Ни слова фальши: 125 лет назад родился Юрий Олеша
Писатель Юрий Олеша родился 125 лет назад, 3 марта 1899 года. Вспомним его — безмерно талантливого литератора с трагической судьбой, обладателя тончайшего чувства юмора.
Конка, подрагивая, притормозила, и длинноносый парень, легко вскочивший на подножку, с усилием «продавил» себе место в толпе. Как начались перебои с электричеством, конки вернулись и силятся хоть как-то решить транспортную проблему. Но нет, далее так ехать невозможно.
— Та-а-аварищи! — произнес парень громко. — Наши — в городе!
К этому моменту Одесса переходила из рук в руки, от красных к белым и наоборот, 18 раз. А посему миг — и конка опустела. Что — наши, какие — наши? Кому они — «наши», эти ваши? Таки, может быть, это ваши, которые не наши?! Да шли бы вы до черту с этими вашими-нашими, лучше на всякий случай не делать себе нервы и дойти пешком.
Парень расположился удобнее, подмигнув кондуктору.
— Разве ж это красиво — делать людям такое? — изрек тот. Захохотав, парнишка вытянул ноги и сполз с сиденья — так, чтобы можно было смотреть в белесое летнее небо. Впереди — вся жизнь! Звали шутника Юрий Олеша.
Юрия Олешу иногда называют одесситом, но это, если говорить о рождении, не так: родился он в Елисаветграде 19 февраля 1899 года. История их рода терялась в веках, родители, небогатые дворяне, прошлым особо не кичились, чувством юмора не отличались, и тот неистовый огонь, что горел внутри их сына, ни акцизному чиновнику Карлу Антоновичу Олеше, ни хлопотунье Олимпии Вячеславовне близок и понятен не был. В 1902 году семейство перебралось в Одессу, Юрка влюбился в город и начал считать его своим. Тут было все: и Ришельевская гимназия с ее скучными уроками и веселыми переменами, и игра в футбол, и первые стихи, и первая любовь. Однако при всей взбалмошности и неистовом веселье учился Олеша блестяще, и в 1917 году стал студентом университета, начал изучать юриспруденцию. Правда, студиозус куда с большим удовольствием проводил время в компании Валентина Катаева, Эдуарда Багрицкого и Ильи Ильфа, чем корпел над книгами.
Когда же жить стало совсем неспокойно, родители решили эмигрировать, но тут Юрка проявил волю и решил остаться — его жизнь была тут, рядом с друзьями, в гуще событий. Провожая родителей, он ощутил острую боль в сердце и гулкую пустоту внутри: у одиночества горький вкус. Но горечь разошлась уже к утру. Ему просто было не до того…
Влюбленный в одну из дочерей австрийского эмигранта, Серафиму Суок, Олеша фонтанировал эмоциями, благо Сима, милый его «дружочек», способствовала их появлению, как могла. Дня ни проходило, чтобы она не выкинула какой-нибудь штуки: то закатывала сцены, то плакала или смеялась без остановки. Один раз исчезла во время ужина с хозяином дома, богатеньким бухгалтером, и затем объявила, что они поженились — в те времена зарегистрировать брак и правда не было проблемой. Олеша запил по-черному, но верный друг Валька Катаев вырвал Симу из объятий мужа-самозванца, чему, впрочем, ветреница не противилась, и вернул «дружочка» безутешному приятелю. Какое-то время длилась идиллия, но затем Сима ушла от Олеши к известному литератору Владимиру Нарбуту — не красавцу, хромому и однорукому, но обладавшему магическим притяжением. Олеша был в отчаянии. В итоге Сима ходила-бродила туда-сюда, страсти кипели, она все же осталась с Нарбутом, но троица была почти неразлучна. Все эти переживания отразились на Олеше не лучшим образом, он как-то стремительно «набрал возраст», и именно в таком виде они втроем приехали покорять Москву. Но вскоре мрачный Олеша стал самым ярким фельетонистом газеты «Гудок», и о нем заговорили.
Внутреннее солнце, что жило в нем, позволяло ему писать фельетоны легко и делать их действительно очень смешными. И вообще это было удивительное время: рядом с фельетонистом Олешей работали и другие молодые литераторы, днем сочинявшие заметки и политические памфлеты, а по ночам корпевшие над теми произведениями, что спустя какое-то время составят гордость литературы. Так рождались у Булгакова «Белая гвардия», «Роковые яйца», «Дьяволиада» и «Мастер и Маргарита», олешинские «Три толстяка» и «Зависть», потрясающие «Двенадцать стульев» Ильфа и Петрова.
Олеша же был самой яркой звездой «Гудка». История с Симой его слегка отпустила; он женился на ее сестре Ольге. Шутник, тончайший стилист, импровизатор во всем, он был нарасхват — участвовал даже в подписной компании: после искрометных встреч с ним читателей тираж «Гудка» солидно прирастал. И знаменитые впоследствии «Три толстяка» он написал, почти играя — пообещав очаровательной девочке, замеченной им в окне в доме по соседству, Вале Грюнзайд, написать сказку не хуже андерсеновской (Валентина Леонтьевна Грюнзайд [1910– 1991] станет в 1929 году женой писателя Евгения Петрова. — «ВМ»). Но самый сложный, самый глубокий свой роман — «Зависть» — он писал трудно, мучаясь.
И первую фразу, открывающую роман, он искал мучительно, перебрав 300 (!) разных вариантов. В историю же, как все, думается, помнят, войдет фраза «Он поет по утрам в клозете». Уже к моменту написания «Зависти» язык Юрия Олеши был сформирован и совершенен: он пишет образно, поскольку и мир видит образным и ярким, слова в его текстах дружно берутся за руки, и их не разомкнуть — тексты Олеши трудно сокращать, они завораживают сочностью и живостью. Но главное — он упрям и хочет и жить, и писать только так, как считает правильным. И это — проблема. Его взгляды на литературу расходятся с генеральной «линией партии», и расходятся все больше и больше. Он запишет в дневнике, горько констатируя: «Литература кончилась в 1931 году. Я пристрастился к алкоголю...» Но все было не так просто. Нет-нет, он же все понимает! Естественно, такого не может быть, чтобы вдруг все были не правы, а он — прав, конечно, он попробует, он очень постарается соответствовать, вот, прямо сейчас… И он пытался стараться. Но не получалось. Никак.
Ложь и фальшь не приживались в нем, отпадали. Соцреализм — не его стиль. Писать сухо и скучно? Нет, это не ко мне. И в 1936 году и на произведения Олеши, и на упоминание его имени в литературных кругах наложили запрет. Олеша был раздавлен.
Для литераторов того и значительно более позднего времени Юрий Карлович Олеша стал живой легендой. Парадокс: его как бы не было больше. Но он — был! И даже кличка у него, написавшего так мало, была «Писатель». Он любил сидеть в углу ресторана «Националь», где был всем известен, его пускали всегда, и место его старались не занимать. Денег у него часто не было, и он сидел, бросая рассеянный взгляд за окно, но кто-то обязательно появлялся и угощал, а он благодарно принимал угощение, оплачивая «долг» не деньгами, но шутками, байками, неглупой беседой. Про него ходили легенды, он стал этаким «домовым» для литературных кругов того времени: добрым духом, способным дать умный совет или просто забавно подебоширить. Дочь Ильи Ильфа, Александра Ильинична, вспоминала, правда, что однажды Юрий Карлович вытребовал у нее, школьницы, деньги, которые мама дала ей с собой в школу.
Это Александру Ильиничну страшно ранило, что нельзя не понять. Но у Олеши в этот момент, очевидно, «горели трубы»… И кому-то было неловко за это его безотрадное пьянство, а кто-то почитал за честь опрокинуть с Олешей стопочку-другую, а рядом оказывался кто-то, кто записывал все олешинские «перлы», надеясь когда-нибудь издать их… «Ни дня без строчки и ни дня без водки!» — махал он рукой в ответ на предложенную ему помощь. И умер в 1960-м — проживший мало, вспыхнувший так ярко и так быстро потухший. «Я никогда не был алкоголиком. Я пил не от любви к питью, к закусыванию, к кряканью, — а пил потому, что не знал, что делать в промежутках!» — говорил Юрий Карлович.
Он вообще много шутил. Всегда, даже когда было плохо. Ни эту его способность, ни его талант отнять у него оказалось невозможно. Это подтвердил один из самых близких друзей Олеши Эммануил Казакевич, заметивший: «Олеша — один из тех писателей, которые не написали ни единого слова фальши. У него оказалось достаточно силы характера, чтобы не писать то, чего он не хотел...»
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
В жизнь Юрия Олеши пришла еще одна любовь. Оставшаяся для него тайной, но возродившая его имя к жизни. Ее звали Ирина Григорьевна Панченко. Она родилась через три года после начавшейся для Олеши полосы молчания, в 1939-м, была влюблена в его книги и стала одним из первых в СССР «олешеведов».
Она не просто изучала его стиль, защитила по нему кандидатскую диссертацию, она достала его имя из небытия, начав реабилитацию писателя и его возвращение читателям на волне оттепельного интереса к нему, и продолжила заниматься этим всю свою жизнь. Более того, много работая в архивах, она нашла массу документов, связанных с Олешей, а также издала тексты его малоизвестных произведений — поэму «Беатриче» (1920) и агитпьесу «Слово и дело» (1922). Разбирала Ирина Панченко и творчество его окружения, написав множество интереснейших эссе и статей о литераторах той эпохи, а также издав в соавторстве труд «Серебряный век» и уникальную хрестоматию «Мифы и фольклор народов мира». Но главным в ее творчестве был Олеша.
Возможно, она действительно понимала его лучше, чем кто бы то ни был, и если это не любовь, то что?.. Не стало Ирины Панченко в 2009 году.
МНЕНИЕ
Валерий Модестов, литературовед, профессор Литературного института:
— Творческий кризис, который затянулся у Олеши после выхода «Трех толстяков» и «Зависти» на десятилетия, он объяснял так: «Просто та эстетика, которая является существом моего искусства, сейчас не нужна, даже враждебна…» А весной 1929-го в СССР был принят первый пятилетний план, провозглашена коллективизация, потерпела поражение во внутрипартийной борьбе группа Бухарина, началась чистка в Академии наук, сменили правление МХАТа, силами Российской ассоциации пролетарских писателей (РАПП) затеяли беспримерную травлю в прессе видных писателей: Пильняка, Замятина, Булгакова, Платонова… Что происходило в душе Юрия Олеши в те годы?
Как пережил стремительный закат писательской славы? В 1932 году он признавался, что ему «до воя, до слез хочется стать певцом восходящего класса — пролетариата», и ради этого он готов на многое, а через месяц иронизировал: «Я, конечно, перестроюсь, но как у нас делается перестройка? Вырываются глаза у попутчика и вставляются глаза пролетария. Сегодня — глаза Демьяна Бедного. Завтра — Афиногенова, и оказывается, что глаза Афиногенова с некоторым бельмом».
После появления в газете «Правда» в рамках дискуссии о борьбе с формализмом статьи «Сумбур вместо музыки» Олеша вяло обличал Шостаковича за «непонятную трудовым массам музыку», а его друг Катаев обличал уже самого Олешу, утверждая, что его «художественные средства не являются оригинальными». Конформистские речи Олеши, его сценарий «Строгий юноша» — это явления того же печального ряда, что и «Батум» Булгакова или стихи Ахматовой, прославлявшие Сталина. С той лишь разницей, что компромиссы не сломили ни Булгакова, ни Ахматову.
У них хватило сил на «Мастера и Маргариту», на «Реквием». Олеша оказался слабее. Он не смог вписаться в новую «социалистическую литературу», но дар художника не утратил. Об этом свидетельствуют его многочисленные дневниковые записи, обладающие качествами подлинно художественной прозы. Существенно дополненное издание дневников Юрия Олеши увидело свет в 1999 году под названием «Книга прощания». Именно эти наблюдения и впечатления, полные боли, разочарования, тоски, напряженных споров с самим собой, любви к людям и к жизни являются самым важным и самым честным итоговым произведением Олеши. Это настоящая книга метущейся души художника.