Я тут ненадолго

...В палате было чисто и пусто. Занял койку у выхода и полуприлег: я тут ненадолго — не надо привыкать и раскладываться.

Волнуюсь и жду, слушая шаги в коридоре. Сейчас придут за мной. Придут, уведут и усыпят. Усыпят, но разбудят ли? Страшно.

Дверь в палату распахнулась:

— Ивандиков, на выход.

В операционной меня уложили на мягкое синее ложе, правую руку окутали тонометром. Из-за головы возникла медсестра с маской для наркоза. Кто-то невидимый спрашивал:

— Вы точно натощак?

— Да.

— Это хорошо. У вас точно нет аллергии?

— Да.

— Это хорошо.

Сестра опустила на меня маску и сказала:

— Можете не считать, и так уснете.

— Это хорошо, — сказал я и сразу уснул.

«Есть кто живой? Проснись!» — надо мной навис человек с повязкой на носу, низ ее был красный от крови.

— Привет, меня зовут Леха, — сказал человек, и я его узнал: это был мой сосед по палате.

— Не шевелись, — посоветовал Леха. — Лежи спокойно два часа. Ты кто?

— Руководитель фотослужбы газеты «Вечерняя Москва».

— Понятно, хороший наркоз. Полежи часик, потом погуляем.

— Ты меня держись, я тут не впервой, — наставлял меня Леха через два часа.

Я стоял четко, видел ровно, но был как-то приглушен. Разговаривать не хотелось, но Лехе этого и не требовалось, он меня вел почти за руку и рассказывал:

— В сурдологии все просто: те, кто с носами, как мы, ну, с искривлением перегородки, — это «клоуны». С повязкой на ухе — «чебурашки». Им ушной канал вправляли. Кстати, у тебя нос красный, иди на перевязку, а потом покурим.

На улице было темно и сыро. Навстречу санитары везли кого-то на тележке, смотрели под колеса и тихо пели: «…ну давай у листьев спросим, где тот май…».

Леха почти подпрыгивал:

— Слышал, что они поют? Я ж говорю, это очень хорошая больница!

В курилке он внезапно приблизился ко мне и сказал:

— Я работаю инструктором по безопасности труда. Вот я тебя не знаю, ты меня не знаешь, поэтому я прямо сейчас прочту тебе свои стихи про технику безопасности. Давай отойдем.

И он прочитал. Это был пятистопный акаталектический ямб. На протяжении всего произведения лирический герой желал снять с себя каску, но правила техники безопасности удерживали его в рамках инструкции, которые он презрел в кульминации и тут же получил болтом в лоб.

Когда мы возвращались в корпус, широкая охранница сказала:

— Мальчики, вы мне нравитесь. Можете сходить покурить после восьми еще один раз.

А утром Леху выписали, и я остался один.

Слонялся по сурдологии. Переместился в нашу столовую на удобный диван. В час ночи был замечен дежурной сестрой. Она спросила:

— Мой хороший, из какой ты палаты?

— Из 13-й, кажется.

— У нас нет такой палаты, мой хороший. 12-я есть, 14-я, а 13-й точно нет. Возьми яблочко, мой хороший.

Я взял.

— Вернись, мой хороший, в палату. Завтра выпишем тебя быстро.

Погода была ужасная, но мне было тепло и сухо. Я был рад каждой капле дождя. Я на воле!

Позвонил жене:

— Здравствуй, Катя, я вернулся!

— Выписали? Молодец, иди домой. Суп на плите.

— Погоди, погоди. У меня тут телефон заглючил, дай мне номер Синякова, мне с ним надо договориться кое о чем.

— Никакого Синякова я не знаю, дорогой Игорь. Но фамилия интересная.

Нет Синякова? «Дорогой»? Воля? Я посмотрел на облака.

Купол облачности поднялся…

За ним были медсестра и симпатичная врач. Они сказали почти хором:

— Больной! Просыпайтесь! Операция прошла успешно.