруги недавно окольцевавшегося поэта куда более отрезвляющие, нежели булгаковские: «Пушкин познакомил меня со своею пригожею женою. Не воображайте однако же, чтоб это было что-нибудь необыкновенное. Пушкина – беленькая, чистенькая девочка с правильными чертами и лукавыми глазами, как у любой гризетки. Видно, что она неловка еще и неразвязна; а все-таки московщина отражается на ней довольно заметно. Что у ней нет вкуса, это было видно по безобразному ее наряду; что у нее нет ни опрятности, ни порядка, – о том свидетельствовали запачканные салфетки и скатерть и расстройство мебели и посуды». А вот восьмая глава «Евгения Онегина», прочитанная автором, гостю понравилась! [b] Точка экстремума[/b] Между тем отношения Пушкина с новой родней обострились неимоверно, постепенно достигнув точки экстремума. Однажды он едва не выставил из дома приехавшую навестить «голубков» Наталью Ивановну Гончарову. И если до свадьбы Пушкин рассчитывал прожить на Арбате до июня, то в конце марта он уже «в Москве остаться никак не намерен», потому как притязания тещи – «глупые и смешные». «Я был вынужден уехать из Москвы… меня расписывали моей жене как человека гнусного, алчного, как презренного ростовщика, ей говорили: ты глупа, позволяя мужу, и т. д. Согласитесь, что это значило проповедовать развод. Жена не может, сохраняя приличие, позволить говорить себе, что муж ее бесчестный человек, а обязанность моей жены – подчиняться тому, что я себе позволю. Не восемнадцатилетней женщине управлять мужчиной, которому 32 года. Я проявил большое терпение и мягкость, но, по-видимому, и то и другое было напрасно. Я ценю свой покой и сумею его себе обеспечить», – объяснялся Пушкин с тещей, но уже не лично, а по почте, 26 июня 1831 г. Можно лишь посочувствовать Александру Сергеевичу – это какое же чувство такта и даже смиренность надо иметь, чтобы терпеть такую тещу: «дедушка и теща… рады, что Бог послал их Ташеньке муженька такого смирного» – это признание самого зятя. Дедушка, или «глухой старик» – это дед-сквалыга Натальи Николаевны, Афанасий Николаевич. Глухим он был в основном к законным просьбам Пушкина поделиться-таки обещанным приданым. В октябре 1831 г. Пушкин, отчаявшись получить с него что-либо, в письме к Нащокину без обиняков обзывает деда свиньей. Зато Афанасий Николаевич не придумал ничего лучше, как предложить Пушкину продать бронзовый памятник Екатерине II. Этот памятник был куплен еще прадедом Натальи Николаевны в память о посещении Полотняного Завода императрицей и пылился в подвале родового имения. Пушкин не знал, как отделаться от такой чести. И едва венчание состоялось, из своей арбатской обители он отписал дедушке: «Никак не могу взяться за продажу оного». Потом, правда, памятник в качестве приданого пришлось-таки перевезти в Петербург. Забавно, что со стороны все казалось совсем по-другому. Е. Долгорукова удивила: «Наталья Ивановна… полюбила Пушкина. Слушалась его. Он с ней обращался, как с ребенком. Может быть, она сознательнее и крепче любила его, чем сама жена… У Пушкиных она никогда не жила». Долгорукова была уже немолода, когда делилась с П. Бартеневым пережитым. Может, она что-то запамятовала. Но субъективность ее утверждений налицо, особенно если рядом положить некоторые письма Пушкина. К слову сказать, из всей новой родни лишь Александра Гончарова, сестра Натальи Николаевны, была к нему расположена, и даже слишком, что позволило позднее биографам Пушкина связать их более близкими отношениями. Он звал ее Александриной. Незадолго до их отъезда из Москвы к Пушкиным на Арбат пожаловал англичанин Колвил Фрэнкленд. Приехал он из Петербурга. Иностранец встретил за обедом у Пушкина «приятных и умных русских» – Вяземского и Киреевского. Но «прекрасная новобрачная» не появилась. После разговора за обеденным столом он записал в дневнике, что «Москва представляет… ядро русской оппозиции». Интересно, что же такое говорили у Пушкина за обедом, что позволило иностранцу сделать такие неожиданные выводы. И это при том, что Александр Сергеевич не очень любил распространяться при иностранцах о внутриполитических российских проблемах: «Я, конечно, презираю отечество мое с головы до ног – но мне досадно, если иностранец разделяет со мною это чувство» (из письма Вяземскому от 27 мая 1826 г.). 15 мая 1831 г. Пушкины наконец-то оставляют Москву и переезжают в Царское Село, подальше от тещи. [b] Александр ВАСЬКИН, член Союза писателей Москвы, лауреат Горьковской премии[/b]