Искатели клада

[b]Не было ни гроша, да вдруг алтын. Сезон открылся – как мешок прорвало.Золотом наискосок [/b]Вовсю идет конкурс молодых певцов Елены Образцовой. В огромном Колонном зале пока собирается всего человек сто публики. Но все люстры исправно сияют.О будничности конкурсной работы предметно напоминают лишь серые чехлы на стульях в фойе. Время от времени снуют туда-сюда участники, кому выпало петь в другой день – сравнивают, прикидывают, как впишутся сами. Девушки все хрупкие, с длинными ногами. Ясное дело, кому теперь нужна бочкаДжильда или кубышка-Татьяна.Несчастное жюри слушает по 30 человек в день, все чирикают какие-то галочки в бумажках. У каждого конкурсанта по три вещицы: ария, романс Чайковского, немецкая Lied под рояль. Можно немножко образоваться. Часто ли мы слышим, например, «Оду Сафо» Брамса, «Искателя клада» Шумана или «Огненного всадника» Вольфа? У нас все больше «Форель», по накатанной… Хотя, конечно, первый тур ни для кого не сахар. Иной как откроет рот – хоть святых выноси.Один бас пел как дуб, если бы дуб умел голосить. Нет, девушки все-таки не такие самовлюбленные. Ну, и парад их туалетов впечатляет – голые плечи, затянутые талии, оборки в пол.Позади выступающих – большая эмблема с золотой росписью Образцовой наискосок по нотным линейкам. Елена Васильевна среди членов жюри самая внимательная и дисциплинированная.То же можно сказать о Маквале Касрашвили – не зря она все-таки зав. оперной труппой Большого театра. Так что ей вообще не привыкать – она таких дубов слушала-переслушала. Обе держат солидную мину. Будто перед ними солисты Ла Скала поют.Тамара Синявская, наоборот, хохотушка и болтушка. Вертится вправо-влево, обсуждает певцов со своими соседями. Может, это на нервной почве – она «жюрит» впервые в жизни и признавалась журналистам, что страшно волнуется.Великая Рената Скотто (прическу не меняет много лет) сидит в самом центре с таким благожелательным видом! На месте участников я бы только на нее и смотрела: такие лица приносят счастье.Два концерта Михаила Плетнева рекламировали по ТВ чуть ли не с весны. А с фасада зала Чайковского он все лето взирал куда-то мимо Маяковского своим известным взглядом сфинкса.Но даже если бы ничего не рекламировали – народу было бы удавись. Плетнев относится к своей профессии как к драгоценности. В наше время на такую редкость даже посмотреть приятно, не то что послушать.Журналисты прошли фейсконтроль: ну не хочет Плетнев их видеть на своих концертах. Вот бы перебить всех музыкальных критиков, потом театральных, потом киношных… Но смысл? Всетаки газетные водоросли – пока еще непременная черта всякого события. Входят, так сказать, в пакет. Или оно не событие.В зале ненормальная тишина.Есть что-то жуткое в том, как окаменела публика в огромном амфитеатре зала Чайковского. Как в сказке «Спящая красавица».В Сонатах Моцарта (№№ 10, 12) Плетнев, дерзко переступая каноны, то и дело микроскопически туда-сюда отклоняется от темпа. Получается – музыка дышит, мерцает. Но если мерить метрономом – наверное, это неуловимо.Вторая оригинальная черта: одной неожиданно громкой нотой он разворачивает музыку из минора в мажор или из одного состояния в другое. То есть находит еще один значимый голос.Третья: любит фразу-вопрос и тут же фразу-ответ. Собственно, другие тоже любят. Но с человеческой интонацией (на рояле!) получается только у Плетнева.После первого отделения публика ринулась к сцене с цветами. Но одна корзина, которую Плетневу пришлось принять двумя руками, затормозила процесс. Пришлось прозаично складывать букеты к ногам пианиста без надежды на взаимность, как к изваянию.Во втором отделении «Арабеска» и без перерыва «Крейслериана» – фактически автопортрет Шумана. Как и задумано композитором, у Плетнева он вышел «чудесно замысловатым». В последней части с форшлагами обычно всегда думаешь, что психическое нездоровье Шумана, позже настигшее его, уже прочитывается в странностях нот. Но у Плетнева никакого сюра. Только ужас потусторонней пустоты.Удивил «парный» бис: «Порыв» Шумана оказался просто братом по крови 12-го Этюда Скрябина.Знаменитого дирижера Мюнг-Вун Чунга ждали с июня: Центр оперного пения Вишневской еще тогда объявил о его концерте с филармоническим оркестром Ла Скала. В июне Чунг с «Радио Франс» закрывалв Москве Фестиваль оркестров Шестой симфонией Брукнера – серьезный товарищ! В Доме музыки – Пасторальная симфония Бетховена и Четвертая Брамса.Публика у нас, конечно, взыскательная. Но не вся! На Чунга пришли такие чайники – то ли сплошь банковские секретарши с бойфрендами, то ли вообще их деревенские родственники. Между частями симфоний хлопали вовсю, а в Брамсе, ослы, даже «браво!» кричали. Это как разглядывать картину в галерее, сняв ее со стены и держа в руках – тоже ведь нигде не написано, что нельзя. Скрипачи в ужасе косились со сцены на публику как на африканских аборигенов.Между тем Шестая симфония Бетховена, несмотря на сбитое настроение, звучала первоклассно. И тем, кто до сих пор ноет, что в Доме музыки акустика не та, можно ответить: а вы играйте прилично, дирижируйте пристойно – и будет вам и форте, и пиано.Воодушевленный финал Бетховена, наверное, стоил оркестру больших моральных усилий. Завершив симфонию, Чунг выразительно посмотрел на первую скрипку, расстроенно выпятив нижнюю губу – что, мол, поделаешь… В общем, позору не оберешься.Дом музыки, называется.Нет сомнений, что и трагические терзания Брамса прошли мимо зала, чуждого романтическим устремлениям. Божественные духовые, мощный финальный хорал «Тебя алкаю, Господи»– волевой Чунг словно собор возвел на глазах еретиков. А валторны – просто записать и каждое утро давать принудительно слушать оркестрантам, которые больше всех жалуются на акустику.На бисе – живенькой увертюре к «Вильгельму Теллю», которая у всех на слуху, – зрители радовались как дети… За что такая мука? Лучше бы на второй концерт Плетнева пошла (Шопена играл), сидела бы среди единомышленников.6 октября в Париже Мюнг-Вун Чунг открывает с оркестром «Радио Франс» реконструированный наконец зал «Плейель», солист Евгений Кисин. Там между частями хлопать не будут.