Все равны, а ты равнее
30 лет назад указом первого президента России Бориса Ельцина на территории страны была запрещена деятельность коммунистической партии Советского Союза.
И тогда, и сегодня разные люди воспринимают это по-разному. В диапазоне, как поется в песне, от печали до радости. Что касается автора этих заметок, он предпочитает следовать формуле, которую приписывают Карлу Марксу, а именно — смеясь расставаться со своим прошлым. Ну или посмеиваясь.
Соответствуйте фотографии!
Можно пролистывать свою жизнь, перечитывая письма или раскладывая фотографии, а можно — перебирая удостоверения личности. Открываешь красную книжицу (они почему-то всегда были красными, да и сейчас других цветов мне не встречалось) и ностальгируешь: тогда-то работал там-то, и за это время со мной произошло то-то и то-то. А фотография три на четыре в придачу покажет, как ты при этом смотрелся.
Кстати, фотоизображению следовало быть адекватным твоей реальной физиономии. Однажды милиционер, стоящий на входе в очень важное учреждение, долго сличал мое удостоверение, где был отпечаток без усов, со мною натуральным, но усатым. И, пропустив, одарил афоризмом: «Запомните, нужно соответствовать фотографии!» Весь мой трудовой путь — восемь удостоверений, перетянутых резинкой. Немного для полного стажа. Все целы, ни одного не потерял — а в прежние годы такая потеря каралась строгим взысканием. На обложке почти всех моих удостоверений оттиснуто: «Пресса». В ту далекую пору, когда в подземных переходах еще не торговали всевозможным типографским контрафактом и никто не сомневался в подлинности предъявленного документа, это было авторитетно. Стой, куда идешь? — Не видишь, что ли? Пресса! — Проходите, товарищ.
Но одно мое удостоверение выглядело стократ могущественнее всех остальных вместе взятых. На темно-бордовой натуральной коже золотом оттиснута аббревиатура из шести букв, причисляющая тебя к клану небожителей: ЦК КПСС.
Если кому-то интересно, каким образом меня занесло в такие выси, отвечу как на духу: не по заслугам. Ни в каком партийном аппарате сроду не числился, просто газета, где тогда работал, выходила под эгидой ЦК партии и каждый член редколлегии имел такое удостоверение. Язык не поворачивался назвать его «корочкой» и тем более «ксивой». Ему было уготовано другое имя — «вездеход».
Кстати, этот документ был чудесен еще и тем, что не имел ни даты выдачи, ни срока действия. Если ему верить, я и по сей день являюсь номенклатурой партии, распущенной тридцать лет назад.
Успел сносить две шапки
К «вездеходу» автоматически прилагались пропуска, которые я тоже храню на память. Хотя некоторых заведений, куда по ним впускали, уже не существует или они значатся под другими именами и по иным адресам. К примеру, вплотную к Кутузовскому проспекту (там, где его пересекает Третье транспортное кольцо и где ныне красуется хайтековский бизнес-центр) стояло здание светлого кирпича, исполненное в сундучном стиле. В нем размещалось предприятие бытового обслуживания Управления делами ЦК КПСС. Привольно раскинувшиеся на пяти этажах бытовые салоны обслуживали номенклатуру. Ателье, продажа готовой одежды и трикотажа, пошив и починка обуви, химчистка, прачечная... Все эти услуги можно было получить и за стенами заведения, в городе. Но!
Представьте, насколько легче и приятнее живется человеку, избавленному от необходимости отстаивать очереди в прачечную, в химчистке самому пришивать бирки на вещи (был такой церемониал, приемщиц не хватало), заискивающе улыбаться тем, кто тебе хамит, — и тратить на этот идиотизм единожды данную тебе жизнь.
А тут — коммунизм в отдельно взятом заведении. Выбор тканей для платьев, костюмов и пальто прекрасен. Кожи всех цветов для обуви разных моделей. Меха на отделку, на шапку и на шубку. Набойки на ботинках безупречны, вещи вычищены до первозданной чистоты. Не бесплатно, но цены щадящие. И едва ли не главная фишка — право раз в два года приобрести ондатровую шапку! Я успел купить две и обе сносил.
Последний раз я был в этом доме между августом 1991-го и октябрем 1993-го. Компартию уже закрыли, почила в бозе и наша газета. По старой квитанции охрана впустила меня забрать кроссовки, сданные в ремонт еще до ГКЧП.
В салонах было пусто. Висели ткани. Стояли в витрине ботинки. За столами сидели те же женщины в темносиних платьях. Вымерший город привилегий. Старые обитатели отставлены, новые еще не пришли. Но чтото — скорее всего, знание жизни — подсказывало: они придут, обязательно придут, они уже у дверей…
Любовный напиток
Сохранился еще один старый пропуск — в лечебное учреждение, которое именовалось «Первая поликлиника 4-го Главного управления Минздрава СССР». Та самая, где «полы паркетные, врачи анкетные». Доктора и медсестры в советские времена здесь работали лишь проверенные, без сомнительных пятых пунктов. Ответственность была высока, ибо их пациентами состояли не только привередливые старые большевики, но люди, что называется, в самом соку, цвет Страны Советов.
Как лечили? Наверняка неплохо, но, если верить сплетням, врачи имели обыкновение перестраховаться, вечно собирали консилиумы, теряли время, и по этой причине иные пациенты преждевременно сошли в подземное царство Аида. Ошибки докторов отчасти искупались перворазрядной панихидой в благородном ритуальном зале, который всегда был к вашим услугам.
Хотя было мне тогда слегка за тридцать и в медицинской помощи я не нуждался, любопытный свой нос совал во все кабинеты, особенно когда находил что-нибудь загадочное. И как только обнаружил в списке врачей сексолога, немедленно к нему записался.
... За дверью кабинета грянул мужской рык: «Придумайте что-нибудь, доктор! Вопрос чрезвычайной важности!» В голосе, молившем о помощи, тем не менее ясно слышались приказные обертоны. «Пейте микстуру, голубчик, непременно поможет», — это уже врач. Мы с соседом, ожидавшие своей очереди, прислушались. «Полуяновка, — пояснил сосед. — Настойку прописал. По его собственной рецептуре готовят. Он всем ее прописывает».
Тут до меня дошло, что название лекарства происходит от фамилии профессора Полуянова, который как раз вел прием и от которого, тяжко всхлипывая, только что вышел богатырь лет шестидесяти в генеральской форме. «Все ясно: полководец молодуху завел», — подло хихикнул сосед.
Профессор Полуянов посмотрел на меня и сочувственно вздохнул: «Мы же еще молоды. Неужели эректильная дисфункция?». Я замялся, поскольку еще не придумал, на что бы пожаловаться. «Преждевременная эякуляция?» — спросил профессор. «Вот-вот», — обрадовался я подсказке. «Сколько времени длится первый раз? — вопрос профессора подразумевал, что должен быть как минимум второй. — Меньше минуты?». «Ну, не то чтобы…», — я обиженно затряс головой. «Три минуты?» — не унимался доктор. «Да, ровно три», — облегченно сказал я, посчитав, что эта цифра не совсем уж позорная. Врач кивнул и тут же выписал рецепт, как вы догадались, полуяновки.
Получив пузырек в спецаптеке, дома я хлебнул пару ложек перед борщом, но ничего воодушевляющего не почувствовал. И преподнес микстуру на день рождения приятелю, который как-то жаловался, что не может осчастливить даму без водки.
Никто в ту пору еще не подозревал об изобретении виагры и ее собратьев, так что любовный напиток доктора Полуянова, можно сказать, был предвестником грядущей сексуальной революции. Как мы помним, секса в СССР не было, а вот сексолог с микстурой были.
Вообще, скажу по совести, слегка декоративная забота о вашем самочувствии, плюс свободный доступ к дефицитным лекарствам, плюс самое последнее медоборудование, включая диковинные одноразовые шприцы, — все это производило большой терапевтический эффект. Ты начинал думать, что нет на свете болезней, от которых тебя не избавят в Первой поликлинике.
Вкушая мед привилегий
А теперь представляю замечательный документ, оформленный в виде меню. С аппетитом зачитываю ассортимент: салат мясной, салат из ранней капусты с морковью, салат зеленый со сметаной, салат из помидоров с майонезом, салат из огурцов с маслом, салат из перца с сыром, сельдь с луком, свинина отварная с хреном, щи суточные со свининой, суп овощной с курицей, суп русский с шампиньонами, суп молочный пшенный, ставрида жареная, котлета по-домашнему, баранина тушеная с овощами, ромштекс, плов из свинины, печень жареная со сметанным соусом, капуста ранняя жареная, котлеты свекольные с изюмом, каша рисовая молочная, булочка венская.
Вот такая книга о вкусной и здоровой пище была обнародована 3 июня 1991 года на Старой площади в столовой ЦК КПСС. Самое дорогое блюдо — баранина тушеная с овощами — 1 рубль 57 копеек. Сколько это по нынешним меркам? Не берусь сосчитать, но одно точно: полный обед стоил сущую мелочь. Между тем до путча оставалось всего ничего, уже обвалился рубль, столицу наводнили талоны на продукты, очереди стали звереть… Но верхи еще думали, что могут.
Все эти штуки — баранина за полтора рубля, ондатровая шапка, полуяновская микстура, — они же были не просто милым сердцу бонусом за твой самоотверженный труд на благо родины, но знаком избранности, атрибутом власти. А обладание «вездеходом» в разы поднимало самооценку, возносило над простолюдинами. «Все животные равны, но некоторые животные равнее», — кажется, в то время Оруэлла уже издали на русском.
И даже мы, газетчики, хотя и были в большинстве своем циниками-неформалами, понимающими истинную ценность этих «морковок», все же не без удовольствия вкушали мед привилегий. А было дело, и пренебрегали партийным этикетом.
К примеру, ходили по «вездеходу» в рестораны, которых в Москве было мало, и вечерами они были забиты. Особо ценились «кабаки» Дома кино, Дома литераторов, Дома актера. Мы с коллегами повадились посещать актеров (у них была вкуснейшая говядина), и время от времени после трудового дня отправлялись на Горького, 16. Я совал под нос швейцару волшебную книжицу, и в зале тут же находился резервный столик, за которым мы могли беседовать о руководящей роли партии. Или обсуждать отдыхающих по соседству дам.
Но однажды случился облом. Мы пришли, на двери, как водится, висела табличка: «Мест нет», я махнул знакомому швейцару — дескать, не томи. Тот не впускал. Я достал удостоверение, и тут швейцар громко и отчетливо меня послал. Туда. И скрылся за дверью.
Удивительное дело: я не полез скандалить, поскольку не принял оскорбления на свой счет. Швейцар ведь послал не меня, он в моем лице послал ее. Партию. Ум, честь и совесть нашей эпохи. Плохи твои дела, товарищ КПСС, мелькнуло в голове.
Это был декабрь 1989 года. До пожара, уничтожившего все имущество Дома актера, включая ресторан, оставалось два месяца. До августа 1991-го — полтора года с хвостиком. Никто не мог даже помыслить о кончине СССР и КПСС, а вот швейцар, контра, как-то учуял.