Уличные музыканты преродились из попрошаек

Хендрикса я подцепил «на трубах» – в коротком переходе от Арбатской площади к метро. Мужик лет 50 в толстовке с изображением Джимми играл на гитаре что-то сумбурное и бесконечное. Сама гитара была откровенными «дровами», в дни моей юности такой инструмент стоил не дороже 15 рублей. Прикол заключался в том, что «дрова» были снабжены полудюжиной звукоснимателей, а вокруг мужика лежали десятки коробочек с педалями – дешевые гитарные «примочки». На них мужик время от времени ловко наступал ногами, из-за чего звук то ломался, то ерзал. По окончании 10-минутной композиции я подошел знакомиться. – Хендрикс, – протянул руку мужик. По ходу выяснилось, что мужика на самом деле зовут Сашей и что родом он из Хабаровска. В свое время посидел в тюрьме и ничем, кроме музыки, заниматься теперь не хочет. В Москве Саша снимает однокомнатную квартиру. Вся она, по его словам, завалена радиодеталями, гитарами и дисками. – Я реинкарнация Джимми Хендрикса, – говорит Саша. – Я не знаю нот, никогда не учился музыке, а играю, как он. Многие, кто меня слушал, говорили об этом… Я вспомнил настоящего Хендрикса. Его блюз – а он играл черный беспримесный блюз – не имел ничего общего с Сашиной какофонией. Саша еще долго и возбужденно говорил о своей высокой миссии нести музыку настоящего Хендрикса в массы. Но все было понятно и без слов – фанатик. Так началось мое знакомство с нынешним музыкальным андеграундом столицы. О тех, кто поет и играет сегодня на улицах Москвы. Каждый большой город звучит по-своему. Если собрать вместе занудное брюзжание машин в пробках, скрежет их тормозов на светофорах и вопли сигнализаций во дворах, визгливые трамвайные трели и бодрое угуканье электричек, дополнить эту какофонию хлопками бесконечных петард и салютов, а потом разбавить темпераментными репликами гастарбайтеров, получится Москва. А еще, едва стрелки часов переваливают за 17.00, на улицах столицы, в метро и подземных переходах появляются уличные музыканты. Седеющие парни с серьгами, увешанные серьезными потертыми кофрами, и молодые бездельники, вооруженные дешевыми гитарами («дровами»), – все они занимают давно облюбованные места, начинают суетиться, распаковывать инструменты, настраиваться. Минута – и город заполняется новыми звуками. Назад в 90-е Отправляясь на поиски музыкантов, я чувствовал себя старым солдатом, исследующим места былых боев. Дело в том, что в середине 90-х я сам пару лет пел и играл в переходах. Улица была моим основным местом работы и приносила мне неплохие деньги. Фишка в том, что у меня ампутирована левая рука. Но и одной правой я аккомпанирую себе на гитаре не хуже многих других. Технику я придумал сам. Играть следует сидя, положив обычную шестиструнную гитару плашмя на колени, грифом налево. Указательным и средним пальцами правой руки я зажимаю струны сверху, большим и безымянным играю. Оказалось, что хлебные, с точки зрения уличного музыканта, места в столице не меняются годами. Топ-лист и сегодня возглавляют переход на Пушке, обе подземные кишки, связывающие станции метро «Театральная» и «Охотный ряд», и бесконечный тоннель на «Китай-городе». Все эти точки имеют свои плюсы и минусы. На Пушке отличная акустика и хорошая плотность людского потока, но с тех пор как ее застроили ларьками, «вписаться» можно только в дальнюю часть перехода, а там холодно и слушателей немного. На «Театральной» и «Охотном» гоняют менты. «Китай-город» прибылен лишь в узком отрезке времени – в районе 7 часов вечера. Если все эти места оказывались занятыми, я отправлялся на «Павелецкую», в самый длинный переход Москвы, между кольцевой и радиальной. Сесть там можно всегда, но народ попадается все больше приезжий, бедный и платит до обидного мало. Кстати, о деньгах. Для меня было нормой заработать за день порядка 40 долларов. Пел я не больше полутора часов, после садился голос. Ведь на улице орать нужно очень громко, иначе никто тебя не услышит и денег не даст. Лирика из репертуара однозначно исключается. Приветствуются бодрость и драматизм. Самой кассовой песней в моем исполнении была полууголовная «Снова лед растает на заливах». Хорошо принимались публикой «Я московский озорной гуляка», «Банька» Высоцкого и «Извозчик» Новикова. А когда я уставал от шлягеров, переходил на что-нибудь интеллектуальное из Башлачева. Больше для души – денег за Башлача мне не заплатили ни разу. Свернул я деятельность потому, что заработки в этой профессии стали неуклонно падать. Последний раз я ходил играть на людях в 1998-м, после дефолта, когда у меня родилась дочь и семья сидела без денег. Заработок получился настолько символический, что я решил завязать с карьерой музыканта окончательно. Король московского андеграунда Свой нынешний обход я начал с «мекки» московских музыкантов – Арбата. Сам я здесь никогда не пел, чтобы петь на улице, нужна аппаратура – усилитель, микшер, микрофон и аккумулятор. Этого барахла у меня отродясь не водилось. Нужного парня я увидел сразу. Возьмите Пола Хогана, сыгравшего главную роль в фильме «Крокодил Данди», обуйте его в стоптанные «казаки», дайте в руки гитару и посадите на угол Арбата и Малого Песковского переулка. Вот и получится Сергей Садов, король московского андеграунда. Правый пыльный «казак» Садова, на котором прикручены бубенчики, ритмично притоптывает. Пальцы музыканта извлекают экзотические восточные звуки из гитары с двумя грифами. Впрочем, это не совсем гитара. Как говорит сам Садов, это помесь гитары, гуслей и арабской лютни, изготовленная на заказ и существующая в единственном экземпляре. Для этого инструмента Садов (кстати сказать, закончивший Гнесинку) пишет музыку, записывает ее на CD, играет на клубных вечеринках и на том же Арбате. – Я зарабатываю лучше, чем любой музыкант в московском андеграунде, – рассказывает Сергей Садов. – В среднем выходит по пять выступлений ежедневно. Это больше, чем было у Rolling Stones, – те ребята давали по три выступления. Но улица – это основное место работы. Она позволяет напрямую общаться с аудиторией. А еще здесь можно завязать множество полезных связей. По прожженной физиономии Садова не скажешь, что он примерный семьянин. Между тем уличный музыкант растит четверых детей. Старший сын в Суворовском училище, дочь посещает престижный платный лицей. Жена не работает. – Скоро будет готов новый инструмент, – продолжает звезда андеграунда. – Поеду с ним на гастроли в Голландию. Все это дорогие проекты, каждый стоит несколько тысяч долларов. Но они себя окупают… Этническая музыка сейчас действительно в моде. Вот и плывут вниз по Арбату звуки диковинных аккордов. «В далекий край товарищ улетает» Эта бабушка попадалась мне на глаза всякий раз, когда вечером нелегкая заносила меня на «Комсомольскую»-кольцевую. Бабуля а капелла звонко горланила «Катюшу», «Три танкиста» или «В далекий край товарищ улетает». Теперь я специально поехал на «Комсомольскую» – знакомиться. – Ой, сынок, мне уже 87 годков стукнуло, – огорошила меня Анна Петровна. – Муж у меня был танкистом, подбил много танков, получил медаль Героя Советского Союза из рук Ворошилова. Войнуто он прошел, да начал пить и быстро помер. Теперь я с дочкой и внучкой живу в Пушкине. Сюда езжу каждый день, как на работу – не хочу быть обузой. Попою несколько часов, заработаю рублей 200 – мне и хватает. На «Комсомольской» она стоит больше пяти лет. Говорит, есть люди, которые подают ей постоянно. Милиция относится по-разному. Данью никто не обкладывает, но некоторые патрульные смотрят на ее пение сквозь пальцы, а другие прогоняют. Я уже попрощался и пошел к платформе, но обернулся случайно и увидел, что над Анной Петровной как раз навис молодой упитанный сержант. С румянцем на щеках и толстым задом. Он отчитывал старушку, постепенно багровея. Щуплая Анна Петровна что-то робко отвечала, прижимаясь к стене. В руках у нее был целлофановый пакет для денег, который она старалась спрятать за спиной. Сцена была откровенно жалкой. Я было направился к месту схватки, чтобы хоть как-то помочь старушке, но сержант вдруг махнул рукой и отвалил. И я вздохнул с облегчением. Без лоха и жизнь плоха Конец дня застал меня на станции метро «Перово». Народу практически не было, когда с грохотом подкатил поезд и из него вывалилась стайка оборванных детей. Старший – субтильный пацан, лет 8 на вид. Остальным – двум девочкам и двум мальчикам – года по 4–5. Оба младших пацана тащили в руках гармошки, а девчонки – смятые полиэтиленовые пакеты. Они заговорщически огляделись по сторонам и принялись пересыпать из пакетов деньги в сумку старшему. – Щас ты, – субтильный ткнул в сторону девочки, – пойдешь с ним, а ты (тычок другой) – с ним… – Я устала, не хочу больше, – захныкала девчонка. – Я тебе дам «не хочу», – старшой вклеил в свою речь непечатную фразу. К платформе подкатил поезд в сторону центра, две пары маленьких музыкантов нырнули в него. Еще двери не закрылись, как маленький пацан растянул гармошку и, отчаянно фальшивя, заголосил: «Детство, детство, ты куда бежишь?» Старшой же остался на платформе. Я подошел к нему: – Давай я заплачу тебе 100 рублей, а ты расскажешь, как живешь. Пацан немного подумал, взял деньги и поведал, что все они – большая семья, жили в Ташкенте, но однажды папа уехал на заработки и не вернулся, потом не вернулась с заработков мама. Тут пацан сказал, что ему надо много работать, и, если я хочу, чтобы он еще что-нибудь рассказал, надо заплатить еще 100 рублей. Разумеется, врал он мастерски, не моргнув глазом. Больше платить я не стал. Зато в который раз подумал, что в целом качество уличной московской музыки в Москве низковато. Если не брать в расчет замаскированных под певцов попрошаек и всяких псевдоафганцев, получится, что настоящие музыканты играть «на панели» у нас брезгуют. Хотя именно это дает крепкую профессиональную закалку. Пласидо Доминго, к примеру, вообще считал, что оперный певец не добьется серьезного успеха, не пройдя школы выступлений на улице. Я вот такую школу прошел, и она помогла мне многое понять в этом мире.