Певица Любовь Казарновская: Театральные билеты не должны быть дорогими

В свет вышла книга Любови Казарновской «Страсти по опере». Автор — не только оперная певица мирового значения, но и тонкий знаток истории музыкальной культуры. Поэтому книги, которые она пишет, — не просто мемуары. Личная жизнь автора в них переплетается с искусством. Новая работа Казарновской — энциклопедия музыкального театра. С ее создательницей мы поговорили о проблемах современности, эта беседа продолжает рубрику «Зеркало для героя».

— Любовь Юрьевна, ваша первая книга о театре называется «Оперные тайны». О чем она?

— Это была такая исповедь о моем сорокалетнем пребывании на сцене. Мой концертный дебют состоялся в 1978 году на сцене Музея А. С. Пушкина в Хрущевском переулке — с легендарным педагогом Надеждой Матвеевной Малышевой-Виноградовой. Она мне аккомпанировала. К ней я попала в 17 лет — ей было 80 к тому времени — по счастливой случайности. Надежда Матвеевна была уникальным, штучным специалистом, стажировалась у великого вокального педагога Умберто Мазетти. Кроме того, она была вдовой Владимира Виноградова, большого русского лингвиста и литературоведа, знаменитого исследователя Пушкина. И она, как верная жена, потрясающе владела русским словом и умела его преподать — и через музыку в том числе.

— Расскажите про свою первую серьезную работу.

— Надежда Матвеевна настояла, чтобы я занималась Татьяной в «Евгении Онегине». Я сказала: куда мне Татьяна? Я еще так мала, такая неумешка… А она говорит: «Знаешь, к Татьяне надо очень долго подбираться. Через русский романс, через умение владеть словом, через умение слышать поэзию». И мы начали заниматься. «Татьяна должна в тебе вызреть, — говорила педагог, — но очень важно начать сейчас, потому что по возрасту, по свежести чувств ты — Татьяна. Ты будешь разной Татьяной в разные периоды своей жизни. И в какой-то момент ты отодвинешь эту партию, потому что должно быть соответствие и голосовое, и физиологическое, и внутреннее». И как она была права!

— А с чего началась вообще ваша любовь к музыке — еще до того, как вы начали заниматься вокалом?

— Если вы помните, советским людям обеспечивала очень прочную связь с большим миром музыки радиоточка. Мы жили большой семьей — папина мама и его тетка жили с нами. И у моей бабули всегда было включено радио. Она никогда не признавала никаких программ, кроме Всесоюзного радио. Там шла программа «В рабочий полдень», и я с младых ногтей переслушала всех гениев. Рихтера, Гилельса, Когана, Максакову, Обухову, Нежданову, Лемешева...

— Я все то же самое!

— Помните, анекдот был на эту тему: «В эфире программа «В рабочий полдень». Фрезеровщик завода «Красный пролетарий» Петр Иванович Иванов просит передать вторую часть Седьмой симфонии Людвига ван Бетховена». Я на этом росла. Я еще не умела толком ходить, но напевала уже мазурки Шопена — очень хороший слух был. Уже в год. Мама вспоминала: «Тебя все в нашем доме называли Любочка-артистка». Бабушка, папина мама, была с Волги, из Царицына, который переименовали в Сталинград, а потом и в Волгоград. И когда Зыкина пела «издалека долго течет река Волга», бабушка плакала, потому что очень тосковала по своим родным местам. Я эту песню знала наизусть. В начале 1960-х у нас вышел индийский фильм «Господин 420». Мама вспоминала, как я разучивала песню из этого фильма, вбегала на кухню, вскрикивала: «Хей!» — там был такой фрагмент — и бежала дальше учить. В общем, все, что звучало, Люба пела. В детском саду всегда, где петь, декламировать — везде Люба. Потом школьные вечера, все модные группы были в центре моего внимания — Beatles, Deep Purple, Сreedence Clearwater Revival, Том Джонс, молодой Элтон Джон — мы обменивались этими бобинами…

— Надо же! Вы росли на рок-классике.

— Да! У нас была чудесная школьная группа. Мы жили в соседнем доме со Стасом Наминым. Стас и его группа «Цветы» приезжали к нам в школу на вечера. Я солировала с ними. Пела Yesterday, Ob-La-Di, Ob-La-Da. И готовилась при этом на журналистику в МГУ, потому что у меня очень хорошо шли гуманитарные предметы.

— Слава богу, что не стали журналистом.

— Вот как это было. Мы с мамой идем подавать документы в МГУ, и вдруг она говорит: смотри, идет второй тур в Гнесинку. А мне 16 лет. А тогда на вокальное отделение принимали с 18 Я захожу: на отделение актеров музыкального театра берут с 16 Мне говорят: «Что можешь спеть?» А у меня нот нет, я не готовилась... «Народную песню знаешь?» — «То не ветер ветку клонит». — «В какой тональности?» — «В ре минор». А я играла на рояле очень прилично. Сыграли. И говорят: переходи на третий тур. Я потом спрашивала маму: «Мам, как ты так все поняла, впихнула меня в Гнесинку?» Она отвечала: «Ты бы видела свои глазенки. Они у тебя так горели, что я поняла: если я не дам тебе этот шанс, ты мне не простишь этого никогда». Но склонность к слову мне пригодилась. Хотя мама — филолог-русист, сестра — специалист по французской грамматике.

А у Малышевой-Виноградовой слово — краеугольный камень. Она говорит: музыкально-драматическая интонация для певца — это все. Как ты проартикулируешь слово — это невероятно важно. Вокализировать — это многие смогут. А ты артикулируй, ты достучись до сердец людей словом, окрашенным музыкой. А потом работа со словом мне пригодилась на радио «Орфей» — в передаче «Вокалиссимо». Публика заходила и заходила — слушать записи программ.

— А ваш выход на ТВ?

— То же самое получилось с «Точь-в-точь» на Первом канале. Сначала был проект «Призрак оперы». И там ко мне приглядывались: как я говорю, как общаюсь с аудиторией. И они поняли, что это можно вывести в просветительскую тему. Сейчас мне люди говорят: «Мы иногда заходим послушать программу благодаря вашим комментариям. Почему, например, Шаляпин — это не только ресторан на Остоженке, а человек, который перевернул сознание людей? Почему Мария Каллас перевернула сознание? И мне самой интересно говорить — и об истории, и о том, что происходит в современной музыке. Просветительство меня очень интересует.

— Вы рассказывали на пресс-конференции о том, как трагически провалилась премьера оперы «Кармен» Бизе — самой популярной сейчас в мире. А я вспомнила о провале «Дон Жуана» Моцарта в Вене. И еще есть много случаев, когда публика не сразу понимает масштаб произведения и масштаб автора. «Смерть подарит нам бубенчики славы», как сказал поэт Александр Галич. Полно непризнанных гениев, которых оценивают по достоинству только после смерти.

— Вокруг Моцарта создавалось определенное мнение в Вене, где у него были враги. А в Праге, где к Моцарту относились непредвзято, у «Дон Жуана» был сумасшедший успех. Моцарта выносили на руках из театра. А в Вене создалась враждебная обстановка, инспирированная зальцбургским кардиналом, которого раздражало, что Моцарт — свободный художник. Пишет и говорит, что хочет. Кстати, Сальери был очень востребованным композитором — гораздо востребованнее, чем Моцарт, — и при папском дворе, и при императорском дворе Австрии он постоянно получал заказы. А Моцарт — нет.

— Но мы не можем сегодня вспомнить ни одной мелодии Сальери. А Моцарта сколько угодно.

— Сальери был очень хороший композитор. Но Моцарт был, как говорят, поцелован Богом в макушку. То же самое — Петр Ильич Чайковский. Критика писала: «Пиковая дама» — это еще хуже, чем «Евгений Онегин», Чайковский отвечал: я смотрю на Пушкина снизу вверх… А сегодня Моцарт и Чайковский — два самых исполняемых автора. И «Кармен» Бизе — самая популярная опера. О них вытирали ноги. Но они шли своей дорогой, потому что верили — своему дару они должны служить вечно, что бы ни случилось.

— Очень трудно идти напролом в некоторых обстоятельствах. Вы писали про маму: у вас пропал голос, когда она умерла. Как вы восстанавливались?

— Мама была большим другом. Все события, которые происходили в моей жизни, я обсуждала с мамой. Она бывала мудрецом по жизни. Не вторгаясь, не диктуя, а просто мощно поддерживая меня. Ее уход был для меня ужасом. Она собиралась ко мне в Вену, где я тогда выступала. Мы накануне поговорили. Она спрашивала, как у меня репетиции… А мой муж (импресарио Роберт Росцик. — «ВМ») в это время был в Москве по работе. И вот на следующий день он звонит мне в семь утра и говорит: «Срочно вылетай. Маме нехорошо», — он не сразу признался, что она умерла. После маминой смерти у меня началась такая тяжелая бронхиальная астма, что я не могла спать ночью. Спала в кресле, потому что у меня клокотало все… Это было страшно… И я нашла женщину, травницу. Она передавала мне в Вену сушеные травы. И говорила: «Ты начитывай молитву. Утром — это, днем — это, вечером — это». И болезнь постепенно стала отступать. А через четыре-пять месяцев я начала распеваться, заниматься «через не могу». Пришлось, конечно, отменить несколько контрактов. И вдруг в один прекрасный момент моя пианистка вошла в комнату и говорит: «Все, это наша Люба, с нами, это твой голос». А через два года появился мой мальчик, сын. Я сама стала мамой. И поняла, что никаким слабостям больше нельзя поддаваться. За нами с Робертом идет маленький человечек. Муж стал для меня очень большой поддержкой.

— К тому же у вас в то время была история с тяжбой за имущество.

— Да, мой папа решил жениться. И дама, которая появилась в его жизни, сказала: все, что было до нее, не должно существовать. Ни дочерей, ни внука. Она стала отсекать папу от нас. Это тоже было для меня страшной трагедией, потому что папу я очень люблю, он навсегда остался в моей памяти дорогим, светлым, любящим человеком… А потом категорически поменялся… В общем, этот клубок отрицательных эмоций подействовал на меня очень сильно. Но у меня получилось все это преодолеть. Хотя было очень тяжело…

— Вы очень сильный человек.

— Да, это правда.

— А потом вы выступали со многими оперными звездами первой величины — Пласидо Доминго, Хосе Каррерасом, Лучано Паваротти. И со многими другими.

— Мне очень повезло. Люди замечательные. Казалось, такие люди, как Мирелла Френи (звезда итальянской оперы. — «ВМ»), Николай Гяуров (болгарский оперный певец. — «ВМ»), — недосягаемые величины. Но какие они милые и простые в жизни! Мы ходили друг к другу в гости, говорили на простые житейские темы. Помню бесценный совет Миреллы Френи: «Никогда не путай театр и жизнь. Не будь в жизни надутой примадонной. Звездой ты должна быть на сцене, а в жизни будь нормальным, адекватным человеком». И прекрасное воплощение этого правила — Пласидо Доминго. Помню: вхожу в кафе в «Метрополитен-опера». И сидит Доминго в джинсовом костюмчике, в кроссовках, вокруг него артисты миманса (массовки. — «ВМ»), хора.

И он со всеми общается, всем отвечает. А с Паваротти была смешная история. Мы поем спектакль. И Роберт привел на репетицию Андрюшу — нашего сына, которому тогда было два года. А там такая сцена в «Паяцах»: Канио (Паваротти) бросает стулом в Недду (меня) — с криком «Назови мне имя твоего любовника!» Когда Лючано бросил стул, Андрюша разрыдался. Лючано подхватил его на руки: «Маленький, не бойся, мы с мамочкой друзья!» Все по-итальянски, естественно. И подарил ему конфету. Потом мы пошли в гости к Паваротти. Он гениально готовил пасту с трюфелями… Вот такие люди. Чем больше звезда, тем нормальнее человек.

— В вашей книге я прочла, что в опере сейчас модно оркестру играть громко, а певцу пытаться его переорать. Это же из рок-музыки история: инструменты грохочут, и певец ревет как резаный…

— Совершенно верно, в опере тоже есть такая тенденция. То, что в опере есть субординация, уже забывают, каждый старается погромче самовыразиться. Один дирижер, довольно известный, как-то мне сказал: «А почему я должен аккомпанировать? «Лежать» под певцом? Я тоже творческая единица». Но все компоненты в оперном театре должны соответствовать друг другу. Тем не менее все чаще из оперы пытаются сделать драматический театр: мы видим на сцене какие-то оторванные руки и ноги, какие-то тряпки…

— Это называется режиссерская опера. Зачем она нужна?

— Считается, что раз драматический театр развивается, оперный тоже должен развиваться «в ногу со временем». Театр — это живой организм. Но часто забывают, что музыкальный театр не может себе позволить то же, что драматический. Потому что в музыке уже заложен определенный код, который тебя привязывает к определенной эстетике. Я не хочу сказать, что все нужно делать в кринолинах и в пыли. Но можно сделать действительно новую эстетику — с игрой света, с минимумом декораций — и получится шедевр. А можно сделать помойку, как было в Зальцбурге, где Фигаро и Сюзанна в начале действия роются в помойке. Многие критики прославляют этот театр и считают, что только так можно привлечь молодежь. Нет, эти выверты только отвращают всех. Дети моей приятельницы сходили на спектакль в Большой театр и сказали: больше никогда. Мы читаем тексты Пушкина, а потом видим помойку.

— Ну да, заплатишь 50 тысяч, придешь на премьеру, а там все орут и голые… Но даже если без эксцессов, почему билеты на классическую музыку такие дорогие?

— Когда я училась в консерватории, Евгений Нестеренко, завкафедрой, народный артист, замечательный певец Большого театра, делал нам бесплатные билеты. На верхотуру, но мы знали и видели все. А сегодня ценовая политика определяется «эффективными менеджерами», которые назначаются в театры. Они не любят театр. Они любят только шелест купюр. Театр — это рынок сегодня, рынок для богачей и туристов, а не для тех, кто действительно любит искусство. И слой театралов практически уничтожен. Это ужасно. Я категорически против этого. В Советском Союзе было много дурного, но анекдот про рабочего, который разбирается в Бетховене, возник не на пустом месте. Была ведь настоящая публика и у Большого театра, и у Кировского, и у Мариинского, и так далее.

Потому что ценовая политика рассматривалась как часть национальной идеи, национальной культуры. Билет в Большой театр мой папа покупал за пять рублей в партер для бабушки — в подарок. Она его журила: «Юрочка, так дорого!» Но это были небольшие деньги при зарплате 120 рублей. Звезды первой величины, народные артисты СССР, получали концертную ставку 27 рублей 50 копеек — Атлантов, Плисецкая, Нестеренко. Я, будучи уже лауреатом международных конкурсов, имела ставку 5 рублей, пройдя сквозь строй худсоветов. А сегодня все изменилось. Посредственные исполнители требуют сотни тысяч за концерт. К сожалению, в Большой театр часто ходит публика, для которой это очередное «статусное» мероприятие. Она сидит и разглядывает люстры. А настоящие знатоки и любители вынуждены слушать и смотреть музыку в «Ютьюбе».

— Кстати, о «Ютьюбе». В изоляции весной вы стали вести свой видеоблог. У вас там мастер-классы, где молодые оперные певцы показывают свой талант.

— Ребята есть очень талантливые. Они ходят за мной: вот это объясните, а кого послушать, а на кого сориентироваться? Это большая ответственность.

СПРАВКА

Любовь Казарновская — советская и российская оперная певица (сопрано), педагог, почетный профессор Московского экономического института (2016). Родилась в Москве в семье генерала Юрия Игнатьевича и филолога Лидии Александровны Казарновских. Обучалась на факультете музкомедии Гнесинского института. Дебютировала в 21 год на сцене МАМТ им.К.С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко в партии Татьяны («Евгений Онегин» Чайковского). В 1997 году учредила «Фонд Любови Казарновской» для поддержки российской оперы. С мая 2015 года является председателем попечительского совета «Академии праздничной культуры».

Читайте также: Геннадий Вдовин: Реставрация подлинного памятника XVIII века обязана быть долгой