Классика и мы
Знаменитая дискуссия под таким названием состоялась 21 декабря 1977 года в Центральном доме литераторов. Советская власть была крепка, произведения Пушкина, Толстого, Достоевского, Чехова, Некрасова выходили миллионными тиражами... Казалась бы, о чем спорить? Однако сугубо литературная дискуссия резко обозначила линии размежевания советской интеллигенции, идеологический кризис общества, обернувшийся спустя десять с лишним лет концом СССР.
Ко дню рождения Чехова (29 января 1905 года) хочется сказать о том, что классика не определяет историю, но предупреждает об опасностях, подстерегающих страну и народ. Присутствие классики в повседневной жизни общества — показатель его здоровья или болезни. Насилие над классикой (сегодня это происходит в театре и кино) — свидетельство нищеты духа, торжества фарса, карнавализации (по Бахтину) культуры, реагирующей таким образом на утрату смыслов и целей, того, что Блок называл «чувством пути».
Каждый народ ваяет в классике собственную (по Достоевскому) модель «всечеловека». Невидимый конкурс будет продолжаться, пока существуют искусство и литература. Классика — извлечение на свет божий неуничтожимого национального бэкграунда, определяющего место страны и народа на карте человеческой цивилизации. Лев Толстой называл это «мыслью народной». В центре большинства пьес Шекспира вулкан трех англосаксонских страстей — власти, денег и свободы распространять свое понимание этих вещей на оставшийся мир. Западноевропейская классика — гимн протестантскому характеру, уважающему труд, право и в разное время по-разному понимаемое общее благо. Здесь и Киплинг с «бременем белого человека», и Гамсун с менее романтичной (после победы над фашизмом норвежский писатель был осужден, но в силу преклонного возраста оставлен в покое) трактовкой этого «бремени». Сердце русской классики — не личность, не характер, но бесправный человек (пушкинский Евгений) и государство (Медный всадник), топчущее его своими копытами, движение от «рабствования в тишине» (Карамзин) до безумного «тварь я дрожащая или право имею?» (Достоевский). Как здесь не прочертить линию от монгольского ига до октябрьской революции 1917 года?
Писатель Эдуард Лимонов считает, что наша классика устарела, срок ее годности истек. Психический тип и душевный уклад человека, который исследовали в своих произведениях Чехов, Толстой, Решетников, Гаршин, Писемский, по мнению Лимонова, растворился во времени. Ушли реалии времени — ушел вкладываемый авторами в произведения смысл. Людям XXI века непонятны душевные терзания и мотивы поведения героев классических произведений.
С этим можно поспорить. Русская классика вечна не «бедной Лизой», хотя и ей тоже, но кувшинными рылами Гоголя, глуповцами и играющими две мелодии «Разорю!» и «Не потерплю!» органчиками Салтыкова-Щедрина, унтерами Пришибеевыми Чехова, некрасовским «Нынче тоскует лишь тот, кто не украл миллиона», прочими образами и коллизиями неисчерпаемого срока годности.
Классика, несмотря на равнодушное отношение к ней государственных мужей, хранящих свои читательские предпочтения в тайне, пронизывает дискурс в соцсетях, прочих площадках вольного общения граждан. Молодые люди, родившиеся значительно позже судьбоносной дискуссии 1977 года, знают и любят классику гораздо сильнее современной литературы. Цитаты из Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Некрасова, Глеба Успенского, Пушкина, Лермонтова стали острой приправой к большинству постов на социальные, исторические и политические темы. Это и есть ответ на вопрос, что классика говорит нам о самих себе сегодня. Гораздо менее очевиден ответ на вопрос, по каким произведениям современных авторов будут судить о нас потомки?
Дискуссия «Классика и мы» не затихает, а это значит, что жизнь продолжается.