В ногу с вечностью: Александр Рукавишников — о посредственном искусстве и спасительной искренности
Мы продолжаем рубрику «Зеркало для героя», где обозреватели «Вечерней Москвы» беседуют с деятелями культуры о самом главном. Летом этого года народный художник РФ, скульптор Александр Рукавишников стал лауреатом Государственной премии России в области литературы и искусства. Пропустить такой повод для интервью было бы нелепо, тем более что Александр Иулианович давно дружен с редакцией и мы искренне рады этой награде.
— Александр Иулианович, как было на вручении Госпремии, поделитесь?
— Волнительно… Да же сама подготовка — как ты идешь, куда поворачиваешь, этот ритуал на торжественный лад настраивает. Ну и мне, конечно, все это очень приятно, тем более что выдвигали меня на госпремию не раз, настойчиво, и я как-то не особо верил, что это состоится. Могу неожиданно для самого себя похвастаться — недавно Орден Сретения I степени мне и Эмиру Кустурице вручил президент Сербии Александр Вучич, а еще итальянцы меня наградили за памятник Горькому в Сорренто, но этой награды я еще не получал. В общем, можно уже задрать голову и ходить, помахивая рукой.
— Звучит смешно, но у вас не получится.
— Надеюсь, понятно, что это шутка. Кстати, Госпремию начали вручать меньшему числу людей, это как-то повышает, мне кажется, ее значимость, тем более, тут ее дали скульптору.
— А что такого — в том, что скульптору?
— Ну как. Актеров у нас все знают. Или что, можно меня сравнить с популярным певцом? Нет. Давай выйдем на улицу и спросим у прохожих: кто сделал памятник Пушкину, Гоголю, Островскому или Тимирязеву? Не скажут. Или спроси, кто у нас лучший балалаечник.
— Алексей Архиповский. Один из лучших точно.
— Это ты сумничала. Никто не скажет! Ну, может, Опекушина назовут, но автора Тимирязева — точно нет, хотя перечисленные памятники делали хорошие скульпторы. И их работы — перед глазами. Может, если бы в Древней Греции спрашивали, кто сделал «Лаокоона», там бы и отвечали. У нас скульпторов не знают, люди другим интересуются. Дольче энд Габбана.
— Ну не скажите, Александр Иулианович. Вот в прошлом году скульптуру «Аленка» обсуждали миллионы человек — помните скандал в Нововоронеже? Про лупатую такую барышню?
— Ой, как хорошо, что ты об этом заговорила! Дело в том, что мне звонили несколько человек по этому поводу с таким, я бы сказал, предвзятым вопросом: вы видели, какой кошмар в Нововоронеже установили? А я говорил тогда и повторю: по сравнению с другими кошмарами, которые у нас ставят, это неплохая вещь! Она искренняя. Сделана сварщиком, по-моему.
— Кстати, нет, скульптором.
— Не суть, я о другом. Да, это получился объект наивного искусства. Но оно, на мой взгляд, выразительное. Нарушены пропорции? Да. Выражение лица… эдакое? Да. Но мне на эту скульптуру смотреть приятнее, чем на многое из того, что считается нормой. Потому что от нормы этой зачастую зевать хочется, а то и повеситься. А от «Аленки» зевать не хочется. Мне любопытно! И вот парадокс: звонить-то мне звонили, но никто потом мои слова нигде не использовал. Сказали хотя бы — а есть такой чудак, который «за». И что получилось в итоге? Когда Микеланджело делал Давида, его хотели поставить во Флоренции для привлечения внимания — как чудо света. Тут не Микеланджело, конечно. Но поднялась буча, об «Аленке» заговорили, она внимание привлекла к городу, которое можно было бы использовать — глядишь, потянулись бы туда люди, посмотреть ее, кафе поставь рядом — жизнь! Но нет, снесли все под давлением горлопанов, а что в этом умного? И автору руки надолго, я думаю, обрубили. А ее, я слышал, все равно кто-то купил, а потом перекупил, то есть кому-то она «зашла».
— Но хочется верить, что то, что в итоге оказывается в публичном пространстве, априори имеет некий уровень.
— Сложный вопрос. Когда-то давно меня пригласили в женскую тюрьму в Орле — познакомиться с рецидивисткой, аферисткой на доверии, которую после инсульта как бы «Бог озарил». Она лепила из бетона, потом раскрашивала его. Еще у входа на КПП я увидел скульптуру, явно списанную с моей, но слепленную иначе. Где она это видела — не знаю, но факт. Потом — понятно, лебеди, семь богатырей и все такое. Вела она себя с достоинством, внешне — Данте Алигьери… И я не открыл тогда в этом Пиросмани, но в ее работах был удивительный заряд — желание, искренность. Это то, на что я уповаю, когда сталкиваюсь с людьми, которые впервые соприкасаются с искусством.
Я даже придумал программу необычную, когда учишь лепить не как заведено — через «нарисуй шар», потом куб или пирамиду, огурец с помидором, — а именно через эту искренность, когда позволяешь неумению вылиться в обратную сторону, в сторону нестандартных решений и пропорций. И неумение побеждает эмоциональная заряженность вещи! Я набрал группу взрослых людей — там были ученые, биологи, переводчики, — и мы год занимались, а потом устроили выставку. Получилось! С той сиделицей чуда не произошло, руководителя не было… Но представляешь, если бы мы встретились с гением в ее лице, как это было бы пикантно и здорово. А такие есть. Но вопрос помню! Веду к тому, что главное, чтобы выставляемое в публичное пространство высказывание мастера не было посредственностью, стаффажем, галочкой.
— А как это определить? Вкусы и взгляды разные.
— Вещь не посредственная вызывает отклик. У кого мурашки бегут, кто-то рассматривает долго, думает. А посредственность не вызывает ничего: стоит себе памятник, не задевает, ничего не говорит о личности, в честь которой поставлен.
— Как же делать вещь с зарядом?
— Так это и есть великая тайна искусства. Был вот такой Василий Ситников — художник, рисовальщик, представитель послевоенного неофициального искусства. Он вел странный образ жизни, в Америку уехал с одной авоськой, в которой зубная щетка были и морковка вареная, но судьба его трагична, там он ничего не достиг. Так вот, у него была своя школа — он учил людей у себя на лестничной клетке, и говорил: «Любого научу рисовать голых баб сапожной щеткой и гуталином». Надо было лишь забыть об основных, базовых правилах рисования, включая пропорции. Что важно? Объем тела и форма на тебя идут или от тебя, и надо выразить все это без контуров. Не важно, где левый локоть! А ведь это основной критерий поправок недалеких учителей: «у вас это расстояние от кисти до локтя на левой руке больше, чем на правой». И огурцами как мучили, так и мучают.
— Это какие-то очень продвинутые и современные взгляды вы высказываете, до них как до Луны.
— Не скажи. Я вот читаю сейчас дедовскую книгу Голубкиной (Анна Голубкина — скульптор Серебряного века, ученица Родена. — «ВМ») о том, что такое скульптура. Жила Анна Семеновна в непростое время, когда о религии или о душе говорить было не принято, но она говорит именно об этом. Нет, считает она, одинаковые руки-ноги и пропорциональная голова — это не залог успеха! Важно не это! И это правда, поскольку убогие, суррогатные, но правильные вещи не имеют эмоционального наполнения, портят общественный вкус и не играют той роли, которую должны играть — ведь их задача формировать представление о прекрасном. Человек идет в булочную мимо памятника — получи заряд! Но его нет.
— Мы как-то говорили с вами про парк Вигеланда под Осло. Почему у нас такой нельзя создать? Или можно? Может, он как раз для «Аленок»…
— Вигеланд не входит в круг моих любимых скульпторов, но поступок властей — выделить такой парк — вызывает восхищение. У нас… Не знаю. Мне недавно один молодой талантливый архитектор рассказывал про план освоения новых территорий. Я ждал рассказов о городах будущего, а он говорит — нет, все по линейке. Грустно. Но судить не будем, мы не архитекторы. Если говорить объективно — наши делать умеют. Я тут англичан знакомых водил в наш Парк культуры. Они были в позитивном шоке — классно! Но в общем культурной составляющей, которая должна заставлять делать нетривиальные, выпадающие из привычной линии проекты, у нас пока нет. Нет подхода. По линейке — можем. Я не о Парке Культуры, как ты понимаешь. Он — прекрасен.
— У нас «еще нет» В других странах «уже есть»?
— Кое-где — да, конечно. После того как я сделал в Белграде памятник Стефану Немане, сербы обратились ко мне с просьбой сделать парк. Дали на откуп пять парков, мне ландшафтные дизайнеры посоветовали начать с маленького, попробовать. Сербов радует концепция парка Гуэль Гауди. Это — подход. Я ничего не решил пока, знаю только, что все должно быть... странным. Просто скульптуру, пионерку или девушку с веслом, уже не поставишь.
— Так мы и узнали, над чем собирается работать скульптор Рукавишников! Но сразу захотелось заныть — а нам такой парк, а нам Гуэль…
— Я же тебе говорю — другой подход у нас. Вот почему иногда посредственные скульптуры ставят? Круг тех, кто входит в число решающих это лиц, определен неправильно, судя по всему... Тут есть еще тонкий момент. Понимаешь, вот все хотят, например, чтобы было патриотично и хорошо. Но чтобы так получилось, нужен правильный автор. Не случайно музыку для фильмов до сих пор заказывают Зацепину — он сделает, гений! Но мы с тобой, уж прости, даже если будем тренироваться каждый день и похудеем, все равно никогда не станцуем Ромео и Джульетту на сцене Большого театра. И не споем арию Аиды и Радамеса. То же с кино: массово снимают патриотичные фильмы, реклама прет, а приходишь в кино — у-у-упс, нет воздействия, которого ждешь. Плохо сняли? Нет. Старались? Очень. Не выходит. Не к Бертолуччи обращаются… То же и со скульптурой.
— Заступлюсь за наших. В сознание активно проталкивают мысль о том, что все, что мы делаем — плохо. Так нельзя. Тут не только руки опустятся.
— Согласен отчасти. Но просят не Жору Крыжовникова такой фильм снять, понимаешь? Я простой наивный человек. Вижу рекламу, иду в кино, смотрю. А там лопается очередной мыльный пузырь. А Крыжовников, мне кажется, справился бы. Взгляд другой, ход мысли... Не знаю его лично, но, на мой взгляд, великий человек! Почему он мало снимает? Это же человек, который выдает продукт, отвечающий нашему времени, и делает это смешно и тонко.
— Значит, мы все же можем снимать кино?
— Да не «мы»! Жора Крыжовников может. Или Балабанов покойный умел. Таких надо искать. Почему, если очевидно, что это нетривиальный человек, он не на плаву? Не пьет чай с кем нужно? Не знаю. В итоге критериями величия становятся конкурсы. Но я, например, в них не участвую. Сомневаетесь, что я могу что-то придумать? Как это, конкурс? Особенно если все знают, кто выиграет.
— Ну, ангажированность во многих местах присутствуют, за это ругают и литературные премии, например. Давайте признаем: так везде, наверное.
— Почему везде? В ракетостроении так же? Надеюсь, нет. Хочется, понимаешь, чтобы родина была защищена. Остановимся на том, что к конкурсам я отношусь плохо и задаюсь вопросом: «А судьи кто?»
— Понятно. Вернемся к планам — что делаете у нас?
— Первых метростроевцев-комсомольцев для метро в Сокольниках, где метро наше начиналось. И росписью новой станции «Сокольники» занимаюсь, а до этого делал путевую стену на «Электрозаводской », неплохо получилось, мне кажется. Очень приятно сотрудничать с профессионалами, которых немало. Николай Шумаков, например, архитектор, автор «Красного моста» и массы других прекрасных объектов, это один из тех, кого, по-моему, надо на руках носить и использовать и в хвост, и в гриву, на полную, и беречь при этом как наше достояние. Александр Некрасов, Александр Орлов, Леонид Берзенков — замечательные архитекторы, с которыми сейчас сотрудничаю Есть люди у нас, в общем.
— А как менялся скульптор Рукавишников за годы?
— Никак не менялся! Может, был глупее. Главное — я никогда не старался быть модным, молодым и современным. Сейчас рулят другие технологии, иные вкусы, а я интересен своей замшелостью. Как говорил покойный Станислав Говорухин: «Чувствую себя ботфортом, вступившим на борт современного ракетоносца». Да-да, мы этим «ботфортом» и интересны.
Я работал как-то в Италии, в знаменитой литейке в Вероне. Работаю, леплю, а тут люди какието зашли, сели, смотрят. Обернуться не успел — полный зрительный зал, я как на сцене, а это мешает — невольно думаешь, как выглядишь со стороны, как движения совершаешь, смело, нет. Но почему смотреть пришли, как странный дядька из настоящей глины лепит, абсолютно понятно: сейчас фигуры помощники вырезают горячей струной из пенопласта, обмазывают гипсом, а потом скульптор с этим работают. А тут сумасшедший в глине! На фоне компьютерных технологий! Надо идти в ногу с вечностью, а не со временем, за которым ты все равно не угонишься.
— Как вы оцениваете качество сделанного?
— Критерий оценки самого себя — тот же, что был у моего покойного друга и коллеги Михаила Переяславца. Ставишь великую скульптуру, а рядом — свою. И смотришь, насколько они могут спорить или вообще даже неприлично пытаться их сравнивать. А еще, глядя на вещь, надо понимать, когда она создана. Середина это XX века или XIX, или это XXI век. Это должно быть в вещи. Но и в то время, которому она адресована, надо попасть. Такая вот сложность.
— А что заставило вас переделать голову памятнику Высоцкому на Ваганьковском, перфекционизм?
— Мне было тридцать, когда я его делал. Я с его родителями дружил, да и Володю самого знал. У меня по плану на 70 сантиметров скульптура была выше, чем тогда позволялось. А еще мне звонили и просили по-хорошему: Саша, развяжи его. А я не мог! Меня возмущало, что концерты Высоцкого отменяли, а на ТВ его переозвучивали — я лично видел! Я пошел на уступку, не развязал, но сделал лицо «спокойнее». И дал себе зарок — все равно добавлю отрезанный кусок и переделаю голову. Годы идут, вот, мне уже 70, я что же, болтун?
Мы с моим директором Петуховым пришли на кладбище, все посмотрели, причем забавно: услышав про «отрежем ему голову ночью», кладбищенские бомжи повылезали из кустов и чуть нам не накостыляли. В итоге мы постамент подняли не на 70 сантиметров, но на 50, голову я переделал, показал в мастерской два варианта, и друзья Высоцкого и сын Никита указали на новый вариант. И мы ее вернули памятнику. Станислав Садальский в соцсетях написал, что-то вроде того, что Рукавишников и сын Высоцкого голову украли, продали, а постамент урезали. Смешно.
— О чем размышляет скульптор Рукавишников в свободные минуты? Правда, их у вас нет.
— Нет. Но книжку дописываю, наконец. Думаю о том, как хорошо, если бы настоящего искусства было больше. Госпремию со мной Хибла Герзмава получала и митрополит Илларион. Послушаешь ее голос и его музыку — и понимаешь, что искусство есть! Думаю о том, что интернет и технологии расширили диапазон шедевров. Мы когда-то знали только Древнюю Грецию и Рим. А тут вон, скажем, — Ирак, Вьетнам, Сирия! Это же что-то невероятное! Как мировое сообщество могло допустить разрушение этих жемчужин? Не знаю, не могу понять.
Я видел там просто невероятные, неповторимые скульптуры и здания, как можно было допустить их потерю, разрушение? Говорят о восстановлении, но ведь это, если по-настоящему, восстановить невозможно. Но вот что еще поражает: при тех возможностях, которые сейчас есть, у многих молодых людей горизонты как раз почему-то схлопываются. Они знают десяток художников и скульпторов, и все. А большинство, надо признать, просто ничего не понимает в этом. Изуродованную японскими реставраторами Сикстинскую капеллу очумело щелкают на телефоны, хотя она — здрассьте, потолок покрасьте. У меня книга есть старая, достаточно открыть ее и и посмотреть фотографии прошлых лет, сравнить — что было и что стало. Но люди не понимают этого и думают, что так и надо. Хотя, наверное, что приезжают посмотреть — и то слава богу.
ДОСЬЕ
Александр Иулианович Рукавишников родился 2 октября 1950 года в Москве. Продолжатель династии Рукавишниковых, советский и российский скульптор, педагог, профессор, руководитель персональной мастерской в МГАХИ им. В. И. Сурикова. Член президиума Российской академии художеств, академик РАХ, народный художник РФ, лауреат Государственной премии РФ (2021) и премии Ленинского комсомола (1976). Член Союза художников СССР с 1975 года. Автор ряда монументальных и станковых композиций.
ТОП-5
Самые известные работы Александра Рукавишникова:
— Памятник Юрию Никулину на Цветном бульваре.
— Памятник Сергею Михалкову на Поварской улице.
— Памятник Ф. М. Достоевскому у Российской государственной библиотеки.
— Памятник Мстиславу Ростроповичу в Брюсовом переулке.
— Памятник Владимиру Высоцкому на Ваганьковском кладбище.