Оскорбление и наказание: зачем американец обозвал Достоевского
Для этого ему не понадобилось ни прибивать что-то к брусчатке, ни сжигать себя на площади. Просто он в интервью с очаровательной откровенностью высказался о Достоевском, конкретно — о его романе «Преступление и наказание»:
— Всякий раз, как я начинаю эту книгу, все заканчивается тем, что я думаю: «О, чувак, нет. Не могу читать это русское дерьмо. Это не для меня».
Вот, собственно, и все. Обсуждение в прессе и соцсетях разлилось широкой волной. Потому что во всем мире Федор Михайлович, конечно, один из любимейших писателей.
На самом деле история эта ну очень смешная. Примерно так поэт Цветик мог бы высказаться по поводу Пушкина, драматург Пуськин — куснуть Чехова, а третьесортный художник — раскритиковать Репина. Любой графоман после этого панибратски потреплет по плечу кого-то из современных писателей и отошлет его к чтению своих безумных строчек на одном из литпорталов. Почему нет?
Правда, я уверена, что старик Эллрой, всего лишь обозначивший собственную ограниченность, и не думал даже, что его слова вызовут такую бурю. Честно говоря, обсуждать эту пыль — примерно то же самое, что всерьез говорить о жужжании навозных мух. Но хайп Эллроя зацепил за живое многих, и вот этому феномену как раз есть объяснение.
Истоки неоднозначного отношения к Достоевскому у американцев были заложены еще Владимиром Набоковым. Приехав в США с лекциями, писатель эпатировал студентов своими яркими выступлениями и неожиданными оценками различных литераторов. Он закрывал в зале шторы, а затем в полной темноте начинал включать по одной лампе: Пушкин, Гоголь, Чехов. Луч солнца, ворвавшийся в зал через распахнутые гардины, он сравнивал с Толстым. Образный ряд позволял оценить значимость каждого из писателей для литературы, но Достоевскому места среди них не нашлось. Больше, чем Федора Михайловича, Набоков ненавидел только Фрейда. А уж почему — извольте догадаться сами...
Впрочем, имеются ли «набоковские» корни в высказывании Эллроя, не так важно. Отношение к писателю сейчас представляет собой причудливую смесь испанского стыда и жалости: ведь так неловко икнуть во время паузы на концерте классики.
Федору Михайловичу-то от этого хайпа ни горячо, ни холодно. Да и книг эллроевских ему не прочесть. Беспокоит одно: неужели этот выпад — просто реакция на «все русское», ненависть к которому застилает глаза? Вот же глупость.