Разыскивается портрет

Детский портрет великой княжны Александры Павловны специалисты единодушно признали жемчужиной живописи. К Савелию Ямщикову напрашивались в гости, чтобы взглянуть на сокровище. Он долго никого не принимал из-за болезни, а когда поправился... портрета у него уже не было.Где же портрет? Оказывается, известный реставратор подарил картину Художественному музею Ярославля.— По нынешним меркам, такую живопись оценивают в 300—400 тысяч долларов, а вообще-то она бесценна. Имя автора названо на обороте холста и не вызывает сомнений. Это Дмитрий Левицкий, блистательный портретист эпохи Екатерины Великой, державинских времен. Но я не коллекционер. Портрет девочки был моей единственной по-настоящему редкой вещью. Неужели его в сейф спрятать? Посоветовался с дочерью Марфой. Говорит: «Мы же не бедствуем, не голодаем. Пусть картину видят люди». Как раз в Ярославле устроили замечательные портретные залы, а Левицкого у них не было. Репродукцию этой неизвестной прежде работы мастера я опубликовал в журнале «Наше наследие». Но специалисты из Третьяковки и Русского музея ею почему-то не заинтересовались. Никто не пришел—не прибежал. И я решил: пусть будет там, в музее, с которым я много и удачно сотрудничал. На стенах — портреты, за окнами — Волга...— Не было никаких детективных историй. Принесла бабка, похожая на Коробочку. Просила 3 тысячи рублей. Тогда машина стоила 4 с половиной, а зарплата была 120—140 (понятно, не тысяч). Для себя купить, конечно, не мог. Приобрел для архимандрита Алипия, настоятеля Псково-Печерского монастыря. Он коллекционировал старинную живопись. Даст бог, напишу книгу об этом удивительнейшем человеке.— В миру он был Иваном Вороновым. Родом из бедной крестьянской семьи Московской губернии. В 20-е годы юношей приехал в столицу учиться. В 1932-м пошел работать на Метрострой и одновременно занимался в художественных студиях, где преподавали Грабарь и Ромадин. Служил в Красной армии, работал на заводе. Когда началась война, «парень из нашего города» ушел добровольцем защищать Москву и прихватил на фронт этюдник. Имел десятки наград, дошел до Берлина, а после Победы в Доме союзов была его выставка фронтовых рисунков, эскизов и этюдов. Как художник, работая на пленэре в Троице-Сергиевой лавре, был покорен ее красотой, внутренне озарился, стал насельником. А потом был определен настоятелем монастыря в Печорах, где собрал потрясающую коллекцию живописи. Там были четыре большие картины Айвазовского, от которых заплакала бы Феодосийская галерея, много Поленова из библейской серии, Шишкин, Крамской, Нестеров, Добужинский, Горюшкин-Сорокопудов. И, представьте, он передал отечественную часть коллекции Русскому музею, а западноевропейские мастера XVI—XVIII веков попали в Псковский музей. Так что пример был у меня перед глазами.— Портрет Алипию очень понравился, и он просил его отреставрировать. Но пока шла работа, к несчастью, игумен в бозе почил. И юная дочь Павла I осталась у меня.— Таких, как Алипий, вообще не было и нет. Я знаю собрания древних панагий, но архимандрит коллекционировал светскую живопись и отдавал ее госмузеям. Отдавал!— Пожалуй, еще об одном собирателе стоит сказать. Сейчас это очень известная личность — отец Иоанн Крестьянкин, один из старцев Троице-Сергиевой лавры. Ему уже за 90. Говорят, у него исповедуются самые большие люди, очень высокие фигуры. А я неожиданным образом встретился с ним еще в 1963 году. Ездил с экспедицией по Рязанской области. У нас была бумага, подписанная Фурцевой. Вели учет икон в церквях, ничего не изымали, составляли двойной акт, вносили ценные доски в госрегистр. И вот оказались в селе Некрасовка Ермишевского района. Деревянная церковка, идеально ухоженная, прудик, благость разлита...Откровенно говоря, не везде нам были рады. Неохотно показывали, чем богаты. Хорошо помнили 20-е годы с их варварскими конфискациями. Но здесь... Явился батюшка, худенький, как ангел в полете. Я таких не видел. Говорит, благое дело вы делаете. У нас все позакрывали и посжигали. Но я многое собрал — на стенах висит. Меня подвигнул благородный пример архиепископа Новгородского Арсения Стадницкого, и я тоже стал своего рода музейщиком. Составляйте акт — все отдам Рязанскому музею... Это и был ныне знаменитый старец, сам отец Иоанн Крестьянкин!— Дело случая. И очень кстати. Именно в ту пору для меня началось настоящее знакомство с русским портретом. Мы с реставратором Сергеем Голушкиным обнаружили в Костромской глубинке, в Солигаличе, работы неизвестного тогда портретиста Григория Островского, его портрет Анны Лермонтовой, девочки, родственницы великого поэта, удивительно на него похожей. Глаза, лоб... И вот другая девочка — кисти Левицкого — того же времени, того же возраста, только богаче одета, с венком из роскошных цветов в прическе...— Сразу понял: вещь подлинная! Хотя в начале ушедшего века наши Левши от живописи научились подделывать прославленного мастера. Нет, это он по всем признакам. Левицкий не писал равнодушно.Портрет — его живопись, трепещущая, парадная и интимная одновременно, с глубоким проникновением в душевный мир ребенка. На обороте холста была надпись, соответствующая литературным источникам. А из них следует: художник действительно писал в 1792 году портрет «несчастной невесты шведского короля Густава», великой княжны Александры Павловны (1783— 1801). После расстройства неудачного сватовства бедная Александрина, которая никак не хотела отказываться от православия, была выдана за Иосифа, эрцгерцога Австрийского, и вскоре умерла, «пав жертвой католической нетерпимости». Художник три раза писал дочь Павла I, вероятно, по заказу ее бабушки Екатерины Великой. Александра была ее любимой внучкой.Пока изучал портрет, где дочь в профиль очень похожа на отца, та же женщина принесла еще одну картину. Мой коллега и друг, бывший директор Русского музея Пушкарев, увидев холст, воскликнул: «Да от этого портрета за версту музеем пахнет!» Теперь уже не в профиль, а анфас на нас смотрела родная сестра Александры — великая княжна Елена Павловна. И та же кисть!— Жалко, что только двух — у Павла было 5 дочерей! Хозяйка портретов оказалась вдовой московского художника Н. Степаненко. Возможно, он состоял в какой-нибудь комиссии по экспроприации ценностей или по распределению фондов. Мало ли чего было в годы революционного раздрая! Я этого художника не осуждаю. Хорошо, что взял портреты себе, иначе могли сжечь или выбросить.А вдова вошла во вкус. За второй портрет стала просить 4 тысячи. Алипия уже нет. Стал друзьям и знакомым, из тех, кто побогаче, познаменитей, предлагать: «Купите шедевр! Сейчас денег нет? Займите, продайте машину! Такой возможности больше не представится...» Но никто не выложился. И картина ушла куда-то к фарцовщикам. Бабке были деньги нужны. Обидно, что подлинник не остался в поле зрения искусствоведов и музейщиков. У меня только репродукция с него.Есть опасения, что портрет Елены Павловны попадет в руки к неквалифицированному ремесленнику, который смоет не пыль и грязь, а красочный слой. Не лучше, если портрет провисит где-нибудь на неотапливаемой даче, погибнет от сырости. «Вечерняя Москва» поступила бы замечательно, если бы опубликовала эту вещь не только в просветительских целях. Может быть, след картины обнаружится?