Сто лет назад Москва изнывала от жары и травилась мороженым

Июнь 1908-го в Москве был богат на разные события. А начался этот месяц со взрыва, прогремевшего в центре Москвы, на Мясницкой улице. В тот день в здании духовной консистории из помещения бывшей булочной вывозили имущество, и кто-то из приказчиков по неосторожности открыл кран осветительной газовой горелки...А ночью в помещение в поисках чужого добра наведались мародеры, в том числе швейцар, дворник и мальчик на побегушках из лубянских меблированных комнат, находившихся в том же доме. Несмотря на ощутимый запах газа, один из них чиркнул спичкой…Прогремел взрыв; в помещении вспыхнул пожар, языки пламени выбивались наружу. А из окна вылетели (именно так!) четыре живых факела! Сбежавшиеся на шум люди сумели потушить огонь, но “поисковики” получили серьезные ожоги. Здание пошло трещинами, рухнула часть стены…А на следующий день вспыхнул пожар на сахаро-рафинадном заводе, охвативший площадь почти в два гектара. Расплавленная сахарная “лава”, в которую угодило несколько человек, стекала к реке. Эксперты заподозрили поджог. Завод еще не оправился от апрельского наводнения и был на грани банкротства. Пожар добил его: убыток исчислялся 600 тыс. рублей.Два мощных июньских ливня, затопив низменные части города, надолго останавливали жизнь Москвы.Впрочем, к пожарам и наводнениям жители столицы были привычны. А вот то, что случилось на ипподроме, поразило многих.На переполненных трибунах ипподрома в тот день была страшная теснота. Все изнывали от зноя, и буфетчики едва успевали отпускать мороженое и прохладительные напитки.Неожиданно несколько женщин, корчась от боли, упали в обморок, у некоторых началась рвота с кровью.Дежурный врач не справлялся с огромным количеством пострадавших; вызвали полицейских медиков, примчались кареты “скорой помощи”, среди зрителей нашлись врачи. Довольно быстро стало ясно, что люди отравились мороженым или квасом, что было в те годы обычным явлением, но не в таких количествах: отравившихся было около 170 человек! А потом в мороженом нашли следы мышьяка. Вид отравившихся настолько поразил местного полицмейстера Юрьева, что он упал в обморок.[i]Газетчики отреагировали быстро:Ах, здесь мороженым и квасомРешили публику стравить,Вопили дамы диким гласом,И стало публику тошнить…[/i]Но были сто лет назад и праздники: 15 июня состоялось торжественное открытие дачного поселка Новогиреево. Он был самым совершенным поселком в Подмосковье: на каждом углу стояли сторожа в специально сшитой форме, чистые мостовые, насосная станция и водопровод, собственная электростанция, уличное освещение, телефонная связь с Москвой, специально выстроенная железнодорожная платформа и главная достопримечательность – конка от вокзала к дачам! На торжестве присутствовал московский губернатор В. Ф. Джунковский, которого избрали почетным членом местного общества благоустройства. Руководителю строительства Вейнтраубе преподнесли серебряную вазу, заполненную цветами. А через десять лет, в 1918-м, эти дачи превратили в коммуналки…До нашего времени сохранились два дачных дома, в одном из которых до недавнего времени был мемориальный музей актера А. Д. Дикого, в другом – выставочный зал.Автомобиль все больше входил в московскую жизнь: открылись автобусные маршруты от Петровского парка до Покровского-Стрешнева и в Подмосковье – от Голицына до Звенигорода. Извозчикам приходилось изобретать новые способы сохранения клиентов. Один из них купил автомобиль. А на Страстной площади появился извозчик в котелке и длинном английском белом пальто. Все настойчивее рвались в эту профессию женщины. Некая крестьянка Золотарева, переодевшись в мужское платье, регулярно выезжала на московские улицы и также регулярно ее ловили городовые, поскольку ездила она без разрешения, которого, впрочем, ей, как женщине, и не дали бы…В июне 1908 года один из гласных Московской думы озаботился вопросом: почему на здании городской читальни им. Тургенева нет надписи с именем писателя? И тут выяснилось, что при ее открытии власти Москвы, проведя это решение через городскую Думу, не получили разрешения от Петербурга именовать ее “Тургеневской”, поскольку Иван Сергеевич считался вольнодумцем и неблагонадежной личностью. А укрепившееся за ней имя было, по существу, “народным”.