Шарм

Послевоенный Париж был одет в серые тона девушки из предместий. Американский яичный порошок, лица женщин без макияжа и опустевшие кафе.Зато по вечерам мир Доминик взрывался красками — на пороге появлялась мама. Сценический костюм и небрежный грим делали ее похожей на слегка растрепанную фею. Во всяком случае, Доминик полагала, что феи выглядят именно так. Мама никогда не снимала костюм в гримерных, а летела на таксомоторе домой той героиней, которой она сегодня была — прихоть, которую она не пыталась объяснить даже себе самой. Доминик хотелось зарыться в мамины кружева и кринолины и спрятаться за бутафорским стрекочущим веером. Чтобы серое утро не приходило никогда. Наполняя их сумрачную комнатку ароматами изысканных духов, мама приучила Доминик к разборчивости. До сих пор мадемуазель Борг хранит верность «Эрблю», духам нежности и опустошения.— Мне было сладко сюда ехать. Здесь моя утраченная родина. Мои дед с бабкой бежали из Киева в восемнадцатом году. Во Франции, после многих мытарств, дед освоил профессию часовщика. Бабушка прожила очень долгую жизнь, она ушла от меня только в конце минувшего века, и я привыкла засыпать под ее сказки о России. Я все это время мечтала, что когда-нибудь смогу пройти по киевским улочкам и поесть ни на что не похожую малороссийскую вишню. Смогу попробовать настоящий украинский борщ. Смогу поплакать над могилами предков. После Москвы я поеду в Киев.[i]Когда мамины платья станут ей впору, она поступит в Школу комедии. Как мама. Как мамина подруга Далида, прима французской эстрады. На вступительных экзаменах она прочтет отрывок из Мюссе — и откроет доступ к сердцам самых строгих членов приемной комиссии. Она сыграет Офелию и Джульетту, и будет успех, но ее не будет покидать чувство того, что театр не дает ей полноты ощущений. Гармония наступит только тогда, когда она начнет придумывать костюмы. Сначала она оденет в свои наряды самую близкую из подруг – Изабель Аджани. Когда та попросит ее сочинить костюмы для фильма Бруно Нюйтена «Камилла Клодель», у Доминик начнется жизнь номер два. Вместо ролей она станет создавать силуэты.За костюмы к этому фильму Доминик получит первого «Сезара», главную кинематографическую награду Франции. Второго – через два года — за ленту Кристофа Ганса «Братство волка».Чуть раньше «Сезара» ей преподнесут пару престижных «Мольеров» за лучшие театральные костюмы. Она оденет в свои наряды Монику Белуччи и Милен Фармер и, получив приглашение Никиты Михалкова посетить Москву, сразу же согласится. Кажется, возможность попробовать киевской вишни ей все-таки представится.[/i]— Нет, конечно же, нет! В костюме главное – силуэт и цвет. Гармония того и другого. Но гармония так индивидуальна! Ее надо уловить, уловить не ремеслом, а сердцем. Мои последние костюмы были к норвежскому фильму. И я полгода мерзла в Норвегии, чтобы понять, в чем гармония этой страны.— Мне нужно еще немного побыть здесь, чтобы ответить. Ведь сказать еще раз о широкой русской душе – это ничего не сказать, не правда ли?— Я люблю Дэвида Линча. Мне близки Висконти, Параджанов, Спилберг, Хичкок, Полански. Я люблю Никиту Михалкова – a lot, a lot, a lot, a lot!* Но мой режиссер – это Кристоф Ганс. Он открыл мои таланты, он, и никто другой!— А в театре я бы всегда играла Шекспира. Собственно, я его и играла. Моим последним спектаклем была «Двенадцатая ночь».— Мы познакомились под Рождество. Я подарил ей орхидеи и на ломаном французском спросил, любит ли она эти цветы. — «Откуда вы?» — вопросом на вопрос ответила она. — «Из России». — «Я люблю Россию куда как больше белых орхидей!»— Нет. Это Шанель. Должна же я отдыхать от себя самой? И потом, именно это платье подходит к моим серьгам.— Да, это работа моего друга Филиппа Ферранди. Он еще не достаточно знаменит, но безумно талантлив.— Белые розы и «лисс»**.— Мой любовник.— Знаете, есть одна роль в «Вишневом саде», которую я бы хотела сыграть. Я не помню имени героини. Она знала, что такое любовь.— Спуститься вниз по Волге на теплоходе. Я люблю воду. На воде мысли принимают ясность, рисунки – форму. Страсть к водной стихии у меня от папы. Его главной любовью были яхты. Женщины, семья, дети не имели для него такого значения. В моей жизни папы было совсем чуть-чуть. Зато он написал блестящий учебник для яхтсменов, по которому учатся до сих пор.Хороший яхтсмен создает свою яхту сам, между прочим. Ваяет, как Галатею. И отдает ей жизнь, как любимой женщине.— Не думаю. Чтобы быть хорошим любовником, надо быть человеком страсти. Без страсти мужчина пуст, как гелиевый шар. Он может поднять тебя вверх, но ненадолго.— Доминик — это ребенок, — у Виталия певучий южнорусский говор и мягкое «г». — Она не понимает, как можно обмануть или обидеть человека. Она готова помогать всему миру. Ее любят все.— Во Франции, если у тебя финансовые проблемы, ты, как правило, остаешься один. Это во-первых. А во-вторых, Доминик никогда ничего ни у кого не попросит. Она слишком горда для этого.— У меня — в первую очередь. Но я знаю, к чему вы клоните. Я буду рядом.[i]*больше, чем сильно! (англ.)**лилии (франц.)[/i]