Слишком голая правда

Но все было иначе, когда праздник только начали отмечать в нашей стране, сбросившей оковы тоталитаризма. Случилось это в «святые девяностые», как изволила назвать упомянутый период безудержного веселья, жести и всеобщей вакханалии одна бабушка, которая в ту пору была замужем за веселым алкоголиком. Тогда-то я и попал на сборище садомазохистов, как раз на Хеллоуин. Вернее — наутро после него. Проснулся от стука в дверь. Безумная толпа гостей на рассвете исчезла: поехали жарить шашлык на пленэр. Абсолютно пустая голова, пустой дом, бутылки вперемешку с головешками из камина, сажа на полу, холод и беспорядок… Непослушными пальцами отодвигаю щеколду. На пороге — знакомый корреспондент одного из известных изданий:

— Я смотрю, помираешь. Собирайся живо. Мозги проветришь. Машина с оператором ждет, поехали сходняк снимать!

«Сходняком» в ту пору называли любые встречи — от брифинга до бизнес-переговоров. Но чаще так говорили про бандитскую разборку, потому что бандиты были активнее бизнесменов. Разлепляю пересохшие губы, голос чей-то чужой, слышу его со стороны:

— Который час? Ты с ума сошел, какой сходняк? Нас постреляют. И все выпили… Надо взять…

— Идем. Там садомазо. Митинг. Стрелять не будут, разве что плеткой стеганут. Водку возьмем по дороге.

Заботливо, как ребенка (почему на Руси всегда жалеют того, кто с бодуна?), меня доводят до студийной машины. Обрывки мыслей, как гонимые ветром сухие листья, скребут по асфальту: «Садо… Мазо… Холодно как… Надо было шапку надеть… Задубею… Садомазо — это девушки такие… В ботфортах и лаке… С яркими губами… Чулки сеткой, и бюст наружу… Как же они, бедные, на таком ветру?.. С ума сойти… Наверное, они в шубах будут… В расстегнутых… Распахнут — запахнут… Распахнут — запахнут…» Толкают в бок:

— Приехали!

Оказывается, все рядом: сквер Суханова, куча народу, голых красоток не видно. Вместо них люди пенсионного возраста, бомжи, потертые личности. Толкуют о гуманитарке. Небольшая трибуна, обитая кумачом. Несколько человек в черных кожаных куртках и кепках, как у Швондера. Среди них одна красавица, но она одета — явно из организаторов. На заднем плане машина с цинковой будкой. Обхожу ее спереди. На стекле неприметная табличка «Спецтранспорт».

— Решили обойтись без скорой помощи?

А митинг набирает обороты. Напрягаю мозги — все равно не могу уловить сути: о чем говорят и зачем собрались. И дело не в моем замутненном праздником сознании. Ораторы несут чушь про то, что жить трудно, что власти о них не заботятся, про олигархов и все такое прочее. Никаких конкретных выводов, политических лозунгов или рекламы. Дамочка выхватывает из толпы людей, сует микрофон под нос:

— Вот вы! Расскажите о себе! Чего вам от жизни надо?!

Пожилая женщина, похожая на учительницу (ею и оказывается):

— Да, деточки, жить сейчас трудно… Если бы не такие, как вы… Пенсии не хватает, — смущается, отходит.

На смену ей выскакивает грязный дед в дырявой ушанке. Он начинает с середины:

— …от и освободился я! Честно отсидел, как положено, что страна написала! А билет сейчас сколько стоит? А то ж! А на Украине у меня дочка…

Микрофон уплывает к другому. Истерия растет, толпа волнуется. Наконец начинает что-то вырисовываться, из громкоговорителей раздается:

— Невиданная акция гуманизма! Невиданная акция гуманизма! Сейчас вы получите то, что вам действительно необходимо!

Малоимущие и просто любители халявы жмутся поближе, чтобы не вытолкнули в сторону, когда давать станут. Оказывается, достанется не всем. Будет лотерея: главный подарок и прочее — «то, что понадобится каждому». По рукам идут талоны, звучат цифры.

— У меня, у меня! — вопит Рваная Ушанка и проталкивается к девушке в кепке.

Рядом оказывается хорошо одетый молодой человек. Он тоже протягивает билетик.

— У вас неправильный! — улыбается девушка в кепке и забирает бумажку у нищего.

Рваная Ушанка сникает, главный приз достанется парню.

— В очередь!

Люди бросаются к машине, с ругательствами, на всякий случай оттирая друг друга локтями, выстраиваются в колонну. Двери распахиваются. Кажется, в художественной литературе есть штамп: «Ужас прокатился над площадью…» или что-то вроде этого. Страх действительно можно выдохнуть — и он повисает над головами. Мертвая тишина: в машине — гробы. Обычные, дешевые, в несколько ярусов. Обитые красным и черным. Звонкий голос девчонки:

— Ну что же вы? Смелее! Это вам! Берите, понадобится!

Поверх других установлен красивый лакированный гроб из красного дерева. Молодой человек щелкает по нему пальцем: «Спасибо!» Застегивает специальный чехол, с помощью таких же молодых и холеных аккуратно вытаскивает главный приз из фургона, вчетвером они уносят гроб к джипу. Почему-то никто не возмущается подставой: выиграл-то явно свой. Страждущие стараются не смотреть друг на друга, начинают неуверенно расходиться. Движения у всех скованные, деревянные.

Кто-то дергает за полу моей «шинели»: поворачиваю голову — знакомая журналистка. Тоже явно отмечала Хеллоуин. Стоит, покачивается на каблуках.

— Приехали уже?

— Да. А тебя нет.

— Как меня нашла?

— Сказали — митинг садомазохистов. Я решила, что ты здесь. А если здесь — на тумбе какой-нибудь стоишь, как молодой Ленин. Ле-нин…

Она всхлипывает:

— Господи, как стыдно за них за всех! За всех: за людей, за нас с тобой, за все стыдно. Пойдем, пожалуйста, не будем здесь…

— А водку купили?

— Да.

— Тогда идем.

Сюжет так и не попал на ТВ. Вернее, его не выпустили. Запретили. Редактору сказали: «Цинизм и вседозволенность». А это была всего лишь голая правда жизни, слишком голая, несмотря на то, что ее все так хотели. Только в газете промелькнула заметка: «Возле магазина «Детский мир», что на Светланской, двое оборванцев приставали к прохожим. Предлагали купить гроб по дешевке. Он стоял рядом. Их забрали в милицию».

Хеллоуин. «Святые девяностые». Просто вспомнилось.