Юозас Будрайтис: Что такое свободное время - я не понимаю
— Как вы отреагировали на предложение принять участие в съемках «Нюхача»? Сразу ли согласились или были какие-то сомнения? И если были – то в чем они заключались?
— Первая реакция не только моя, но и всей моей семьи была такой: «Зачем тебе это надо? Чего тебе не хватает? Наснимался уже, живешь небедно, зачем тебе это нужно?» Но вот какой-то бес путает. Сниматься, может, уже и не надо было бы, но атмосфера съемочной площадки и работы перед камерой - этого не достает, поэтому иногда позволяю себе такие вылазки. Однако смотрю, чтобы много ездить не надо было – скучаю по дому. А здесь, в Киеве – близко, люди приятные и команда работает очень профессионально, несмотря на то, что это сериал, снимают очень по-киношному.
— Вы говорили, что не смотрели фильм и ничего о нем не знали, когда получили приглашение. А как сейчас, после запуска съемок, у вас было время ознакомиться с предыдущими сезонами?
— Нет, я не буду смотреть, пока не закончу. А потом посмотрю все сразу.
— У каждого героя, которого вы воплощали на экране, есть более глубокий, не сразу считываемый второй план. Здесь, в "Нюхаче", у вашего героя тоже есть такое второе дно? Что вы хотели бы в него привнести, что осталось за пределами сценария?
— Теперь мне все чаще достаются отрицательные роли, возможно, с возрастом лицо стало более суровым и не вызывает доверия, или, может быть, сам огрубел, что негативное во мне видят режиссеры. Я не берусь это анализировать. С другой стороны, каждая негативная роль имеет больше тайны и больше возможностей. Если персонаж на дне, его можно поднимать, а когда положительная роль – герой высоко и падать ему нельзя. В негативном материале в этом смысле интереснее существовать. И если я соглашаюсь на роль, то ничего не требую, выполняю то, что нужно режиссеру, что написал сценарист. Другой вопрос, если тебя это не устраивает – не соглашайся.
Я же согласился на роль Локмуса, подумав о том, удастся ли мне какой-то кристаллик доброты в этом человеке уловить. Локмус - человек, который сам на грани гибели, ради своего спасения он борется и идет напролом. Это, может быть, гиперболизированное стремление каждого человека – выжить любой ценой. Хотя, конечно, с точки зрения морали, он использует нечеловеческие способы для этого. Но если войти в его состояние, то можно понять, что он делает грандиозное дело. Во-первых, Локмус говорит не только о себе, а о том, что он изобрел нечто, что спасет миллионы жизней. Значит у него все-таки есть человеческое, гуманное мышление.
— Гении далеко не всегда хорошие люди…
— Если говорить о гениях, то они все не здоровы. По-моему, нет ни одной гениальной личности, которая была бы в полном здравии. Например, Ницше – это сифилис, его мозг был поражен. Перечислять можно долго, они все имели отклонения от нормы. И тоже самое можно сказать о гениальном Локмусе. У него есть рефлекс самоспасения, да он на грани, и он даже не анализирует рефлекторное стремление изобретать, чтобы спасти себя. Но я не вижу в нем абсолютного негодяя, который думает только о себе. Как это удастся воплотить в кадре – пока трудно понять. Потому что, например, у меня есть огромная сцена на японском языке. А учить его очень сложно, и когда я буду произносить эти слова, у меня глаза будут на лбу, я не смогу даже подумать об игре, буду зациклен лишь на том, как произнести весь этот текст. Так что здесь я уже потеряю, не смогу никаких нюансов разложить.
— Правильно ли я понимаю, что перед съемками вам пришлось учить и японский язык?
— Да, было несколько занятий, была учительница и на площадке, но что она может мне дать за столь короткое время? Если основательно за это браться, то надо начинать с фонетики и грамматики, а на это нет времени, у нас очень сжатые сроки. Я снимался в трех картинах в Германии, и во время съемок первого фильма вообще не знал немецкий, но как-то механически его выучил. Поначалу было очень трудно, потом я немного посмотрел грамматику, фонетику и мне все удалось. И с каждым днем было все легче. А на третьем фильме было уже совсем легко. Сейчас же начинать вникать в грамматику, фонетику времени нет. Я последние дни ничего не могу делать, ничего вообще, просыпаюсь по ночам и начинаю повторять эти фразы на японском… Я уже никакого ощущения жизни не чувствую.
— Как вы думаете, почему люди, обладающие незаурядными способностями, в основном несчастны? И Наркис, и Нюхач – их нельзя назвать счастливыми людьми, их дар приводит к одиночеству…
— Потому что у них очень большое эго, настолько сильно выраженное, что они не совместимы с другой личностью. Такой человек является оторванным от людей ввиду своей гениальности. Он сам не понимает, как он это делает, потому что объяснить это просто невозможно.
— Недавно вы были в Киеве со сложным, философским моноспектаклем "Последняя лента Крэппа"."Нюхач" же, по большому счету, – чисто развлекательный продукт, насколько вам интересно принимать участие в создании такого рода контента? Чем вы руководствуетесь, принимая предложение сниматься в таких проектах?
— На самом деле, все – развлекательность, если уж так думать. Возьмем, допустим, фотографию: есть развлекательная фотография и есть социальная. Тот, кто занимается социальной, не лезет в натюрморты и т.д., но фотографирующий человек, если у него есть вкус, он всегда все равно ищет для себя стимул чем-то любоваться, что-то ощущать, думать… Тоже самое и здесь. Я уже говорил о том, что Локмус может быть гуманным, и не такое уж совсем развлекательное это кино. Да даже если и так, мы же профессионалы в конце концов, поэтому должны играть всякое.
Да, я много философских и углубленных ролей воплотил, и мне, так сказать, это уже немного тягомотно. Потому что все накладывает свой отпечаток, а я хочу раскрепоститься немного, развлечь себя. И Крепп мой очень тяжелый, он у меня высасывает все, я уже ни о чем не могу думать, кроме как о своих каких-то качествах, внутренних брожениях и т.д. Это начинает сильно давить и надо развлечься. Кто-то будет высаживать цветы, кто-то – играть в баскетбол, ну а я подумал, что развлекусь, играя такого негодяя. Тем более, что я люблю немного иронизировать своих персонажей, чтобы они не были плоскими, и думаю, что и здесь мне удастся это сделать. Но если даже и нет – не беда…
— Осенью прошла ваша фотовыставка «Мой Париж». Вы рассказывали, что тогда вас интересовала жизнь города, дух времени ... А сейчас вы ощущаете дух, атмосферу настоящего времени? Есть в нем что-то, что хотелось бы запечатлеть?
— Мне всегда хочется что-то уловить, поймать… Я немножко заражен этой бациллой объектива, который на меня смотрит и в который смотрю я. Поэтому я ловлю моменты, когда еду на машине, ловлю какие-то картинки из того, что меня окружает. На площадке сложнее, потому что времени нет, да и время таких фотографий, которые я делал раньше на съемках, прошло, таких снимков уже никогда не будет. А специально делать портреты я не хочу, потому что я больше любил саму атмосферу кино и тему, теперь я это потерял, и сейчас увлекаюсь другими вещами.
— Создание кино тогда и сейчас… Не утрачена ли с приходом новых технологий та самая магия, когда до того момента, пока пленка не окажется на монтажном столе, не было понятно – получилось или нет?
— Да, это точно. Мне всегда не хватает режиссера, который стоит за этим волшебным стеклышком, называющимся объективом. Когда я вижу глаза режиссера и объектив, тогда я чувствую некую ответственность перед божественностью, божий глаз, который за мной следит. Теперь же где-то там кто-то кричит, в какой-то другой комнате… К этой специфике тоже можно привыкнуть, но не к темпу. Сейчас скорость просто сумасшедшая, за 12 часов надо снять как можно больше, и гнать, гнать, гнать беспрерывно – это, конечно, упрощает все.
Естественно, уже нет нюансов разных, разных настроений, атмосферы нет. Хотя, Артем очень киношно работает. Он старается как для кино все делать, и атмосферу создают, и колдуют, и снимают фрагментами – мне это очень нравится, это немножко приближает к тому кино, по которому скучаешь. Но все равно к тому, что было, уже не вернешься, это все в прошлом. Поэтому приходится мириться с тем, что есть. Мне очень жалко, что те времена, когда работали неспеша, когда можно было многое обговорить, обсудить - ушли. Хотя с другой стороны, актеру нечего выяснять, он должен исполнять то, что ему положено, и все. Даже Тарковский об этом говорил, что ему не надо, чтобы актер что-то выяснял.
Актер такой же элемент, как и все остальные. И я не могу спорить с ним, хотя хотел бы, но не могу.
— Как вам работается на съемочной площадке Нюхача? Быстро ли вы нашли общий язык с режиссером и вашими коллегами?
— Очень милые люди работают на площадке, проблем никаких нет. И девочки стараются всегда помочь, и чайку, и водички принесут, и гримеры просто очаровательные. И режиссер Артем очень доброжелательный, он человек, который следит за всем и заинтересован в том, что ты делаешь. Мне нравятся некоторые знаки, которые он подает после снятой сцены. Я к таким знакам привык с Жалакявичюсом, моим крестным отцом в кино. Он никогда мне не говорил хорошо я что-то сделал или нет, только взглядом выражал или поворотом головы давал понять, получилось ли. Так что атмосфера в группе очень хорошая, творческая. С Кириллом Кяро мы быстро нашли человеческий контакт, и трудно было бы его не найти.
— Насколько я знаю, вы предпочитаете авторское кино. А что из современного кинематографа вам по душе? Смотрите ли вы сериалы? Как вы воспринимаете тенденцию, что великие режиссеры уходят с широких экранов в другую форму?
— Сериалы я очень редко смотрю, меня в основном об этом жена информирует. Она смотрит хорошие сериалы, например, датские картины или некоторые американские, в которые уходят большие режиссеры. Есть хорошие примеры, но я не могу рассказать об этом, так как я не большой поклонник сериалов, для меня слишком долго, я не могу столько ждать, что же будет дальше.
— А как вы проводите свое свободное время?
— Я не очень понимаю, что такое свободное время… Какое это свободное время? Ведь даже когда ты лежишь на кровати, глаза – в потолок, ты все равно не пустой человек, о чем-то думаешь, размышляешь… Или чтение книги – это ведь тоже не является свободным временем. Я люблю литературу медленного чтения, которая требует размышлений, дополнительных книг к этой книге… Так что у меня нет свободного времени, вот когда ляжешь в могилу, вот тогда будет свободное время навсегда…
— У вас огромное количество ролей, есть ли такая, которая вам особо дорога и близка?
Нет, я бы так не сказал. Значительна для меня, наверное, первая работа, потому что это первое знакомство с кино и с великим режиссером Витаутасом Жалакявичюсом. И картина получилось всех времен – «Никто не хотел умирать»… Другие работы и роли выделить не могу, потому что они все были процессом работы над собой, процессом познания мира и себя в этом мире, переживания боли, разочарования, страдания - все это приходило через меня и частицу этого я пытался уложить в каждую картину.
Если я сталкиваюсь с очень сильным переживанием, я пытаюсь это отработать так, чтобы оно потом проскользнуло в роли. Поэтому мои роли – это лаборатория для одной и той же цели: анализировать себя дальше. Сюда входят и хорошие роли, и не очень удачные, потому что иногда не очень удачная роль дает мне больше познать себя и окружающее, чем хорошая. Не может быть одной лучшей или худшей, они все моя жизнь, моя лаборатория, и поэтому я все их люблю.
— Кто-то из актеров говорит, что, уходя с площадки, оставляет своего героя там. Кто-то – наоборот, отмечает, что каждая роль, каждый персонаж накладывает свой отпечаток. А как чувствуете вы?
Мне кажется, что все, что ты получаешь в жизни выходя из спальни утром – все это есть твое. И есть только то, что есть сейчас, в данную секунду, только здесь и сейчас. Поэтому когда я играю, например, Креппа, никогда не делаю задумки о том, как сегодня пронести эту линию, я иду от сиюминутности. А чтобы так случилось, как есть сейчас, я хожу по своим внутренним болотам, сугробам, которых уже и нет давно. Кто-то когда-то укусил меня, кто-то ужалил, кто-то отнял пол руки, кто-то - наполнил… Перешагну в следующую секунду, и там что-то еще произойдет. Это процесс, он очень интересен, если все время думать об этом, если не распылять себя на бездумные действия. Нет ничего в мире случайного и мелкого, все очень важно, нет мелочей. Каждая мелочь – часть моего существа, моего настроения…