Великая американская надежда. На стройках социализма трудились тысячи инженеров и рабочих из США
В фойе кинотеатра «Ударник» шли танцы. На эстраду вспорхнула колоритная парочка: чернокожий молодой человек и русская девушка.
— Ура, Генри Скотт приехал! — заликовала толпа. — Сейчас будет «линдочка»!
Генри ухватил девушку за руки и принялся выделывать вместе с нею вензеля — они то вращали бедрами, то выбрасывали в стороны ноги, будто хотели кого-то лягнуть. Это был танец «линди-хоп» — последний писк тогдашней западной моды. На дворе стоял 1936 год — закат медового месяца в истории советско-американских трудовых отношений.
Заграница нам поможет
В конце 1920-х годов Советский Союз взял курс на индустриализацию. Для заводов и строек закупали заграничную технику, с которой у нас мало кто умел управляться. Пришлось приглашать специалистов из-за рубежа — как инженеров, так и простых станочников. Европа как раз страдала от экономического кризиса, там многие сидели без работы. А в 1929 году еще и в Соединенных Штатах разразилась Великая депрессия…
По данным «Амторга» (Нью-Йоркского акционерного общества, созданного для посредничества в торговых отношениях между СССР и США), только в 1931 году не меньше 10 тысяч человек нанялись на работу в Советском Союзе. В день иногда обращалось до тысячи кандидатов. Подсчитать, сколько всего рабочих и специалистов из Америки потрудилось в СССР, невозможно.
— До конца 1933 года между СССР и Соединенными Штатами не было дипломатических отношений, — напоминает Сергей Журавлев, доктор исторических наук, заместитель директора Института российской истории РАН. — Далеко не все при выезде признавались, что отправляются в недружественную страну на заработки — многие указывали в качестве цели путешествия туризм или посещение родственников. В советских документах учитывались лишь те, с кем заключались валютные договоры. А многие приезжие были выходцами из Российской империи, которые еще до революции уехали в Америку. Их заставляли принимать гражданство СССР — тогда им можно было платить в рублях.
Среди приезжих американцев хватало и убежденных «левых», которые от всего сердца хотели помочь первой в мире стране, решившей построить социализм. Они были уверены, что раз их буржуазная родина отгораживается от СССР, значит, жизнь в Советском Союзе на самом деле замечательная. Именно этой категории иностранцев пришлось тяжелее всего.
«Я бы выдал им лопаты и ломы»
В СССР много американцев работали на тракторных заводах в Сталинграде и Харькове, на строительстве Нижегородского автозавода (с конца 1932 года — ГАЗ), в Магнитогорске. В Москве «гастарбайтеры» из Штатов трудились в основном на Электрозаводе, на Станкозаводе, Государственном подшипниковом заводе. Впрочем, в какой бы точке СССР иностранцы ни работали, впечатления у них оказывались почти одинаковые. Проще говоря — волосы дыбом вставали.
Заграничная техника, за которую заплачены тысячи золотых рублей, ломается, потому что не заасфальтировали площадку перед заводом или не устроили навес от снега! В конторе не хватает ватмана, печатных машинок, карандашей! Рабочие перечат мастерам, слоняются по цеху, через каждый час устраивают перекур! Инженер Макгрегор возмущался порядками на Путиловском заводе в Ленинграде: «Если им нечем заняться в цеху, я бы выдал им лопаты и ломы, которыми с успехом пользуются женщины, убирающие двор. За один час я повидал на этом заводе больше женщин, занятых тяжелым ручным трудом, чем за всю мою жизнь» (в США женщины стали работать в тяжелой промышленности только во время Второй мировой войны).
— В 1929 году на Электрозавод приезжал американский консультант Лейзе, — рассказывает Сергей Журавлев. — Он искренне восхищался размахом работы, говорил, что залог успеха индустриализации в том, что все строится на века, без расчета на сиюминутную прибыль. Лейзе оставил список из 48 основных недостатков в работе вольфрамового цеха с указанием, как их устранить. Он лично трижды в день обходил все станки. Это изумляло руководителей цеха. У нас с дореволюционных времен сохранялось суждение, что инженер — в основном теоретик, дающий указания рабочим и техникам.
У американцев были и специфические трудности, для других иностранцев не столь характерные. До 1960-х годов английский в СССР изучали редко (самым популярным языком был немецкий), переводчиков не хватало. Строителям приходилось делать поправку на местные архитектурные традиции. В Америке промышленные здания собирали из стандартных конструкций, вместо чертежей обходились эскизами. Небольшого перерасхода стали и бетона не боялись. Здесь же от инженеров требовали максимально подробных чертежей и пояснительных записок, расчетов, как бы заменить дорогие металл и железобетон деревом и кирпичом.
Надо сказать, что некоторые американские проекты заслуживали корректировки из соображений элементарной человечности. На автозаводе Форда в Детройте, например, не было столовой — ланч привозили в цех, нужно было проглотить его за 15 минут, сидя на полу. При строительстве ГАЗа отказались копировать эту планировку — на советском заводе обязательно нужна столовая. А еще — клуб, красный уголок, спортивная площадка… У нас на рабочего все-таки не смотрели как на придаток конвейера.
Невидимая стена
Иностранному токарю платили вдвое больше, чем местному, и в первое время часть жалованья выдавалась в валюте — ее можно было посылать домой, семье. В СССР действовала карточная система, но иностранцев прикрепляли к распределителям, где можно было купить дефицитные продукты — сахар, масло, белый хлеб (в Москве такой магазин находился в здании ЦУМа). Инженерам старались давать отдельные квартиры, рабочих могли селить в коммуналках, но все же повышенной комфортности.
Несмотря на все это, уровень жизни у американцев получался ниже, чем был дома. Угнетало отсутствие благ, которые в Штатах были доступны даже небогатым: возможности ездить на автомобиле, жить в отдельной комнате. В 1932 году американцы, приехавшие в подмосковный Ногинск строить завод «Электросталь», подняли бунт, узнав, что мыться надо в бане, — они не привыкли раздеваться на людях. Рут Кеннел, работавшей в 1920-е годы на Кузнецкстрое, пришлось делить с коллегой-соотечественницей одну комнату. Девушки провели черту посередине на полу — что-то вроде невидимой стены. Так им было хоть немного комфортнее. Потом соседка Рут вышла замуж за американца, им дали в Москве комнату в полуподвальной квартире. Молодожены пристроили к подоконнику лестницу, чтобы выходить на улицу через окно и пореже показываться в общем коридоре.
По здешним понятиям, американцы как сыр в масле катались — большинство москвичей ютились в бараках, в коммуналках, где в 1933 году на человека приходилось чуть больше 4 кубометров (!) пространства. Но вряд ли иностранцы знали, как живут их советские коллеги — сближаться с ними они не стремились.
— В 1995 году в Стэнфорде я общался с пожилым человеком по имени Луис Богарт, — рассказывает Сергей Журавлев. — В 1931 году он с родителями приехал в Москву и несколько лет проработал на Заводе имени Сталина (позднее — ЗИЛ). Луис хорошо выучил русский — даже спустя 60 лет он говорил на нем свободно. Тем не менее, по его словам, в Москве у него не было ни одного русского друга.
По вечерам «экспаты» спешили на улицу Герцена (сейчас – Большая Никитская), 19, в клуб иностранных рабочих — пообщаться с земляками. В англо-американской секции (в 1935 году в ней состояло около 300 человек) проводили джаз-концерты, просмотры голливудских фильмов. Летом 1934 года члены клуба устроили в Парке Горького матч с командой ГАЗа. И москвичи узнали, что любимая игра американцев похожа на лапту. Только называют они ее по-своему — бейсбол.
Черные среди красных
Кому в СССР точно было приятнее, чем на родине — это чернокожим. Они впервые переставали чувствовать себя людьми второго сорта. В США вплоть до 1960-х годов действовала сегрегация — особые места «для цветных» в автобусах, отдельные магазины, школы. Конечно, не все советские люди были такими душками, как герои фильма «Цирк», в быту случалось всякое, но на официальном уровне проявления национализма осуждали жестко и показательно.
Летом 1930 года в Сталинграде двое белых американцев избили чернокожего коллегу, Роберта Робинсона. Вышел скандал на всю страну. 11 августа на фабрике «Москвошвей № 5» созвали митинг, на котором клеймили приволжских расистов. Корреспондент «Рабочей газеты» подскочил к 56-летнему рабочему по фамилии Ципрус, еврею, много лет жившему в странах Запада. Он ждал, что Ципрус, наверняка настрадавшийся от антисемитов, скажет, как это отвратительно — когда человека унижают за то, каким он родился. А тот возьми и брякни:
— Негр есть змея, и я бы сам такому отрезал голову.
Над Ципрусом устроили общественный суд, на три месяца исключили его из профсоюза. Об этом сообщила 18 августа 1930 года «Вечерняя Москва» в заметке под заглавием «Нравы буржуазной Америки в Союзе ССР недопустимы».
Жизнь или доллар
Уже в начале 1930-х годов американцев на наших заводах и стройках поубавилось. Необходимость в них перестала быть острой: сформировался корпус грамотных советских инженеров и рабочих. Иностранцам постепенно урезали льготы: с 1933 года перестали платить в валюте (а ее самостоятельная покупка считалась преступлением), в 1935 году отменили снабжение через распределитель. А потом настали суровые времена Большого террора и шпиономании, когда каждый иностранец оказывался под подозрением.
Напуганные слухами об арестах, американцы бросались в посольство, чтобы переоформить паспорт и уехать. Но от них требовали заплатить непременно в долларах, а их неоткуда было взять. А у выхода из посольства некоторых брали под локоток вежливые люди, показывали красные «корочки» и просили следовать за ними на Лубянку…
— Многие американцы числились в «черных списках» Государственного департамента США как коммунистические активисты, чье возвращение нежелательно, — объясняет Сергей Журавлев. — На заметку брали тех, чьи имена появлялись в советских газетах, кто был награжден за труд орденами. Зная, что за посещением посольства может последовать арест, сотрудники американской миссии косвенно сотрудничали с НКВД и потому несут ответственность за смерть в ГУЛАГе по крайней мере нескольких своих сограждан.
Среди жертв террора оказался, например, деятель левого движения Ловетт Форт-Уайтман, много лет проживший в Советском Союзе. В 1924 году он стал первым чернокожим американцем, зачисленным в Международную школу Коминтерна в Москве. А в 1938 году — первым чернокожим зэком на Колыме. Первая же зима на рудниках стала для него последней.
Чуть более светлой была судьба Томаса Сговио, завсегдатая клуба на улице Герцена и танцев в «Ударнике». В 1935 году, в 19 лет, он приехал из НьюЙорка в Москву к отцу, который обосновался здесь несколько раньше, работал художником в журнале. В 1938-м пошел в посольство, чтобы восстановить паспорт, — и на выходе был арестован. Провел в лагерях в общей сложности 14 лет, выжил, потому что его ценили за умение набивать татуировки. В 1960 году сумел вырваться в США. Опубликовал серию рисунков из лагерной жизни и мемуары «Дорогая Америка: Почему я перестал быть коммунистом».
Наверняка под словами, составляющими подзаголовок, могли бы подписаться многие американцы, прошедшие через работу в Советском Союзе. Но виновата в этом оказалась не только принимающая сторона.
ЦИТАТА
...Мальчишки вокруг. Поглазеть не прочь:
«Негр на ять. В натуре».
Прохожему кажется: южная ночь
На лавочку села и курит.
Но ночь улыбнулась, и зубы — луной.
Собеседнику ночь говорит:
— Я приехал сюда, где хожу как свой
По Арбат-авеню и Волхонке-стрит. <…>
И я с вами пойду, ту страну добывая,
Где бы все краски пестрО вились.
Спросил собеседник, его прерывая:
— А где вы пока устроились?
— На фабрике красок, у радужных рек*,
Где равноправны и охра, и сурик.
…И казалось прохожим: сидит человек,
А рядом тень его курит.
Юрий Казарновский
«Негр на бульваре» «Вечерняя Москва», 6 декабря 1933 года
* Видимо, имеется в виду фабрика в Дорогомилове, у Москвы-реки
Подписывайтесь на канал "Вечерней Москвы" в Telegram!