Пастернак верит в возможность и спасительность чуда

Пастернак мало приспособлен к тому, чтобы входить в школьные либо институтские программы, официально канонизироваться и служить примером. В нем нет, конечно, подпольности и того особого снобизма, которым отличаются противники всякого официоза, - просто он предпочитал жить в тени, «вне блеска витрин». Это не значит, что он желал бы своему творчеству тоже оставаться в тени, - нет, он лишь хочет, чтобы к нему были применимы собственные его слова про Блока: «нам не навязан никем». И навязать его в самом деле не удалось: Пастернак остается вне мейнстрима.

Его по-прежнему много ругают - причем, как всегда, со всех сторон: для одних он антипод Мандельштама, конформист и чуть не приспособленец, для других - неблагодарный сын Отечества и плохой патриот, для третьих слишком темен и экспрессивен, для четвертых слишком понятен... То, что в Москве до сих пор нет памятника, нет даже переулка,названного его именем, - тоже отлично вписывается в его биографию, прижизненную и посмертную: Пастернак, отмечая 123-й день рождения, все никак не бронзовеет. И это живое, полемическое отношение к нему его вполне устраивает: «Ахматовой нужна правота, а мне - неправота», - сказал он как-то Ивинской.

Думаю, в русской литературе ХХ века нет стихотворения выше «Рождественской звезды». Это стихотворение свидетельствует о Боге с той же убедительностью, с какой говорит о нем лесной закат или женская красота. В этом и заключается главная задача искусства. И это свидетельство - которое ничему не учит, кроме веры в возможность и спасительность чуда, - особенно ценно во времена, когда, кажется, уже невозможно верить хоть кому-то и чему-то. Пастернак, каждым словом противостоящий тупости и косности, ни на чем не останавливающийся, не прекращающий поиска, отважно бросающийся осваивать новые жанры, темы, территории, - по-прежнему наш великий утешитель, враг всего мертвого, друг и доктор всего живаго.