Владимир Егоров: Понимание сильнее приказа

[i]Новый министр культуры назначил встречу корреспонденту «ВМ» на выходной (для страны) день. Не хочется мусолить банальности о степени загруженности государственного мужа, но дело было так. Корреспондент прибыл в точно назначенный час и обосновался в приемной на диване.Очаровательная секретарь деликатно попросила подождать — у министра люди. Люди были не только в кабинете, но и в приемной. Выходили от министра «разрумянившиеся» (реплика секретаря). В том смысле, что с надеждой. Секретарь, мило беседуя с визитерами, параллельно согласовывала график министра на понедельник — по-моему, по пяти телефонам. Открытие памятника Чехову (?), Третьяковка (?), выставка Церетели (?), юбилей МХАТа (без вопросов)...Ожидание продлилось не более пятнадцати минут.После чего министр вышел в приемную и трогательно извинился за то, что заставил ждать. Извинялся он еще дважды — в процессе и после беседы. Корреспондент понял, что не ошибся департаментом: этот министр — культуры.[/i][b]Я не любитель перетрясок — Владимир Константинович, к вам идет масса людей — в день, когда страна отдыхает. Если не секрет, с чем идут? [/b]— Встречался со своими сотрудниками. Потом два разговора, очень тяжелых для меня. Поскольку оба связаны с ситуацией в стране. Приходил Николай Калинин, руководитель национального оркестра народных инструментов, до этого разговаривал с главным редактором журнала «Московский наблюдатель», одного из немногих интересных театральных журналов. Разговор невольно вышел за рамки судьбы конкретного издания, толковали вообще о положении наших культурологических, «толстых» журналов. Мы не только сетовали на судьбу, но и пытались поискать выходы из положения.— Ограничение одно: в сутках двадцать четыре часа.— Не было. Со мной вели разговоры, если угодно, агитацию, многие мои друзья, коллеги, знакомые. Самые разные люди нашей культуры. Заговорили об этом еще тогда, когда формировалось новое правительство, когда «через Госдуму» проходил Виктор Степанович Черномырдин.Вообще это материал для мемуаров.— Спасибо Евгению Максимовичу, что он поддержал, но, насколько мне известно, предложение исходило от группы деятелей культуры.— Я очень не хотел уходить из Ленинки. Прикипел. Не только потому, что два года был директором — все-таки читатель с 1971 года... Хотя, конечно, одно дело читательский билет и другое — стать руководителем. Это моя библиотека. Здесь писались мои книги, здесь прошло столько часов и часов... самых замечательных. У нас сложилась команда, где мы с самого начала взяли за принцип не выживать, а жить и развиваться. Не все получалось, но можно говорить о конкретных вещах, которые удались. Смотрю, теперь уже даже оглядываюсь: что-то удалось сделать даже не верится как.— Я человек достаточно консервативный. В том смысле, что не любитель перетряхиваний. Конечно, профессионалов надо сохранять. Но нужны и свежие силы. По моему убеждению (и не только моему) министерство не во всем себя нашло в процессе реформирования России.Об этом, кстати, у меня был довольно откровенный разговор и с бывшим министром культуры Евгением Юрьевичем Сидоровым, с которым мы знакомы еще по совместной работе в Литературном институте. И у моей предшественницы в министерском кресле Натальи Леонидовны Дементьевой были свои представления о структурной перестройке и корректировке работы министерства.— Нужно взглянуть на место министерства в системе государства с учетом новых реалий и — при этом — того позитивного, что несли структуры бывшего Союза. В очень тяжелом состоянии, например, сейчас находится детское художественное образование. Министерство всегда этим занималось, но, думаю, здесь надо искать новые подходы — брать на себя те функции, которые раньше брали профсоюзы или комсомол. Полагаю, что ни у кого из здравомыслящих людей не возникает соблазна вернуться в прошлое, но какие-то принципы и технологии решений государственных вопросов, я думаю, можно и вернуть.— Проблемы профессионального писателя, художника, композитора сегодня — это вопрос, какими путями государство должно поддерживать их организации. Раньше творческие союзы, по сути, были освобождены от всех налогов. За счет этого существовали, например, дома творчества, где писались уникальные произведения. Эти дома некоторые чиновники определили как «дома отдыха». Но это не так! Если взять Союз композиторов, то это дома, где писали свои гениальные произведения Прокофьев, Шостакович... целые поколения наших музыкантов. То же — литература, кино... Мне, например, хорошо знакомы по работе в системе Союза писателей дома творчества, за каждым из которых история жизни не только конкретного писателя — история создания шедевров.[b]Культура и рынок совместимы — Вы только месяц в новом кресле и тем не менее: ваши первые шаги на новом поприще? Перечислите хотя бы самые решительные из них.[/b]— Я, вообще говоря, не большой любитель решительных шагов. У нас в России считается — от Емели на печи это идет, — что мы мало делаем — много разговариваем. У меня другое представление: мы народ способный на дело и очень решительный. Но прежде чем начинаешь делать, не вредно подумать. С этим хуже. Когда дело касается перестроек и перетрясок в государственной системе, мы часто забываем, сколько раз надо отмерять, а сколько отрезать. Если бы было иначе, мы не имели бы столько революций и бездарных реформ. Поэтому экстравагантных шагов предпринимать не собираюсь.— С одной стороны, это вызвало аплодисменты — возражающих нет, потому что возразить против этого — поставить себя в положение весьма деликатное. Кто за непрозрачный бюджет? Тот, кто имеет привилегии и льготы, может быть, не всегда обоснованные. Мы ежеквартально будем обнародовать свой бюджет. Решительность это или нерешительность? Это то, что необходимо делать. Когда в кармане десять рублей, а претендентов на сто и нужно решить кому и сколько дать — другого пути просто нет.— А я не это имел в виду. Просто кто-то поактивнее, у кого-то отношения с министром получше, у кого-то есть дядя, который может снять очень громко звучащий телефон и мягко, интеллигентно попросить — и не откажешь. Просьба, как армейский приказ.Поэтому бюджет будет прозрачным. Но и свои небольшие деньги равномерно размазывать по тарелке тоже не будем. Это не от большого ума: всем раздать по копейке.— Самая значительная доля денег четвертого квартала пойдет на подписку федеральных библиотек на периодику 1999 года. И совсем не потому, что я только что пришел из библиотеки.— Я сторонник того утверждения, что КПСС никогда не была партией. Это была идеологизированная, если угодно, предельно идеологизированная государственно-управленческая структура, которая пронизывала все поры общественной жизни. Если убрать эту идеологическую составляющую, то окажется, что схема управления достаточно интернациональна и во многом существует вне времени. Другое дело, что перестройка усложнила жизнь управленца: всевозможные неформальные объединения, компании, фонды... Для чиновника ситуация усложнилась, но для художественной жизни — времена замечательные. Чем больше многообразия, тем лучше.— У меня нет иллюзий касательно всесильности прошлых министерств.Хотя по отношению к сегодняшнему дню, наверное, да. Дело в том, что надо существенно изменить, как модно ныне говорить, парадигму взаимоотношений между министерством и подведомственными организациями. Где-то уместна и команда — приказ есть приказ. Но в большинстве случаев — это проблема понимания.— Я против термина «пожелтение» по отношению к культуре и общественной жизни. Среди безусловных достижений человеческого разума — рынок. Рынок, в основе которого не собственность, не прибыль, а конкуренция. Есть области культуры, которые могут и должны существовать, в полном объеме используя возможности рынка. Скажем, телевидение — оно за счет рекламы может быть в той или иной степени прибыльным. А, например, литературно-художественный журнал прибыльным быть большей частью не может.Иллюзия все перевести на рыночный механизм. Но в равной степени неверна и иллюзия, что культура и рынок понятия несовместимые.— Проще всего было бы сказать, что раньше «Мегаполиса» не было... Если мы будем так неразумно и необдуманно выкидывать целые пласты нашей культуры в рынок, в конечном счете превратимся в страну, которая разучится читать. Недавно у меня была интересная встреча с нашими критиками, мне очень любопытную мысль подсказала старая добрая знакомая по Литинституту Инна Люциановна Вишневская, знаток театра, потрясающе интересный собеседник. «Все говорят: цензуры не должно быть! Так тоже нельзя.Есть же государственные секреты, есть цензура против всякого рода мракобесия, в конце концов — нравственная цензура. Должна быть и цензура художественного вкуса!» Проблема, естественно, упирается в лаконичный очевидный вопрос: а судьи кто? — Есть, например, художественные фильмы, где не во имя дешевки, а чтобы показать действительную полноту жизни, подчас не обойтись без элементов насилия или эротики. Но, скажем, во вполне свободной и культурной Франции подобного рода фильмы вы будете смотреть исключительно с предупреждением «с такого-то возраста» и строго в определенное время — скорее всего, за полночь. Это не цензура, а, если угодно, разумный педагогический подход общества.[b]Здороваться можно по-разному — Владимир Константинович, вы пришли в министерство в разгар финансового кризиса. Ситуация, надо полагать, развивается по схеме: было мало — стало еще меньше? [/b]— Стало почти ничего.— Наиболее кричащие наши проблемы находят понимание в правительстве, я уже привел пример с подпиской. В не терпящих отлагательства ситуациях деньги выделяются. С другой стороны, правительство снимает ограничения на привлечение в культуру внебюджетных средств. Только что по настоянию деятелей культуры Евгений Максимович Примаков подписал приказ об отмене постановления №1001 Идет работа над законом о меценатстве. Такой закон крайне необходим. Я очень надеюсь, что добрые намерения, которые существуют у многих депутатов, воплотятся в позитивное решение.— Вообще говоря, в классическом марксизме — а не в брошюрках по марксизму — роль личности в истории толковалась справедливо. Но в реальной жизни во главу угла долгие годы ставили личность не гражданина, а руководителя. Генеральный секретарь умный — все более или менее нормально. Не очень — все наперекосяк. То же на уровне колхоза или завода.Идиотизм, когда строится система, столь зависящая от личностного фактора. Если переводить на себя: когда ты уйдешь из этого кресла — а все рано или поздно уходят, — то чем меньше будет субъективных и сумасбродных решений, тем меньше будет оснований ожидать камней и плевков в спину. Если человеку небезразлично не только как тебе улыбаются, пока ты начальник, но и как с тобой будут здороваться, когда ты уже перестал быть начальником, тогда этот человек место своему «я» в системе управления найдет. Когда после развала Союза я оказался по ту сторону Кремлевской стены — на улице, без работы, абсолютное большинство людей, которых я считал друзьями, продолжали по-доброму здороваться.— В Литературном институте в середине 80-х мы работали вместе с Евгением Юрьевичем Сидоровым (я был ректором, он проректором). Когда после распада Союза я оказался не у дел, в феврале 1992 года Евгений Юрьевич пришел в этот кабинет, стал министром культуры. И пригласил меня первым заместителем министра. Я отказался не потому, что не хотел работать с Сидоровым. Мучительно переживал распад страны — это не высокие слова — и сказал Евгению Юрьевичу, что хочу отойти от дел, от политики и осмотреться. Для меня это был шок. Все мы переживали развал тяжело, а я по-своему, по-особому — как человек, который был рядом с президентом Союза и видел все изнутри... Я очень благодарен Евгению Юрьевичу за то, что по прошествии времени он пригласил меня на работу директором Ленинки. Одним из первых поздравительных звонков, когда меня назначили министром, был звонок из Парижа от посла Российской Федерации при ЮНЕСКО Евгения Сидорова.— Я не ясновидящий, много раз ошибался раньше, думаю, что не застрахован и впредь.— К Наталье Леонидовне я относился и отношусь с большим уважением.Как министр она была предельно внимательна к проблемам Ленинки и реально помогала. Соответственно, относилась ко мне по-доброму как к директору. Поэтому, я надеюсь, на психологическом уровне у нас проблем намного меньше, чем кое-кому хотелось бы.У меня есть правило: никогда не сводить счеты с прошлым и с людьми, которые работали до меня в том же кресле. Откровенно говоря, я до конца не вникал и не хочу вникать, почему все это произошло. Хотя сочетание версий и интерпретаций, в числе которых «ее подставили», складывается в достаточно полную и объективную картину. Вопрос упирался в передачу некоторых наших уважаемых музыкальных коллективов из федерального подчинения Москве. Вопрос вполне естественный, если не принимать во внимание одно табу: такие решения не должны приниматься без учета мнения самого коллектива. Не должно быть командно-волевых решений.— И тем не менее ситуацию надо ломать коренным образом. С 1 января правительство предусматривает индексацию заработных плат в сфере культуры. Я не думаю, что это будут вдохновляющие коэффициенты, но все-таки движение... Если говорить о моем видении ситуации... На наших глазах нарождался «средний класс», о котором столько говорят и пишут: нарождался и... рухнул в период финансового кризиса. Это трагедия. Потому что без этого нового класса образованных, умеющих мыслить и работать людей мы экономику России не поднимем.Но за этим как-то подзабыли одну тему: если общество хочет быть демократичным и культурным, если общество хочет иметь социальные стабилизаторы в виде среднего класса, то оно должно понять, что во всем цивилизованном мире средний класс — это и мастера искусств, и преподаватели вузов, и музейные специалисты. Этот класс должен стать средним — и по уровню заработной платы. Тогда мы получим класс, который, дай бог, создаст Россию двадцать первого века, в которой не будет ни одной революции.[b]Если есть Создатель, то он мудр — Вы росли в семье учителя, что называется, далеко от Москвы. В какой степени атмосфера семьи формировала вас в культурном отношении? [/b]— Рос я без отца, мать, как раньше принято было говорить, учитель словесности. Я счастливый человек. У нас была замечательная библиотека — по крайней мере, для районного центра. В доме был культ литературы. Дед — священник. Поэтому для меня проблемы переориентации по отношению к церкви и к религии не существовало. В воинствующих атеистах никогда не ходил, слишком деда любил.— Нет, я не классический верующий. Но никогда не был и классическим неверующим. Некое странное порождение своего времени... Затрудняюсь точно ответить на ваш вопрос. Не просто на всякий случай: а вдруг Он есть! Нет. Я нашел для себя формулу: есть темы за пределами познаваемого. Все что касается смысла жизни, первотолчка цивилизации, самого человека, жизни после смерти, жизни духа...— Я материалист настолько, насколько считаю духовное начало, дух, если угодно, вполне реально существующим феноменом. Если есть Создатель, то он мудр: создал нашу жизнь не только в двух измерениях — материальное и идеальное.— Называть не буду — ни фамилий, ни коллективов, ни театров. Хотел бы, чтобы мои личные симпатии в действиях министерства имели бы абсолютно минимальное значение. А в целом я традиционалист, предпочитаю классическое искусство. Хотя не чужд и того, что считается авангардно-новаторским, непонятным. Предпочитаю позицию человека, который пытается понять. Был очень рад одному звонку на прошлой неделе: позвонил Вадим Степанцов поздравил. Очень одаренный человек, мы знакомы еще по Литературному институту, где он был студентом.На следующей неделе встретимся по его инициативе, говорит — есть идеи.— По-разному. Смотря насколько вымотан. Два дня переживал за футбол, за родное «Динамо»... Испереживался, болея за «Спартак», — тоже, к сожалению, проиграл, хотя играл не хуже «Интера» (мы беседуем с министром до ответных матчей евротурниров, так что была еще надежда. — В.Г.).Вчера, например, дочитывал Владимира Маканина «Андеграунд, или Герой нашего времени». По-разному...— Семья достаточно обычная. С женой Светой учились на одном факультете: я историк, она филолог. Она тоже из учительской семьи, из небольшого города на Урале. На пятом курсе поженились. Жена работала книжным редактором, теперь в одной телевизионной компании. Мне повезло, откровенно скажу: столь филологически образованных людей, как Света, знаю очень немного. Сын — абсолютно самостоятельный человек, нет, не гуманитарий — учится на мехмате МГУ.— По работе — нет, никогда. Рассказываю, делюсь... естественно. Света высказывает какие-то свои соображения — в пределах того, что знает. Она достаточно деликатный человек и не переходит дальше того, чтобы сказать, как она видит какую-то проблему. Никогда не вмешивается в то, что называется принятием конкретных решений. А я никогда не подходил к той черте, за которой начинается подкаблучничество.