Перстень Валиуддина
Описывая реалии Афганистана времен вывода из страны советских войск (последняя колонна пересекла границу 30 лет назад — 15 февраля 1989 года), писатель Александр Купер поднимает еще недавно запретные темы. Те, которые оставались за скобками, набирались курсивом или вовсе вычеркивались: наркотики, неуставные отношения, положение вольнонаемных женщин в армии... Вместе с тем автор остается верен гуманистической традиции русской литературы. Любовь разведчика Валерия и медсестры Дарьи проходит через испытания войны и побеждает. Все описанные события документальны. Фамилии главных героев изменены. Глава публикуется впервые.
В Афганистане пейзажи унылы. Верблюжью колючку ветер гонит по пыльной дороге, красноватые горы на горизонте, дымится и дрожит маревом такыр — глиняная пустыня. Да еще ядовитые вкрапления зеленки вдоль арыков — заросли фруктовых кустов и чахлых чинар с кривыми, как руки у стариков, ветвями. Стариков в Афганистане звали бобо.
Дедушка.
Легко запомнить. Потому что с утра головка сильно бобо. Журналисты, как, впрочем, и все другие интернационалисты в Афганистане, много пили. А бобо сидели, с рыжими бородами, крашенными хной, у глиняных дувалов и молча смотрели перед собой. Голубые глаза… Впереди поднималось марево, сотканное из раскаленного воздуха и мельчайших частиц пыли. Из марева, на горизонте, возникали вертушки — боевые вертолеты армии, вошедшей в чужую страну для осуществления интернационального долга.
Так тогда называлось вторжение.
Вертушки шли след в след. Как волки. Иногда они разворачивались на весь горизонт. Они, единственные, изменяли местный пейзаж. Они его двигали.
Да! Еще, конечно, миражи... Раскаленная, как сковородка, пустыня-такыр выпекала дворцы, скалы и море на горизонте. Иногда — яхту под парусами.
Чтобы увидеть мираж в Афганистане, не обязательно курить анашу. Достаточно выйти за выложенную из камней стенку огневой точки блокпоста. Я полюбил войну. И подозревал, что ее полюбили многие. Старики не покидали своих нагретых беспощадным солнцем мест. Они лишь теснее вжимались в глиняные стены. Их нельзя было победить.
Их и не победили.
В кишлаках не было мужчин. Только закутанные по самые глаза женщины, старики у дувалов и грязные мальчишки, которые тянули руки к танкам и кричали: «Шурави!»
Мальчишек звали бача.
Бобо и бача. Дедушки и мальчики.
Все остальные мужчины были на войне.
Или прятались в горах — в каких-то известковых пещерах.
Были еще бача-бозы — мальчики в женском образе, танцоры.
Часто — сексуальные рабы.
Такая была эта страна, Афганистан.
Марево, вертушки, старики, корявые, как деревья, и бача-бозы — древняя плотская утеха, порочная.
Никто не смог ничего изменить.
Никто. Ни англичане, ни русские, ни американцы.
Валера был старше меня на год. Вместе сплавлялись по горным рекам. Я ходил на его катамаране загребным. Валера учился на факультете иностранных языков. А потом его забрали служить. Чем конкретно занимался Валера Филин, я не знал. Подтянутый и бугристый, он появлялся в Москве всегда внезапно, блестя загорелой лысиной. Брил голову под ноль.
И так же внезапно пропадал. Филин прекрасно знал фарси. Мы увиделись у него в номере, в гостинице «Пекин». Лицо Валеры украшала какая-то опереточная, на мой взгляд, борода, рыжего цвета. Валера был похож на басмача. Стол ломился от яств — закусок и напитков, приобретенных на чеки Внешпосылторга. Возбужденный, он бегал по просторному номеру и укорял меня:
— Сидишь здесь, в своей тухлой Москве, отращиваешь пузо! Уже через ремень переваливается... Когда последний раз сплавлялся?!
Я инстинктивно втягивал живот. Два главных принципа туристов-сплавщиков: «Пиво надо пить всегда» и «Будущее светло!»
— Где должен быть настоящий репортер?! На войне! Хемингуэя читай.
Из глубин каких-то немыслимо широких шаровар Валера извлек темно-коричневую палочку, раскрошил ее на столе и набил «Беломорину», смешав табак с подозрительными крошками.
— Ты что — на травку подсел?!
— В Афгане коноплю все курят.
Так мы узнали, что Валера служит в Афганистане.
Что мы тогда знали про Афганистан?
Песня про «черный тюльпан» Розенбаума еще не звучала по радио. «Черным тюльпаном» называли самолет, доставляющий на родину груз-200. Убитых в бою солдат.
В новостях по телевидению я увидел Филина. Передавали репортаж со съезда каких-то мусульманских деятелей. Валера был в чалме, длинной рубашке пепельно-серого цвета, поверх жилетка. В руках он держал зеленые четки. Я спросил Филина с подначкой:
— Так ты что же — теперь служишь муллой?
— Где служил — там и служу... Но в моей жизни действительно серьезные перемены. Я собираюсь жениться!
Личная жизнь Валеры Филина для нас, его друзей, всегда была загадкой. То он спешно женился. На какой-то девушке из Адлера. Потом оказывалось, что уже разводится. То однажды привез на встречу с земляками-дальневосточниками мальчика-подростка из Подмосковья и сказал, что это его сын — Кирилл.
— Невесту покажешь? — спросил я.
Валера засмеялся:
— В Афганистан приедешь, тогда и покажу!
— Она что же — афганка?! — Нет, она русская. Дарья Ушакова...
— Она что же — там живет?! — Она там служит. В БАПО.
Так я впервые услышал аббревиатуру БАПО.
Боевой агитационно-политический отряд.
…На перекрестке мы стояли вчетвером — Валентин, особист и полковник, Николай — замполит дивизии, я и Дарья Ушакова. Боец и медсестра БАПО.
Мы приехали встречать Филина, он возвращался из рейда в Чарикарскую зеленку. «Пошел договариваться с духами», — объяснил цель рейда особист.
Майор Филин задерживался. Полковник тревожно поглядывал на часы. Броник, похожий на желтую осу, хоботком пулемета ощупывал близкую лощину.
Так пчела ищет в цветке нектар. Наш пулемет искал в зеленке бородатых людей с гранатометами. Дарья, статная красавица в «горке» — дефицитном костюме горного разведчика, сделала пару глотков воды из фляги в брезентовом чехле и тыльной стороной ладони отерла полные губы:
— Все! Он идет... Я чувствую!
По дороге, мимо нас, пропылила барбухайка, машинешка афганца-торгаша, вся обитая коврами и увешанная колокольчиками. Огоньки мигали на крытом кузове. Как новогодняя елка. Усатый торгаш в кабине улыбался и делал нам ручкой. Замполит сплюнул:
— Днем тушенку у нас хавают! Прости меня, господи, за галоши дерутся. А по ночам — автомат в руки и посты на точках вырезать! Керосин воруют...
Через Саланг идет трубопровод. Труба — сотка.
В Баграме крупнейшая авиабаза. Усатые, с барбухаек, пробивают дырку в трубе, закачивают запасные баки. По тысяче литров входит. Давление на входе падает. Датчики показывают. Высылаем ремонтников и охрану. Начинается бой, все вокруг залито керосином... И труба может рвануть! Коварные, злобные и неблагодарные. А вы, журналисты, называете их в газетах мирными дехканами. Весь Афганистан такой!
Я не стал спорить. Я был тогда еще отравлен советской пропагандой.
В пыли возникла странная процессия. Впереди брел мулла в тюрбане и с ручным пулеметом наперевес. Весь перепоясан пулеметными лентами.
Поддерживал афганца в изодранной форме царандоевца — местного милиционера. Царандоевец припадал к плечу муллы, волочил по дороге ноги, обутые в крепкие, седые от пыли, ботинки. Руки его болтались, как плети, вдоль тела. Лицо было иссечено, на лбу запеклись капли крови. Такие маленькие багровые мушки. Такое же лицо у муллы.
Следом шел босой старик. Он вел в поводу ослика. Приглядевшись, я понял, что руки старика связаны за спиной сыромятным ремешком-уздечкой. Непонятно, кто к кому привязан. Старик к ишаку или ишак к старику. На ослике сидел, понуро опустив голову, мальчик. В руках он держал веточку, которой подгонял ишака. Через спину ослика, по обе стороны каурого крупа, были переброшены два окровавленных мешка.
В растерзанном мулле разбойничьего вида не без труда я узнал Валеру Филина. Дарья одной рукой сгребла ворот своей куртки у горла, другой прикрыла рот, сдерживая крик.
Она увидела его сразу.
Я бросился к мулле.
Валера, не глядя на нас, прошел мимо. Он только перехватил пулемет и приложил палец к губам.
Тихо, мол. Я вас не знаю… Проходя в двух шагах от особиста, Филин сказал в пространство:
— На себя... Все — на себя! Минус два...
Полковник переспросил:
— Кто?!
— Фэбос и Желток.
Хрипело переговорное устройство: «Чинара, Чинара! Я Персик... Восьмые отработали по плану. Обеспечьте возврат. Как слышите? Прием!»
Неожиданно, задним ходом, вынырнула из-за поворота барбухайка.
Та самая, новогодняя елка. Торговец-усач выскочил из машины и, уже не улыбаясь, сноровисто открыл заднюю дверцу кузова и опустил пологий трап. Старик с осликом и мальчиком на спине ишака, не останавливаясь и не оглядываясь, по трапу зашли в кузов. Валера затолкал в кабину раненого царандоевца и сам прыгнул следом. Барбухайка ударила по газам. Взметнулась пыль.
Дарья рванулась вслед за грузовичком. Споткнулась, неловко упала коленями на дорогу. Машина взвизгнула тормозами и резко подала назад.
Филин выскочил и подхватил Дарью.
Пыль. Марево. Мираж на горизонте — огромное море и пальмы на берегу.
Белый пароход. В моей голове бухало, как молот:
«Что в мешках на спине ослика?! Что?!»
Молча погрузились на броню.
Особист достал фляжку:
— Помянем... Они вызывали огонь на себя. Рацию заклинило. Наверное, от взрыва. От Желтка и Фэбоса осталась земля, перемешанная с щебнем и кровью... У судмедэкспертов — «биологический материал».
Я уже знал тогда, что наши разведчики в Афганистане выносят из боя не только павших, но и оставшийся от них биологический материал.
— А старик и мальчик на ослике — они кто?! — я спросил, когда выдохнул после обжигающего глотка спирта.
Ответил замполит. Задумчиво жевал каменную галету из сухпая.
— Заложники. Им бы ни за что не дали выйти из кишлака. Порезали бы на ремни. Старик — какой-то важный дух. С ним Валера и вел переговоры. А на барбухайке — связной, который должен был их встретить...
Вечером минометчики-соседи пригласили нас в баню.
Дрова в Афганистане продают на вес. Вода в горных реках — бесплатно.
Дарья чувствовала себя свободно среди мужиков-офицеров. Сквозь простыню, в которую она заматывалась, угадывались волнительные формы.
Я понимал Валеру. Он уже сбрил бороду муллы-басмача и задорно блестел лысиной. Как ни в чем не бывало! Может, кто-то другой возвращался, растерзанный, из Чарикарской зеленки?! Пили спирт, запивая холодной «Фантой». Ее ставили в горный ручей. Я видел, как Валера сидел у ее ног. Коленки — ободранные, уже смазанные йодом. Она трогала его порезы на лице. Он осторожно целовал ее колени.
Она плакала.
Я понял, как все теперь у Филина с Дарьей. По-настоящему.
Но все-таки, улучив момент, небрежно спросил у замполита:
— Она что же — из чекисток?
Чекистками в Афганистане называли молодых женщин, продающих свою любовь за чеки Внешпосылторга. Никто их не осуждал за это. В Афганистане мужики с ума сходили без баб.
— Ты не вздумай такое сказать при нем. Он тебя просто застрелит... Филин хотел командира вызывать на дуэль, когда тот решил слегка приударить за Дарьей. Еле отговорили! С женщинами большая напряженка.
Два дня назад, рано утром ко мне в офицерский жилой модуль прибежал посыльный. Замполит звал в какой-то обещанный, полусекретный рейд.
Во рту у меня саднило, словно вместо языка кто-то засунул под небо кусок наждачной бумаги. Часы показывали шесть утра.
Попрыгали на броню — шли двумя бэтээрами в сторону Чарикарской провинции.
— На кого идем? — приободренный стаканом холодной воды в кабинете комдива, я демонстрировал опыт бывалого разведчика. Наслушался рассказов Валеры Филина. «На кого идем?» — то есть на караван идем, на кишлак, на перевал, или — на переговоры со старейшинами... Стариками с рыжими бородами и голубыми глазами, глядящими на наши вертушки. У коренных глаза голубые.
Замполит, мне показалось, с долей сочувствия посмотрел на меня и сплюнул с брони на пыльную афганскую дорогу.
После Афганистана мне долго казалось, что пыль Саланга, Баграма и Джелалабада скрипит у меня на зубах, а по ночам забивает нос и уши.
— На Ваньку Жукова идем! — сердито сказал замполит по фамилии Иванов.
И отвернулся в сторону.
Оказалось вот что.
Ночью из расположения батальона ушел в горы рядовой Иван Жуков, захватив с собой автомат Калашникова и «разгрузку» с запасными рожками.
Имя и фамилия мне запомнились не потому, что чеховский Ванька со школы засел в голове.
Жуков оказался родом из подмосковного города Пушкина, где я тогда жил. Ванька не просто ушел.
Прежде чем сбежать из гарнизона, он уложил насмерть старшину-узбека. Короткой очередью, «от пуза».
Я уже знал тогда о советских солдатах, принявших ислам и воюющих в отрядах афганских партизан.
И даже встретился с одним из них. Дезертир.
Но с Ванькой тема была другая — сексуальная.
В афганских командировках мне просто везло на нее, эту, совершенно не популярную в советских газетах того времени, тему. Отсутствие женщин висело проклятьем над страной. Как в стане врагов, так и среди ограниченного контингента советских войск. Про танцующих мальчиков — сексуальных рабов «бачабази» — мне рассказывали все. В аэропорту Кабула я видел, как улетают на родину «чекистки». С чемоданами и баулами, набитыми товаром, закупленным на доходные чеки от свободной любви. Я обратил внимание на то, что миловидные и хрупкие женщины сами прут тяжеленные тюки в чрево самолета. Неужели нет мужчин, которые их могли бы проводить на родину? Встречавший меня офицер-штабист криво усмехнулся: «За любовью к ним здесь выстраивались очереди... А вот проводить некому!»
Так я впервые узнал о женщинах-чекистках в Афганистане. Сгоряча подумал плохо и о Дарье, фронтовой жене своего друга. А тут еще и Ваньки Жукова история. Старшина-узбек домогался Ваньки-первогодка.
Неуставные отношения... На завтра роте была назначена помывка в бане. Узбек при всех сказал Ваньке: «Ну, завтра-то я уж потру тебе спинку... Готовься, Ванютка!» Он его так любовно звал — Ванютка. Ванька был похож на миловидную девушку. Белобрысый, с пухлыми губами и длинными ресницами. Но был мужиком и решил стоять насмерть.
Уложил старшину и ушел на перевал.
На вершине перевала лежал снег. Минусовая температура.
Мы нашли его на каменной полке высоко в горах, куда прошли по дороге-серпантину. Увидев Ваньку, прижавшегося к валуну, Иванов приказал выключить моторы и тихо позвал:
— Сынок! Ты меня знаешь?! Я замполит, иди к нам, тебя больше никто не тронет!
Два русских человека, Иванов и Жуков, встретились. Два солдата.
Ванька не мог говорить, губы его посинели и дрожали. Сполз по камням, но автомат держал крепко. Еле отобрали из закоченевших рук. Глотнул из фляжки, порозовел и, всхлипывая, рассказал, что дважды мимо него проезжали духи на джипе. И дважды окликали его. Эхо докатилось. Вот тогда ему стало по-настоящему страшно. Они уже знали, что русский солдат с оружием ушел из части. Они даже знали, как его зовут.
Улучив минутку, я спросил у замполита:
— Отдадите под трибунал?
Иванов помолчал:
— Война все прикроет. Всю грязь.
Видишь снег на перевале? Каменных обрывов не видно... Жукова переведу служить в другую часть. А родным сообщим, что Рустам погиб при выполнении задания. Какому отцу хочется иметь такого... хм... сына? А?! Сам подумай.
После бани мы сели за купелью на специально врытой в землю лавочке.
— Ну, и как тебе Дарья? — резко спросил Филин.
Дарья мне сильно нравилась.
Но совет Иванова я запомнил. Стреляться с Филиным в мои планы не входило. Да я бы и не смог выстрелить в Валеру.
Я спросил:
— Ну и что ты будешь делать? Война ведь кругом.
Картинка с двумя мешками на ослике, подтекающими сукровицей, не выходила у меня из головы.
— Брак регистрировать могут только в Кабуле, — ответил Валера, — но...
Плохая примета. Один связист-старлей из Джелалабада привез невесту.
Все путем: шампанское, «горько!», белая фата... Назад шли на броне. Подорвались на фугасе при въезде в город. Только фату и нашли.
Другой жених, из Герата, договорился с вертушкой.
Чтобы не рисковать — слух уже пошел по частям: в Афгане нельзя в загс ездить на броне! При подлете вертолет сбили... В общем, мы решили пожениться в Москве. Мне же засветила учеба в академии. А она сама из Одинцова.
Напился я люто. Я пил за их счастье. Хотелось плакать. Будущее светло?! Хотелось немедленно ехать к министру обороны и просить о выводе из Афганистана всего двух человек — майора Филина и старшего сержанта Дарью Ушакову.
— Ты понимаешь, что Дарью надо увозить из Афганистана?! Она знаешь, сколько тебе детей нарожает... Она любит тебя.
Филин поскреб подбородок.
Рыжая щетина снова оформлялась в бороду.
— Есть еще такие понятия, как долг, присяга... Контракт, наконец!
— Для мужчины — да. Для офицера... А для женщины?!
— Да успокойся ты! Месяц остался. Я уже рапорт для поступления в Академию генштаба у комдива подписал. Вот схожу последний раз к Чарикарским духам!
Первой в зеленку уходила она. В кишлак, прилепившийся на берегу Пянджа. БАПО с двумя танками для охраны, в начале и в конце колонны, готовился выйти в горы. Я видел, как расставались Филин и Даша.
Командир отряда, усатый подполковник Витя, перекрывая гул моторов, крикнул густым басом, совершенно не подходящим для его невысокого росточка: «Сержант Ушакова! На броню!» А он все держал ее руки в своих руках. И солдатики-первогодки на башнях, и черноволосая женщина-врач рядом с водителем медицинской машины— «таблетки», — отворачивались в сторону. Женщина была похожа на птицу.
Под вечер пришло сообщение.
БАПО на переправе через горную реку оказался отрезанным от берегов. Отряд уже уходил из кишлака.
Свою работу они сделали. Моджахеды, получив тушенку и галоши, посмотрев индийский фильм, точными выстрелами из гранатометов подбили первый и замыкающий танки. Командир колонны, усатый подполковник, приказал женщине-врачу и Дарье Ушаковой прыгать в поток и вплавь уходить из колонны. Два автомата и четыре гранаты на двоих.
Подполковник знал, что бывает с русскими женщинами, когда бандиты берут их в плен.
Когда подоспела помощь и бородатые отошли в кишлак, Филин схватил за грудки Витю. У подполковника голову опоясывал кровавый бинт:
— Ты чего сделал, Витя?! Они отсиделись бы в броне! Подполковник прохрипел:
— Руки! Я убрал приманку! Ты не знаешь что ли, Валера?!
И лицом, залитым кровью, уткнулся в куртку Филина.
В живых из отряда осталось человек пять.
К утру кишлак «Градами» сровняли с землей.
Филин метался по гарнизону. Вариантов было два: или идти вниз по реке на каком-нибудь плоту, или пробираться каменными тропами по берегу. Где-то они могли выплыть, затаиться в скалах. На складе у разведчиков Филин добыл две резиновых гондолы. Их надули и скрепили досками. По периметру увязали алюминиевыми планками. Получился катамаран. Оказывается, в ТурКВО, когда готовились к вторжению, предусмотрели и такой вариант передвижения по горным рекам. В мешке, где лежали гондолы, пересыпанные тальком, обнаружилась инструкция по управлению катамараном. Валере инструкция была не нужна. В институте Филин был командиром команды сплавщиков.
— Пойдешь загребным? В штабе нет ни одного, кто сплавлялся по горным рекам.
— Пойду... А весла?!
Четыре стальных лопасти вырезали из двери подорванного зилка. Прикрутили шурупами к черенкам лопат. Приехал старший командир в темно-зеленой форме. Мрачно наблюдал за сборами.
— Майор! Горячку-то не пори... Гражданского я с тобой не отпущу. Ты видел речку?! Вас расхлещет на первом пороге! С Гандикуша поперли сели. Давай сделаем так: я дам тебе мотогруппу — пойдете по дороге, вниз по притоку...
Филин набычился:
— Товарищ генерал! Такой группой мы обязательно привлечем внимание. Вот если бы с Мазари-Шарифа или с Саланга навстречу нам пошла другая колонна...
— Кто же позволит мне отвлекать такие силы на поиск двух...
Он осекся. Валера сверкнул глазами из-под бровей: ну-ну, кого — двух?!
— Я все равно уйду ее искать... Вы же знаете! Дайте свой джип. Я перевешу номера. Вашу «Тойоту» в Чарикаре любой пацан знает.
Через два дня «Тойоту», изрешеченную пулями и сожженную, нашли в овраге за Чарикаром. В тот год ни Валеру Филина, ни его возлюбленную Дарью Ушакову я больше не встретил.
Сколько прошло — десять, сто,тыща лет!? Мне позвонил особист — он теперь работал мэром одного из городков в Подмосковье.
— К тебе придет парень... Ты его узнаешь сразу. Он привез тебе привет.
Ко мне в кабинет зашел ... Валера Филин! Только молодой. Но тоже — лысый, бритый под ноль. Под два метра ростом, сверкает улыбкой. В джинсах и кроссовках, в белой рубашке. Представился:
— Кирилл Филин, закончил институт военных переводчиков.
И протянул коробочку. Я коробочку открыл. Там лежал серебряный перстень с черным камнем. На камне вязью: «Расколются их сердца».
Мусульманину нельзя носить золотых перстней.
Только серебряные. А золото — для женщин.
Такого быть не могло!
Я перстень узнал. Его носил мой друг, разведчик Валера Филин.
— Откуда?!
— Возвращенный из плена русский солдат передал. Жил в Чарикаре. Его нашел какой-то Валиуддин, местный мулла. Дал адрес моей матери в Одинцове. Она до сих пор там живет. У муллы две жены и целая орава ребятишек. Одна жена — известная в тех местах лекарь. Другую зовут Дарья — по-персидски, с ударением на «я».
— Расколются их сердца... Да, я знаю этот перстень.
— Посмотрите: там по ободку выгравированы еще две надписи: «Не облекайте истину в ложь» и «Ни одной душе не будет дан груз больший, чем она способна вынести». Постулаты из Корана. Фарси я учил в институте.
— Пусть останется у тебя. Отец послал перстень тебе.
Кирилл возразил:
— Нет! Он просил найти вас и передать кольцо.
Упорные они, Филины. Не потеряли себя.
Ни в любви, ни в вере.
И теперь вам такая картинка! И я не облекаю истину в ложь.
С чешскими кинематографистами я приезжаю в Чарикарскую зеленку. Чехи сплавились на плоту «Матильда» по реке Пяндж. Мы добираемся на джипах в тот кишлак. Кишлак очень солнечный, вдоль арыков растут персики и арбузы. Вертушки уже не летают. Но старики все так же сидят у дувалов.
И смотрят поверх нас, вдаль, голубыми глазами.
Выбегают пацаны-подростки, тянут к нам руки и кричат: «Шурави, шурави!» Они всегда так кричали. Степенно оглаживая уже седую бороду, идет Валиуддин. Он широко, для объятия, распахивает руки.
Что случилось за эти тысячу лет? Как он спас своих жен, Дарью и врачиху, похожую на птицу? Все остается за кадром. Читатель додумает сам.
Валиуддин с арабского — покровитель религии.
Две жены Валиуддина, носатая, как галка, врачиха и статная Дарья готовят чай, несут халву, режут арбузы. Просто какие-то райские арбузы — сахарнорозовые.
«А почему бы и нет?! — думаю я, — почему бы не скрасить афганскую жару добрым ломтем арбуза!?» Да и выпить рюмку-другую за встречу не мешало бы. Любой пьющий знает, что водку в жару очень хорошо закусывать арбузом. Чехи тоже радостно гомонят.
Валиуддин смеется.
Он не пьет алкоголя.
А ведь когда-то, в студенчестве, пил. И у него была другая вера. Может, выход — в поиске нового Бога?!
Но мудрые говорят, что Бог — един.
Подъезжает барбухайка. По-нашему — сельская автолавка. Усатый торговец открывает кузов и спускает трап. Он приглашает нас отовариться в его лавке. Нет ни ослика с кровавыми мешками на спине, ни связанного сыромятным ремешком предводителя душманской орды.
Повторяю для неверующих — много солнца, персиков и арбузов!
Дарья посматривает на меня лукаво. Она почти уже не говорит по-русски. Мне кажется, она догадывается, что когда-то, очень давно, на войне, я был влюблен в нее. Может, даже я люблю ее до сих пор. Эх, если бы не ревнивый майор Филин, сплавщик и дуэлянт! Но я выбрал свою дорогу. Он — свой путь. И то и другое, как видим, возможно. Один всю жизнь в суете и в предательствах — чужих и собственных. Другой несет слова веры, которую, надеюсь, он обрел, и, без устали, рожает ребятишек.
Главное — чтобы сердца не раскололись. Ни одной душе не будет дан груз больший, чем она способна вынести. Чехи достают фотоаппараты. Валиуддин с женами стоит под чинарой. Дети облепили их со всех сторон, сидят в ногах. Каждый держит в руке по ломтю сахарного арбуза.
ОБ АВТОРЕ
Александр Купер — московский литератор. Работал корреспондентом «Комсомольской правды» в Англии, Чехии — времен «бархатной» революции, в Афганистане и Чечне. Награжден орденом «Знак Почета», медалями и Почетным знаком «20 лет вывода Советских войск из Афганистана». Прошел путь на головном танке от Джелалабада до Кабула. Лауреат премии «Золотой Дельвиг — 2016», номинант «Русского Букера — 2016». В издательстве АСТ выходит его новый роман «Истопник», в издательстве «Планета» — повесть «Лазарь».