Вера Полозкова: Из меня никто не растил гения

А еще она часто выступает в клубах и собирает полные залы. О стихах и жизни, театре и любви мы беседуем с поэтессой Верой Полозковой.

Вера, вы помните тот день, когда проснулись знаменитой?

Я никогда не просыпалась знаменитой и боюсь этого дня. Все произошло само собой. Я писала себе и писала. И внезапно это стало нужно какому-то количеству людей. И теперь это нельзя игнорировать, хотя я никогда не следую массовым ожиданиям. Я продолжаю играть в двух прекрасных маленьких театрах в Москве — в Театре «Практика» и в Театре Йозефа Бойса. Я собрала музыкальную группу, с которой выступаю. Сейчас у нас проходят гастроли в разных городах.

Эти выступления для меня остаются приключением, а не ремеслом. Я люблю ездить и путешествовать. А чем еще заниматься в молодости? По-моему, это правильно — собрать рок-группу и кататься с ней по стране. Пока у тебя не началась пора большого бизнеса или большой семьи, больших обязательств или больших кредитов.

БЛИЖЕ МАМЫ ЧЕЛОВЕКА НЕТ

У вас очень нежные отношения с вашей мамой. Она ваш первый слушатель?

Да. Она для меня не только самый близкий человек, но и друг. Мама принадлежит к послевоенному поколению.

Она родилась в 1946 году. Это человек, которому в жизни приходилось за все бороться, за каждую маленькую тряпочку, за каждую маленькую привилегию. Когда я родилась, маме было сорок лет. Она ушла в декрет и жила на пособие в 35 рублей. Мы жили в коммуналке. У нас с ней большая разница в возрасте. При этом мы смогли из нашей почти патовой ситуации, сделать не «европейскую драму», а вполне счастливую семью. Мама всегда очень любила книги. В ту пору их трудно было достать, и она могла ползарплаты отдать за Александра Грина.

С раннего детства она мне много читала стихов: от Киплинга и Плещеева до Хармса. Из меня никто не растил гения. Маме было все равно — кем я вырасту. Важно только, чтобы я была чутким, отзывчивым, хорошим человеком. Мама меня любила и говорила: «Главное, чтобы ты была счастлива». Естественно, в моем подростковом возрасте мы сильно друг другу попортили кровь.

Маму пугало, что я бросила журфак и говорила, что не пойду работать в офис, где нужно сидеть с девяти до шести. Ей трудно приходилось со мной. А еще она думала, что у меня интернет-зависимость, потому что я проводила у компьютера по 8 часов в день. Для нее этот виртуальный мир был страшным дремучим лесом, в который ее девочка уходит все дальше. Она не понимала мой язык, мой юмор. Но потом мы помирились. Она знает всех моих друзей, ходит со мной на все новые пьесы. И проявляет чудеса терпения. Мы перестали воровать друг у друга свободу, и все пришло в равновесие.

Вам нужно быть влюбленной, чтобы писать стихи?

Стихи — это всегда история про несоответствие любого порядка. Когда все в равновесии, ты можешь что-то написать, но это будет совсем про другое. А влюбленность — это тоже история про несоответствие, когда твое чувство больше, чем ответное или даже несопоставимо с ним. Или тебя задевает суровое чувство несправедливости, произошедшей в мире.

Стихи всегда растут на расколе, тексты появляются из трещин. У Леонарда Коэна есть строчка, которую я очень люблю: «Трещина во всем. Но через эту трещину — свет. Поэтому мы и видим все так хорошо». Когда ты испытываешь состояние влюбленности — все, что тебе хорошо знакомо, вдруг приобретает режущую, скрежещущую новизну. Из этого состояния просто легче писать. Потому что раньше все было освещено лампочкой в 60 ватт, а теперь — в 200 ватт. И все стало ярким и контрастным.

Поэтому стихов из этого состояния написано больше у всех.

О БОГЕ И НЕ ТОЛЬКО О НЕМ

Ваше первое детское стихотворение было про Иисуса Христа, и сейчас тема Бога часто появляется в ваших текстах. У вас сильно религиозное чувство?

Свое первое стихотворение я написала про персонажа по имени Воскрес. Я думала, что Иисус Христос Воскрес — это три имени. И у меня фигурировал герой по имени Воскрес, владелец мира, который всех спасал. Где-то это стихотворение лежит у мамы в записных книжках. Моя мама — верующий человек. Я крещена и выросла в православной традиции. Но при этом у меня много внутри связей с буддизмом.

Многие ответы на свои внутренние загадки я нашла именно в Индии. У меня видимо свой отдельный Бог. Антропоморфный и легко представимый. Так сложилось, что в моей жизни не было фигуры отца. И Бог — это собирательный образ отца. В ранних текстах у меня часто фигурирует обращение — Отче. Я по своей структуре очень религиозный человек, но не принадлежу к определенной конфессии.

Мне кажется, у каждого человека — своя религия. Каждый, на основе того, что знает из священных текстов, конструирует свой тип отношений с Богом. У меня была и своя богоборческая история. В книжке «Непоэмание» я писала, в том числе и про то, что я никак не могу с ним помириться. Понять его мотивы. У меня было ощущение страшной несправедливости циничных испытаний, которые мне посылались.

И — суровой иронии, граничащей с жестким сарказмом в мою сторону. А сейчас мне стало понятно: мы видим только маленькую часть мозаики и нам кажется, что нам не повезло. Но стоит отойти на шаг и увидеть чуть больше — мы почувствуем, что в глубине все очень справедливо. Все растет в необходимости одного в другом: добра в зле и зла в добре.

Это неотделимые вещи. Мне вдруг стало понятно, что все мои «предъявы» к Создателю достаточно смешно выглядят. И все что я могу — быть благодарной и время от времени оценивать хорошие шутки, которые Он производит. Это шутки сценарного плана — зацикливание сюжета, совпадения, переклички — когда в разных судьбах про одно и то же. Мне кажется, что Бог специально набирает штат очень разных сценаристов по стилю и толку.

Вот ты только в своей судьбе доживаешь период европейской драмы, а потом у тебя в жизни наступает суровый Альмодовар, а потом вдруг начинается вестерн.

СПРАВКА

Вера Полозкова родилась 5 марта 1986 года в Москве. Лауреат премий «Поэт года ЖЖ» и «Неформат». Снималась в клипе группы «Uma2rmaH» — «Дайте сигарету!»

СТИХИ ВЕРЫ ПОЛОЗКОВОЙ. ВЫБОР «ВМ»

или даже не бог,

а какой-нибудь его зам

поднесет тебя к близоруким

своим глазам

обнаженным камушком,

мертвым шершнем

и прольет на тебя дыхание,

как бальзам,

настоящий рижский густой

бальзам,

и поздравит тебя с прошедшим

— с чем прошедшим?

— со всем прошедшим.

покатает в горсти,

поскоблит тебя с уголка —

кудри слабого чаю

лоб сладкого молока

беззащитные выступающие

ключицы

скосишь книзу зрачки —

плывут себе облака,

далеко под тобой, покачиваясь

слегка

больше ничего с тобой

не случится —

ну привет, вот бог,

а я его генерал,

я тебя придирчиво выбирал

и прибрал со всем твоим

барахлишком

человеческий, весь

в прожилочках, минерал,

что-то ты глядишь изумленно

слишком

будто бы ни разу не умирал.

…Счастье не интервал —

кварта, квинта, секста,

Не зависит от места бегства,

состава теста,

Счастье — это когда запнулся

в начале текста,

А тебе подсказывают из зала:

Это про дочь подруги сказать

«одна из моих племянниц»,

Это «пойду домой», а все вдруг

нахмурились и замялись,

Приобнимешь мальчика —

а у него румянец,

Скажешь «проводи до лифта» —

а провожают аж до вокзала.

И не хочется спорить, поскольку

все уже доказала.