Последний свидетель

Некоторым из документов, боюсь, никогда не быть опубликованными. В ее небольшой квартире в районе Измайлово мы в свое время разбирали огромные, аккуратно сложенные папки. Первыми брала их в руки Лидия Борисовна. Просматривала быстрым взглядом. И протягивала мне — если было можно.

Но одно письмо из серии неопубликованных все же удалось увидеть. Это первое послание из американского плена, подписано оно фамилией друга, соратника и сослуживца по разведке Рудольфа Абеля, чье имя взял себе полковник Вильям Фишер. На отличном и простом английском разборчивым почерком Вильям Генрихович писал о своем аресте.

Несколько лет от него не было вестей, а тут спокойно сообщает: приговорен в США к долгому сроку, и, словно между прочим: тридцатилетнему. Однако просит не тревожиться за него. Сразу понятно, что пишет человек тюрьмой не сломленный, очень любящий жену Элю и дочку Лидию.

Меня это смутило. Ведь долгие годы был я знаком с ныне ушедшей дочерью полковника — Эвелиной Вильямовной Фишер. А тут — Лида, Лидушка. И столько о ней вопросов, столько отеческой любви. Не мог же «полковник Абель», чей интеллект американская разведка оценила после тестов как «гениальный», что-то напутать. Или это была конспирация? Оказалось, именно «или».

Лидия Борисовна объяснила это очень просто. Дядя Вилли — так она называет приемного отца — никогда не терял ни головы, ни самообладания. Ведь имя сестры — Эвелина — даже для огромной Москвы редкое. Американская разведка совсем не дремала. И понимая, что в руки попалась крупная фигура — резидент, полковник, нелегал, — могла с помощью советских, московских источников отыскать из нескольких, пусть пяти, ну, десяти Эвелин ту самую. А значит, выяснить истинную фамилию полковника. И узнать, кем трудился во внешней разведке, где успел побывать. И могли бы выйти на нелегала Фишера, который уже множество раз бывал в «закордонной» разведке. А через него и на его зарубежные, в том числе и американские связи. А Лидия, Лидушка, Лидуша — это наше родное, распространенное имя.

И еще. Когда полковник писал «дочь Лидия», в разведке твердо знали: это наверняка от мужа и отца. Кто ж мог догадываться в США о чисто семейной истории с удочерением. Лидия Борисовна была прямо как пароль. И приемный отец часто писал в письмах своей жене о Лиде. В руки мне попадались такие его послания, конечно, на русском: «Лида разбаловалась, совсем перестала слушаться». Или: «Скоро у Лиды день рождения, надо хороший подарок купить».

ПРИЕМНАЯ ДОЧЬ

Но как вообще Лидушка — Лидия Борисовна попала в семью лейтенанта разведки Фишера?

— Я — урожденная Лебедева. Мой отец пил, родная мама умерла от туберкулеза, когда я еще в школу не ходила. А сестра моего родного отца Бориса Лебедева — Елена Лебедева, жена Вильяма Фишера, взяла меня к себе. Я называла ее мама Эля. Я всю жизнь до замужества прожила с ними — пять человек в коммуналке, в двух комнатах на Самотеке, потом на проспекте Мира — дядя Вилли, мама Эля, Эвуня, так я зову Эвелину, и еще моя бабушка. Дядя Вилли всегда называл ее уважительно — Капитолина Ивановна. — Дядя Вилли, — вспоминает Лидия Борисовна, — был человеком бескорыстным, работящим, но всегда нуждался в деньгах. — И, несмотря на то, что на его зарплату лейтенанта жили жена, дочь и бабушка, Фишеры все равно взяли к себе Лидушку.

Мама Эля и Эвелина часто уезжали с отцом в нелегальные командировки. Но брать всех домочадцев в них было никак нельзя: это нарушило бы легенду. И Лидии приходилось оставаться в квартире с бабушкой. Жизнь в Москве была в 1930-е трудная. Но Фишер о дочери не забывал, поддерживал. Из командировок присылал «боны». Были такие, вроде ходивших потом до 1990-х сертификатов. И Лидия покупала на них в «торгсинах» вкусную-вкусную селедку... А перед войной Фишера неожиданно уволили из органов. Семья практически осталась без средств к существованию.

Круг знакомых как-то сразу стал редеть. Не боялся помогать опальному бывшему чекисту только знаменитый физик Капица, которого в свое время нелегал Фишер по личному приказу Сталина уговорил вернуться из Англии в СССР. Капица нашел Фишеру подработку — переводить с английского.

С началом войны, как ни странно, денежная ситуация улучшилась. Дело в том, что в сентябре 1941-го генерал Судоплатов уговорил Берию вернуть в органы так необходимых для работы опальных чекистов. Сталин, услышав эту просьбу, весьма удивился: видно, думал, что всех из старой гвардии расстреляли. Но рукой махнул: берите только особо нужных. В этот момент Фишера и вернули в органы.

И это спасло ему жизнь.

Ведь тех, кто не попал в списки «особо нужных», когда Гитлер подошел к Москве, Сталин приказал пустить в расход. А семья во время войны уехала в эвакуацию.

— В эвакуацию в Куйбышев нас отправили в 1941-м. Мы ехали в вагонах-теплушках, — рассказывает мне неторопливо Лидия Борисовна. — Но любимого пса тоже с собой прихватили.

Потом дядя Вилли исчез по своим обычным делам: готовил радистов, диверсантов.

Мама Эля устроилась в Куйбышеве в Театр оперетты, она ведь хорошая арфистка и в свое время оканчивала консерваторию. А я пошла в военкомат и сказала: возьмите меня на фронт добровольцем. Отказали, не взяли. Мне тогда было только 17. В марте отметила следующий день рождения, а в мае я уже получила повестку из военкомата.

Сразу отправили в радиошколу в Кутаиси, которую я окончила на отлично. Меня прикрепили к командному флагманскому пункту Черноморского флота. Там и прослужила до самого конца войны.

ЧАСЫ НА ПАМЯТЬ

— И в каком звании уволились? — спрашиваю я Лидию Борисовну.

— В звании? Краснофлотца.

А когда служила, люди из СМЕРША пригласили меня на собеседование. Они тогда отбирали работников для Москвы: из тех, у кого было где жить в столице. И я им подошла. Потом были полгода учебы и восемь лет работы в органах. Уволилась я в звании лейтенанта.

— Лидия Борисовна, на этой фотографии у вас весь китель в орденах. Это за работу в КГБ или за войну?

— Только за войну: и ордена, и медали. А за работу в органах тогда ничего не давали.

— С Вильямом Генриховичем вы наверняка могли советоваться насчет работы...

— Да я как-то стеснялась.

Однажды он спросил меня: «Лид, кем ты у нас?». А я засмущалась: «Дядя Вилли, даже вам не скажу, подписку давала». Он засмеялся. А я так и не сказала, дура была.

Когда Лидия Борисовна уже служила в органах безопасности, однажды ей сообщили: отец готовится к командировке... Уезжал тихо, без всяких прощаний. Потом письма из Штатов приходили редко. Дочери знали: их отец — нелегал.

Из Америки Фишер лишь один раз приезжал в отпуск.

Конечно, с подарками Эвуне и Лидушке — одинаковыми.

Часы ручные и по отрезу панбархата, тонкого, в Москве по тем временам невиданного. Те часы Лидия Борисовна хранит до сих пор.

А потом дядя Вилли вдруг исчез. И сразу же начались какие-то домыслы, косые взгляды.

— В нашем поселке Старых Большевиков в свое время многих пересажали, — вздыхает Лидия Борисовна. — Поэтому люди, такое пережившие, очень тонко все понимали... А когда наконец дядю Вилли обменяли и он смог вернуться после стольких лет работы и тюрьмы, — конечно, мы его встречали дома. Правда, никаких пышностей и вечеринок не устраивали. Даже старых друзей и то не позвали. Хотелось, чтобы собралась лишь семья.

И в тот вечер так и было: только самые родные, самые близкие.

И долгие разговоры за столом.

В тот вечер отец вспоминал, как он учил сидевших вместе с ним уголовников-американцев французскому языку, и некоторые действительно научились.

Говорил, что ему разрешили рисовать в камере. Лидию Борисовну этот рассказ поразил: уже немолодому человеку фактически грозило пожизненное заключение, это могло любого выбить из колеи. А он вдруг начал рисовать, научился шелкографии. Тюремные рисунки сохранились с той поры. Некоторые из них Лидия Борисовна передала в музей...

РАЗВЕДЧИК И КАРЛУША

...Фронтовичка, раньше Лидия Борисовна всегда встречалась с теми, кто вместе с ней прошел тяжеленную войну. Но сегодня выходить на улицу одной тяжело. И несколько теплых месяцев Лидия Борисовна проводит с сыном Андреем и его семьей на даче. Той самой, где раньше жил ее отец. Дача скромная, требует ремонта. Но Лидия Борисовна не жалуется. Не в ее это стиле.

А стиль, уверен, был привит еще Вильямом Фишером.

Сейчас, несмотря на возраст, Лидии Борисовне удалось организовать в Мытищах выставку, посвященную отцу — полковнику Абелю.

Помогла Лидия Борисовна и мне в работе над книгой «Абель — Фишер». Мне очень хотелось привести переписку Вильяма Генриховича с отцом и матерью, его письма к дочерям и жене. И тут я постоянно сталкивался с непонятными мне словами, обращениями.

Тогда Лидия Борисовна сама взялась за дело. Она завела специальную «зеленую тетрадь» и не только переписала в хронологическом порядке все письма отца, но и составила «словарик» неразгаданных мною выражений. К примеру, я не сумел догадаться, кто те персонажи, которых Фишер называл по имени-отчеству и о которых так волновался. Откуда мне было знать, что своих родителей он почтительно величал по имени-отчеству? Не знал я и что такое «животы», о которых постоянно беспокоился полковник. Лидия Борисовна пояснила: это животные, которых в их доме было много.

— Ворону Карлушу, — вспоминает Лидия Борисовна, — нам принесли со сломанным крылом соседи. И мы всей семьей во главе с дядей Вилли птичку выходили. И ворон так его любил, что только дядя Вилли, возвращаясь с работы на дачу, заходил на нашу улицу и сворачивал в переулок, как Карлуша уже все чувствовал — подпрыгивал, каркал. А мы знали: папа идет домой. Иногда Карлуша садился к нему на плечо.

Не хочется пафоса, но дядю Вилли любили все — и люди, и животные...