Валентина Леонтьева: Добрых людей все-таки больше

– На телевидении идет выжигание профессионализма, эфир у нас – проходной двор. Сейчас у нас ведущими стали фотомодели. Назначают огромный конкурс, устанавливают требования. Во-первых, 18–20 лет. Высшего образования, интеллекта, уровня культуры – этого ничего не надо. Надо, чтоб она была хорошенькой, была даже сексуальной, чтоб все было при ней. А вот то, ради чего она села перед камерой, – это неважно. Я говорю: ну давайте тогда показывать фотомодели и бегущей строкой – то, что должен говорить диктор. Так как у нас повсеместная беда с профессионалами, начиная с самого верха и кончая самым низом, то и на экранах вы видите сейчас «высший пилотаж» непрофессионализма. Я уж не говорю об этих бесконечных забавах и игрищах.– Вы мне прямо сыплете соль на рану. Тетей Валей я проработала 32 года. Три поколения детей вы росли на моей доброте, на моей истинной любви. И, когда меня отстранили от передачи, я безумно ревновала Филю, Хрюшу, Степашу, Мишутку, Каркушу, Цап-Царапыча – всех моих друзей к их новым ведущим – чужим мальчикам и девочкам, у которых, увы, не чувствовалось истинной доброты и любви к детям. А детей обмануть просто невозможно. С двумя локаторами вместо ушей они ловят малейшую фальшь.– Мой самый любимый? Филя. Хотя дети больше всего любят Хрюшу. И когда на моих встречах я говорила им об этом, они начинали вопить со страшной силой. Я им говорю: я даже знаю, почему вы его любите, – у вас нет такого пятачка или замечательного хвостика, но вы ведете себя, как Хрюша. Вы так же не слушаетесь, как Хрюша, так же можете случайно обидеть своего друга, как Хрюша, ну а уж как вы умеете визжать – даже больше, чем Хрюша. Я действительно люблю детей, и если бы не детские передачи, я бы ни когда не смогла провести «От всей души».– Меня обвиняли в том, что я выжимаю слезы, но слезы выжать нельзя! Если вы равнодушный человек, вы никогда не будете волноваться. Но если вы способны заплакать, сопереживая судьбе абсолют но незнакомого вам человека, значит, не все потеряно. Когда мне говорили: «Я так плакала», я всегда радовалась, потому что говорил это хороший человек. Прекрасно сказала Фаина Раневская: «Если я вижу в зрительном зале хоть одно го плачущего человека, понимаю, что не зря родилась на свет». Я заработала право вести эту передачу не только своим профессионализмом, не только своей добротой, искренностью от Бога, а и тем, что пережила все 900 дней блокады. Уже девочкой я работала сан дружинницей и вытаскивала трупы, я везла на саночках хоронить своего папу, видела смерть и го ре. И все это меня создавало. Я могу понять страдания, потому что сама страдала. Могу разделить радость, потому что знаю, что такое горе. Когда я сделала передачу на целине, то ко мне подошла женщина лет восьмидесяти и сказала гениальную фразу, которую я не забуду до конца своих дней: «Михална, как погляжу твою передачу, будто в церкви побываю». Люди нуждаются в духовном очищении, в сопереживании.– Утешение утешению рознь. Утешение иногда может восприниматься как жалость. Мне, напри мер, было бы просто обидно, если бы я почувствовала, что меня жалеют. Другое дело – понимание. Но страшнее ругани, страшнее драки – равнодушие. А нас окружает, к сожалению, очень большое количество равнодушных людей. И мы это чувствуем. И нам кажется, что мы тоже стали равнодушными. А еще говорят – злыми. Я в это не верю и всегда буду от стаивать позицию, что добрых людей все-таки больше. Просто злые замет нее. Мы ощущаем их локти, их подножки, их бранные слова, что уплотняют атмосферу, в которой трудно дышать. А добрые – они в сторонке, они нам не мешают, они незаметны. Но если бы их не было, мы бы давно все встали на четвереньки. Каждый человек носит в себе заряд добро ты. И вот этот заряд мы и старались пробуждать.– Пятьдесят две. Я ехала в Оренбург делать 52-ю передачу и знала, что она последняя – последний раз я выйду, последний раз скажу слова, последний раз попрощаюсь. Подготовка ее мне стоила, конечно, огромных сил. Да еще в этот самый момент, в Оренбурге, узнала, что я, оказывается, сотрудник ЦРУ.– Ну, во-первых, мне не очень приятно вспоминать об этом. Было тяжелее, чем вы думаете. Осталась без работы, закрыли экран для всех моих передач. Я, конечно, понимала, что все это чушь. Кто-то для забавы или от безделья пустил байку. Но... Я вот говорила, что добрых людей все таки больше. Вдруг с острова Врангеля получаю телетайп с тремя прекрасными словами: «Не верим, любим, ждем». Потом как-то мне позвонил приятель и говорит: что ты ревешь, ты представляешь, какую сделали тебе рекламу, на Западе за это платят кучи денег. А у меня тогда бы вали творческие встречи. И когда я выходила на сцену где-нибудь в Магадане и видела, что люди стоят в проходах, у стен, ничего не могла понять. Товарищи, говорю, может, вы чего-нибудь перепутали, моя фамилия не Пугачева. А потом поняла: это было абсолютно нормальное любопытство, естественное желание посмотреть на меня живую, убедиться, что слухи – чушь. Когда через год я выступала в клубе КГБ, обратилась прямо к залу: товарищи, мол, когда мне было так трудно, очень ждала от вас хоть одного звонка. Вы-то ведь не могли не знать, что все это ерунда. Вот уж действительно был глас вопиющего в пустыне.– Я бы сделала тот же выбор. Телевидение подарило мне удиви тельных людей, которые меня формировали. Оно дало мне сознание того, что живу не зря. Я никогда не была светской дамой, никогда не участвовала ни в каких комиссиях, обществах – не было на это времени. Я была в телевизионных шорах – такой, знаете, фанатизм. Неправильный – это я только сейчас понимаю, когда на досуге размышляю о личной жизни. С мужем разошлись. Потому что если женщина, выбирая в жизни или работу, или семью, останавливается на первом, то второе «или» всегда теряется. Все остальное было у меня на втором месте. Для меня работа – это всегда была радость, кисло род.Когда меня спрашивают: что в жизни ты считаешь самым главным, ради чего ты живешь, я, не кривя душой, очень искренне, по верьте мне, говорю: живу до тех пор, пока чувствую, что кому-то нужна. Хотя бы своей собаке, но нужна, потому что она умрет без хозяина. Девиз всей моей жизни – это строчки персидского поэта Омара Хайяма: «...Чтоб щедрость и была моим богатством, чтоб все отдать, и значит – обрести».