«Российское кино гораздо безнравственнее зарубежного»
– Сейчас в Академии художеств проходит ваша выставка. Вы ведь начали заниматься живописью в зрелом возрасте?[/b]– Да. Еще в каком зрелом! Мне было уже 58 лет.– Ну как я вам объясню, что меня сподвигло? Просто взял однажды кисть да попробовал.– Нет. Хотя оно у меня есть: я член Союза художников, у меня куча отзывов. Три выставки в Академии художеств. Но я ничего этого не добивался. Мне просто хотелось, чтобы это нравилось близким и друзьям. Чтобы картина, которую я кому-нибудь дарю, доставляла радость.– Потому что мне кажется, что это самое интересное. Повесите вы у себя дома портрет – пусть хорошей работы – старика или, скажем, нищенки? А пейзаж – он всегда хорош.– Да там тоже нет людей. Кстати, плохо, что в этом минералогическом этюде фигуры довольно четкие. Их надо было сделать неясными, как это бывает в минералогии, когда случайный кусок лазурита вдруг неуловимо напоминает человеческую голову.– Да. Если бы я хотел заниматься фигуративной живописью, то смог бы и это, доказательство тому – «Рисунки на полях» на той же выставке. Но мне больше нравится пейзаж.– Да, это такие режиссерские рисунки. Сидишь на совещании и кого-то рисуешь. Обычно шарж. Вообще-то все режиссеры обязаны уметь рисовать. Даже если не умеешь – должен на бумаге изобразить кадр самым простым способом: вот там сидит человечек, а вот здесь стоит камера.– Конечно, жаль, тем более что эта легкость исчезла сама собой. Там ведь есть очень хорошие рисунки, сделанные одной легкой линией. Не знаю, почему так вышло. Странная история…– В начале 1990-х в одной уважаемой газете вы написали что-то вроде исповеди о том, как серьезно вы восприняли демократические преобразования и что из этого вышло. Там была такая метафора: все побежали в демократию, вы тоже побежали. Бежите-бежите, огляделись – а вы один... Все давно устроились.[/b]– А вышло то, что никакой демократической революции не вышло. У власти оказались те же самые коммунисты, только – хамелеоны: кандидат в члены политбюро, замредактора журнала «Коммунист», какой-то преподаватель марксизма-ленинизма, какой-то секретарь горкома... Все то же. И 1993 год можно считать началом революции, только уже криминальной: разрешено было воровать, убивать. Делай что хочешь! Кто успел, тот и съел.– Путин для меня по-прежнему неясен. Ну, разведчик он и есть разведчик, его трудно понять бывает. Но с его приходом все-таки многое изменилось. Это не очень заметно в Москве, а вот по России видно сразу. Скажем, в маленьком городке перестало работать градообразующее предприятие. Вот вам и полная нищета городского населения! А теперь оно заработало – и дела пошли. Сейчас работает 80% таких предприятий. Эта цифра точная, официальная.А при Ельцине было только десять процентов! Представляете, какая стояла по всей России голодуха? Еще перемена: об нашу страну стали гораздо меньше вытирать ноги. Конечно, чувство позора осталось, но уже не в такой степени, как это было во время событий в Белграде. Или взять бюджетников – живут по-прежнему плохо, но все-таки уже не зубы на полку. А то лет семь назад я встретил деревенскую учительницу и спрашиваю: как живете? Она говорит: ну что – хлеб не возят, зарплату не платят... Кислород пока есть. Вот так им тогда приходилось.При Ельцине и Гайдаре отринули все. Все, что было до них, объявили плохим. Северный морской путь нам не нужен! История неправильная! Есенина, оказывается, повесили, Маяковского застрелили, Чайковский педераст, Куликовской битвы и вовсе не было. Пионерские лагеря, и те отменили. Сейчас их возвращают – просто пионерские организации уже не имени Ленина. В какой стране, скажите на милость, борются с молодежными организациями? Сейчас можно назвать тысячи мелких, медленных изменений к лучшему. Но параллельно происходят чудовищные вещи. Много непонятного. Что это за стабилизационный фонд такой? Почему его надо держать в американских бумагах? Какие-то загадки... Посмотрим, что будет с национальными проектами – сельским хозяйством и медициной. Хотя вектор, пожалуй, положительный. Но все это так медленно, медленно... Такими темпами далеко не уедешь.– По-моему, еще хуже стало. Поэтому когда меня спрашивают, о чем картина «Не хлебом единым», – я отвечаю: это о той стране, которой уже нет, и о тех людях, которые уже не рождаются. Общество сильно обеднело в этом плане и изменилось к худшему. Цинизм взял верх.– Следствие того безумия, которое нам устроили Гайдар с Ельциным! Выросло уже два поколения, смотревших на родителей и думавших: зачем было учиться и потом всю жизнь горбатиться, если сегодня вы нищие и вас презирают, говоря вам, что ваша жизнь состояла из одних ошибок и преступлений? А после родителей молодежь посмотрела и на правительство, на депутатов, как они воруют, какие там взяточники. Вот и выросло уже два поколения, совершенно не похожих даже на людей, живших при Сталине.– Да вы же по фильмам то время себе представляете. Такого ощущения, какое создает нынешнее кино – якобы все только сидели и ждали, когда их арестуют, – не было. В Москве, в богатых семьях, в домах правительственных чиновников или знаменитых писателей – да, было. Вот Алексей Герман, думаю, всегда это чувствовал и с тем вырос. А я, например, нет! Моего отца расстреляли в 1937-м, а я даже об этом не знал. И никто не ждал тогда никаких арестов: все бесконечно верили в Ленина, в Сталина, в идеалы коммунизма. Вот такая была атмосфера в годы моего детства.– Конечно! Люди помогали друг другу. Вот мы шли в лыжный поход в Ленинградской области. Ночь. Стучишься в любой дом. Нас восемь человек. Везде пускают! Попробуйте-ка сейчас постучитесь.Если судить по нынешним нашим фильмам – ах, какая была в те годы жуткая преступность! А на самом деле дома даже не запирались на ночь. Конечно, бандитизм был, но совершенно не сравнимый с сегодняшним. Народ-то не знал о том, какие ужасающие вещи происходили наверху. Потом, когда узнали, поверили в Хрущева. Но ненадолго. Быстро поняли: и наверху такие же мудаки, как внизу. Тоже не боги. И пошло абсолютное неверие...– Нет. Страна стала разрушаться гораздо раньше. Помните 1970-е и 1980-е? Воровства было больше, чем сейчас, – потому что воровали все. Называли их, правда, несунами, но это все равно воровство – с заводов тащили абсолютно все: от туалетной бумаги до последней гайки.– Что вы думаете о нашем современном кино?[/b]– На днях в Думе обсуждался вопрос: не ввести ли квоты на зарубежное кино. Это значит – 60% зарубежного кино, а 40 – российского. Я долго выступал с трибуны. Есть основания говорить, что этого делать нельзя. Во-первых, потому, что прогорят частные кинозалы, а сейчас так необходимо, чтобы повсюду открывались новые кинотеатры, чтобы их было как можно больше по всей стране.Но самое главное для меня не в этом. Я так и сказал: этого нельзя потому, что сегодня российское кино гораздо безнравственнее, чем зарубежное. На американскую картину может пойти отец с дочкой, не боясь увидеть там чтонибудь, за что ему перед ней будет стыдно. А если они попадут на какой-нибудь «Бумер»? Рискуют напороться либо на ужасающий мат, либо на супержестокую сцену. И ведь заметьте – наши дети играют не в героев Сигала или Сталлоне, борцов с несправедливостью, всегда побеждающих зло. Они играют в бандюганов из «Бригады»! Кого сейчас встречают в пионерлагерях так тепло, как раньше Гагарина? Вот этих молодых, милых, способных артистов, которые там сыграли четырех отморозков. Идет романтизация преступности. Это абсолютно безнравственно.– Да. Французы все это прошли. И у них в кинотеатрах одно время сидели одни дебилы-тинейджеры. Потом все изменилось, и теперь в кино ходят семьями. И у нас, надеюсь, пройдет. Но для этого кино должно стать другим. Режиссеры должны обрести гражданское сознание, понять, что свобода слова не есть свобода от ответственности перед обществом и молодым поколением. Руководствуйся девизом врача: «Не навреди». Твою картину смотрят в основном подростки. Не буди в них животные инстинкты! Старайся по завету Пушкина разбудить в них добрые и благородные чувства.– Это значит, что я всегда опережаю время. То, что критики считали коммерческим кино низкого жанра, на самом деле – высокое искусство. Критики и элита тогда этого не понимали. А я понимал и тогда, что «Десять негритят» – это искусство. Это, кстати, единственный мой фильм, которым я доволен на все сто процентов. Сделай в своем жанре так, как Рязанов сделал «Иронию судьбы», Данелия – «Осенний марафон», Тарковский – «Андрея Рублева». А какой это жанр – низкий там или высокий, – совершенно неважно. Все жанры хороши, говорил Вольтер, кроме скучного. В любом жанре можно быть мастером.– Да кого угодно. И бандита, и нового русского, и интеллигента. Он был разноплановый актер широких возможностей.– Мне его всегда не хватает...– Конечно, не хватает поэта, который отзывался на боль народа, готов был вены себе рвать за наши проблемы и горести. Он был настоящий поэт – не бард, не песенник, а именно поэт, глубокий и серьезный. Чего его друзья-литераторы не хотели понимать. Поэтому при жизни ни одной строчки его стихов в печати так и не появилось.– Не забывайте, что я депутат Государственной думы. Занимаюсь в основном проблемами своих избирателей. Это миллион человек. Количество проблем соответственное.– Доволен. А что ж? У меня прекрасная семья. Это очень крепкий тыл. У меня достаточно талантов: надоест снимать кино – буду писать картины…– Это не называется политикой. Это работа на общество.