Этюд в багровых тонах
Если пересматривать, допустим, «Брата-2», режет глаз контраст между архаичностью деталей, обстановки (пейджеры, кассеты-печенюшки, ТВ-6, Ирина Салтыкова — где это все?) и актуальностью политического комментария. Хочется написать режиссеру в комментах: «За Севастополь ответили!», только вот он не дожил, да. Может быть, и порадовался бы. Хотя, не факт.
Не все понимают разницу между героем и актером. Еще меньше тех, кто понимает разницу между авторской позицией и художественной правдой. Сергей Бодров признавался, что ему очень некомфортно было говорить товарищам с Кавказа те слова в трамвае, которые стали чуть ли не слоганом. А как органично звучит.
Изумляют американские актеры, они в «Брате-2» говорят такие вещи, за которые по нынешним временам автоматом вон из профессии и поражение в правах. Ну, вы помните: «Долбаные н…»
Если вы аплодируете или ужасаетесь в обоих случаях, это же проблема не автора, это ваша проблема.
Братья Багровы, конечно, бандиты и отморозки, но это не Балабанов придумал поговорку «Данила наш брат, Путин наш президент», а «Комсомольская правда».
«Комсомольская правда» и художественная правда — очень разные вещи. Или явления. Или понятия.
Был ли Балабанов расистом и ксенофобом? Возможно, еще сексистом и гомофобом. И что, это делает его менее талантливым режиссером?
(Верно и обратное, кстати).
По сценарию, героиня первого «Брата» не какая-то люмпенша, а матерая садомазохистка, и кровоподтеки на ее лице и других частях тела от сексуальных практик, а не от пьяных побоев. Сам режиссер, вероятно, был не чужд определенных увлечений, что отразилось в других фильмах — в том числе и тех, которые сам Балабанов ценил выше, чем сагу о Багровых. Ближе, так сказать, к душе.
Если рассматривать «Груз-200» не только как острое публицистическое высказывание на тему ностальгии о Советском Союзе, но и как художественную картину, внезапно окажется, что герою-маньяку режиссер сочувствует едва ли не больше, чем похищенной девушке. Поэтому так ужасающе естественно легла в контекст картины песня «На маленьком плоту» — мы наконец-то увидели ее аудиторию, так сказать, в максимуме.
Те, кто работал с Балабановым, вспоминают, что при первой встрече он производил впечатление бомжа, невесть как попавшего на съемочную площадку. В грязной болоньевой куртке, тельняшке, с неопрятной бородкой и рукой на перевязи. А это он уже был на пике успеха, снимал «Морфий». Ну и баловался, как говорят, опиатами тоже.
Балабанов казался «народным», но никогда не был.
Это роднит его с нынешним кумиром почвенников Юрием Быковым, который тоже любит надорвать тельняшку на груди. Однако, в отличие от Быкова, Балабанов не рефлексировал по поводу отношения к нему интеллигентной аудитории, точно знал, что он делает, и воплощал в кино то, что ему самому казалось интересным. И неважно было, сколько людей воспримет новый фильм как личное оскорбление, главное, что личное!
Потом интерес пропал, пошли диалоги через губу, картонные драмы, вялая режиссура. Потом он умер.
Алексей Балабанов, по всем современным представлениям о человеке искусства, был совершенно невозможен. Но он был. И это прекрасно.