Рои Хен: На коленях русской культуры построен Израиль

Рои Хен, израильский переводчик и писатель, влюблен в свою русскую жену и русскую культуру. «Вечерка» побеседовала с ним о современной литературе и узнала, чем читатель в России отличается от читателя за рубежом.

Рои Хен приехал в Москву, чтобы представить свой роман «Души», впервые вышедший на русском языке.

— У вас много переводов с русского на иврит. Когда начали проникаться нашей культурой и языком?

— С Пушкиным я познакомился, когда мне было четыре года. Это была собака моего дяди. Ребенком я и понятия не имел, что где-то там есть какой-то сумасшедший народ, для которого Пушкин — это не кличка кудрявой собаки, а имя национального поэта. А потом, в 14 лет, я оказался в гостях у своего друга. Я тогда еще не говорил по-русски. И вот я у друга вдруг увидел на полке томик Пушкина.

Я страшно развеселился и спросил: «Слушай, что это такое? Это же собака моего дяди! Кто это вообще?» Я ведь не просто не знал Пушкина — я вообще ничего не знал: я, кажется, до 13 лет не прочитал ни одной книги. Я так развеселился, что открыл эту книгу. Это был «Евгений Онегин». Начал читать — и мне снова стало очень смешно: там же сразу «мой дядя самых честных правил...»! Ну и все, я пропал.

В 16 лет уже сам выучил русский, в основном по книгам. А в 19 лет я сказал своим друзьям, только что приехавшим из России: я хочу знать про вас и вашу культуру все. И они вывалили мне на голову — я же сам просил — все, что сами знали. А я был очень голодным в своем желании познать.

Читал запоем, смотрел все подряд: от мультика «Трое из Простоквашино» до «Обыкновенного чуда» и «Ассы».

— Современную русскую литературу в Израиле знают?

— Пелевина мало знают, хотя несколько книг выходило. Много читают Акунина. Очень странно, что вообще не знают Улицкую. А самое большое преступление — это то, что не знают Дину Рубину. Это гротеск для страны, где живет писательница, которую читают во всем мире. Беда, что ее книг не существует на иврите. И я сейчас над этим работаю. Есть еще много писателей, живущих на две страны, но их не знают в Израиле. Зато очень любят «Москва — Петушки» Венички Ерофеева.

Знаете, меня поразило, как читают в России. Люди здесь читают со скоростью света. Мне звонят и говорят, я только что прочитал ваш роман, это так замечательно! А книга появилась днем ранее в продаже.

Я думаю, что это такое, вы что ее через блендер пропустили? Вы же ничего не поняли. Но нет, все поняли, подробно помнят каждый эпизод и детали. Для меня это шок. Это совсем другой читатель.

— Вы как-то упоминали, что ваш сын практически не читает...

— Когда я говорю, что он не очень читает, я говорю о его поколении в Израиле. Они очень умные и цепляются за что-то свое, а остальное их интересует значительно меньше. Он прочитал несколько книг, я же все равно ему всунул моего любимого Сэлинджера и Мураками.

Но когда я спрашиваю, почему ты не читаешь, он говорит: «Я читаю. Сегодня прочитал 15 страниц Шопена и пять страниц Рахманинова. Ты же это не читаешь. Я не читаю твое, а ты не умеешь читать мое». И мне нечего на это ответить. Он потрясающий пианист и композитор. Сейчас пишет музыку для спектакля «Ромео и Джульетта».

— Многие, и вы в их числе, считают, что рано или поздно русский язык в Израиле растворится, а останется только русская культура. Это уже происходит?

— Чуть-чуть уже да. Это поколенческое, и такое уже происходило раньше, когда русские евреи только начинали строить государство Израиль. Сейчас ты задаешь ребенку вопрос по-русски, а он отвечает на иврите. Это происходит повсеместно, и это неизбежно. Как это было и в Америке с эмигрантами.

— Как сейчас израильская молодежь воспринимает Россию?

— Все очень зависит от семьи. Есть такие, куда заходишь и создается ощущение, что ты в России. А в нерусских семьях о России знают очень мало. Так, фильмы Звягинцева вызвали фурор. До сих пор русская культура — это та культура, на коленях которой был построен и вырос Израиль. У всех наших великих поэтов русские корни. И для нас буква «р», которой не существует в иврите, считается признаком высокого культурного произношения.

Молодежь знает Путина, знает то, что рассказывают друзья на работе. Вообще русскоязычная диаспора у нас очень влиятельна. Это люди, которые несут свое прошлое гордо, что справедливо и классно, хотя они уже и стали частью другой страны.

— Вы однажды признавались в любви к Москве… Что для вас значит этот город?

— Прежде всего это город моей жены, что помогает мне почувствовать связь с Москвой. И когда я пишу, что мои герои едят торт «Нежность» или живут в Бибиреве, — это ее знания и воспоминания, которыми она делилась все эти годы. Мы познакомились 20 лет назад.

Она тогда на иврите не говорила, а я говорил по-русски и преподавал иврит для русскоговорящих актеров. Я приезжал сюда знакомиться с ее родителями, ее мама была художником в издательстве «Мысль», папа тоже работал в полиграфии. Она жила на Смоленке и гуляла со мной по Арбату.

А работала в Театре Фоменко, куда мы тоже, конечно, ходили. Все это ее мир, в который она меня пригласила: от огромной высотки МИДа до конфеты «Мишка на Севере» и подстаканников. Это очень теплый мир, связанный с определенным периодом в жизни города. А потом она уехала ко мне.

Вторая моя Москва — литературная. Москва — мечта, о которой я в юности много читал. И эта энергетика до сих пор работает. И есть еще одна Москва, в которую я приезжал лет 17 назад с группой, в которой был переводчиком. Мы приезжали на театральные тренинги к Анатолию Васильеву. И это была первая встреча с русским театром. Другая встреча — «Современник», где идет мой спектакль.

А то, что теперь на книжных полках магазинов Москвы появилась моя книга, это просто свадьба с городом.

— Москва с тех пор сильно изменилась?

— Очень. Я был здесь впервые в 1999 году. Это был постсоветский хаос. Сейчас это чистый, просто вылизанный город, как будто даже небо почистили. Москвичи — это люди, которые уже погуляли по миру, что хорошо заметно по тому, как они одеваются и разговаривают, чего хотят. Пропали комплексы, появились новые интересы.

Люди поменялись внутри. Но есть и старые болезни. Островский и цыгане с медведями еще релевантны и живут внутри. Гламур, жесть и понт остаются на первой страничке словаря московского жаргона.

— Есть ли уже задумки следующей книги?

— Конечно. Я бы не закончил эту, если бы не стучались персонажи следующей. Они уже домофон сломали. Это книга о современности, реализм и никакой истории и мистики. И, прежде всего книга о женщинах.

ДОСЬЕ

Рои Хен — израильский писатель, переводчик, драматург. Родился в Тель-Авиве в 1980 году. Его предки — иудеисефарды, изгнанные с Пиринейского полуострова в конце XV века.

Заведующий литературной частью театра «Гешер» (Тель-Авив), для которого он перевел и поставил более двух десятков пьес по произведениям Пушкина, Достоевского, Бунина, Хармса, Булгакова, Шаламова, Горина. Автор романов «Души» (2019) , «Чернильные кони» (2005), сборника рассказов «Холм весны» (2011) и ряда пьес.

По его инсценировкам в России идут спектакли: санкт-петербургском «Таком театре» — «Главное забыл» по Шолом-Алейхему, московском «Современнике» в соавторстве с режиссером-постановщиком Евгением Арье — «Враги. История любви» по Зингеру. Женат на театральной художнице Полине Адамовой.