На точке противостояния

Он мог бы и в советское, и в постсоветское время собирать тысячные залы, дружить с властью, иметь собственный театр и даже небрежно покусывать осыпающую его благодеяниями руку. Но сила сатирического таланта в нем всякий раз превозмогала естественное человеческое желание жить как все.

Чего не хватало преуспевающему по советским меркам драматургу Александру Галичу? Что надо было прославившемуся процитированной самим Хрущевым песней про покорителей космоса «У нас еще в запасе четырнадцать минут» Войновичу?

Свои «четырнадцать минут» перед «стартом» в диссиденты со всеми вытекающими последствиями он, несмотря на попытки начальства удержать его в допустимых литературно-общественных и поведенческих рамках, израсходовал довольно быстро.

Войнович, хоть и печатался в шестидесятых годах в легендарном «Новом мире» Твардовского, признания у недоверчивой советской критики не снискал. Какой-то тоской веяло от самих названий его повестей: «Мы здесь живём», «Хочу быть честным». Писатель словно пародировал метод социалистического реализма, неотъемлемой частью которого были дубовые декларативные названия.

Возможность полного и блистательного самовыражения Войнович обрел в ином, созданном им методе — «антисоветского сатирического реализма». Его «зияющими высотами» стали романы «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина» и «Москва-2042». Никто не сумел с таким победительным ненавидящим отчаяньем высмеять советскую власть, как это сделали Владимир Войнович и Александр Зиновьев в своём романе «Зияющие высоты». Но если Зиновьев как философ и футуролог сумел разглядеть «зияющую пропасть», куда рискует провалиться после победы над коммунизмом мир, Войнович с прежней страстью, но уже с меньшей убедительностью начал высмеивать и презирать уже новые российские реалии, несмотря на многочисленные награды и Государственную премию по литературе в начале двухтысячных годов.

Иван Бунин в «Окаянных днях» сравнивал себя с где-то увиденной им дворовой собачонкой, самоубийственно вцепившейся в полу шинели проходившего мимо красноармейца. Так и я, писал Бунин, буду ненавидеть эту власть, пока жив. Нет смысла сравнивать Бунина и Войновича, это писатели разного масштаба. Но их объединяет изначальное непрятие любого претендующего на знание конечной истины абсолюта, будь то советская власть с коммунизмом, Лев Толстой с непротивленческими проповедями, Александр Солженицын, взявшийся с пафосом ветхозаветного пророка объяснять народу, как надо жить.

В этот ряд неизбежно попадала и какая угодно, но хоть в чем-то ограничивающая других и думающая о своем самосохранении власть. Отсюда избыточный гражданский пафос писателя в последние годы. А еще ни власти, ни Солженицыну Войнович не прощал утраты чувства юмора по отношению к самим себе.

С этим у самого Войновича было все в порядке. Чего стоит описание его визита в Нью-Йорке в подвальный закуток с множительной техникой, где (почти по Маяковскому) «негр преклонных годов», прежде чем запустить ксерокс, поинтересовался, имея в виду страницы: «One or each?» (Одну или каждую?) Он меня узнал! Вот она, всемирная слава гонимого русского писателя, возликовал, расслышав в этой фразе свою фамилию, Войнович.

Настоящая сатира переживает своих авторов и свое время. Солдат Иван Чонкин — персонаж «длинного», если не сказать вечного, в духе Салтыкова-Щедрина русского смысла. Ну, а роман «Москва-2042» (с Сим Симычем Карнаваловым и космическим гениалиссимусом) с каждым годом наливается, играет свежими красками.

Владимир Войнович ушел в ночь лунного затмения и великого противостояния с Марсом. Если уподобить Марс любой, не обязательно военной, власти, то писатель не сходил с точки противостояния, держался на ней до конца. Он уже не сможет написать песню о космонавтах, стартующих к Марсу. Его «четырнадцать минут» вечности истекли, но читающие граждане России еще долго будут искать и находить ответы на многие свои вопросы в его произведениях.