«На манеже все настоящее»: Максим Никулин рассказал о том, как живет сегодня искусство, которое нельзя оцифровать
В субботу, 18 декабря, Юрию Владимировичу Никулину исполнилось бы 100 лет. Это не единственный юбилей в знаменитой семье Никулиных: 15 ноября исполнилось 65 лет его сыну Максиму, ныне — генеральному директору и художественному руководителю Московского цирка на Цветном бульваре. С ним мы и поговорили о недавнем прошлом и нашем времени, его легендарном отце, причине отсутствия гастролей и любви к одному из самых рискованных видов искусства.
— Максим Юрьевич, как вы готовились к дате?
— Начали загодя, но нам «ахиллы» перебило этим ковидом. Все, что удалось аккумулировать на юбилей в смысле средств, было просто «съедено». Вы же понимаете, что с дрессировщиком-то я могу договориться, типа денег нет, а тигру или слону что объяснишь? Они есть хотят. Я не жалуюсь, многим было хуже. В локдаун 2020-го мы не работали, конечно. Но это был удар: мы только-только начали программу новую, с итальянцами, пять спектаклей отработали, и — бах.
А в Италии помните, наверное, что было в это время? По телевизору показывали — ад. Мы собрались, говорим итальянцам: ребята, у нас контракт, но ситуация форс-мажорная, можете ехать к себе. Они — хором: нет уж, нет, побудем тут! И они жили на съемных квартирах, надо было кормить и их, и животных. А мы зарабатываем только на билетах, так что как только стало можно — начали работать. Нормы соблюдали, первыми в Москве ввели проверку QR-кодов, но замок на двери не вешали. Исходили из того, что в цирк билеты покупают заранее, иногда специально едут из других городов, да еще и семьями. Ну и как: люди приедут — а мы закрыты?
— Государство-то, кстати, вам помогало?
— На самом деле — да, и правительство Москвы тоже. Деньги не покрывали всех трат, но были очень ощутимы, спасибо! Но цирк — серьезное хозяйство, он как дача, которая требует постоянных вливаний. Мы в прошлом году с трудом обошлись без ремонта, сами кое-что подделали. А надо уже и кресла в зале менять, и паркет.
— А как складываются у вас отношения с властью в целом?
— Мы прожили и пережили многое, вместе со всей страной. Ни папа, ни я никогда не были диссидентами. Папа принимал правила игры и всегда говорил о том, как много страна ему дала. Я иногда спорил: это ты ей дал! Но он считал иначе. Были ли у него вопросы к власти? Конечно. И у меня они есть. Но сколько бы вопросов у меня ни было к правительству, я не противник режима и не стану им, потому что знаю и помню, через что все мы прошли, включая Владимира Владимировича, кстати. Когда отца не стало, к нам сюда, на Цветной, в 1990-е, приходили люди с чемоданами денег: «Полчаса — и чтобы духу вашего тут не было». Отлично помню… Обратно в 1990-е не хочется.
Лет десять назад, помню, правительство подготовило новую систему арендной платы, мой финдиректор все изучила и сказала, что если мы будет так платить, то завтра закроемся.
В этот момент мне позвонила знакомая журналистка с просьбой что-то там прокомментировать, и я сказал, что ничего комментировать не буду, потому что мы закрываемся. Это напечатали, пошла волна. Мне позвонили из правительства: «Ну зачем же вы так…» Я спрашиваю: «А как?» Ситуацию пересмотрели, разобрались, поняли, что с учреждений культуры нельзя взимать такую же плату, как с супермаркета, нашли в себе силы отыграть назад. Это показывает, как мне кажется, что там есть головы и все не безнадежно. Сама возможность диалога внушает некий оптимизм. А еще у меня спрашивали, что я сказал бы президенту, если бы имел такую возможность. А я знаю что. У нас такой менталитет, что значимость любого учреждения и структуры определяется степенью внимания со стороны властей. Из этого я делаю вывод, что главный у нас в стране — КВН. Но я не теряю надежды, что цирк тоже имеет свою значимость, и надеюсь дожить до признания этого.
Кстати, последним вождем, посетившим цирк, был Брежнев. Лужков в цирке бывал, они дружили с отцом. Когда бываю в высоких кабинетах, всех зову: приходите! Это же ваш цирк, московский. Отмахиваются: не до того, своего «цирка» хватает. Может, утрирую, но во благо!
— Трудно было зайти в кабинет отца?
— Да нет. Кто-то стал с этого момента со мной на «вы», но я и сам папу прилюдно называл по имени-отчеству. В кабинете его все осталось без изменений, я сижу напротив. Но его кабинет не музей — мы там собираемся, праздники отмечаем, их в цирке два — начало и завершение программы. Только за стол его никто не садится. Первый тост всегда — за Юрия Владимировича. Произносим его, чокаясь. Как за живого.
— А когда вы принимаете непростые решения…
— Я понял. Нет, никогда! Я другой, какой смысл. Мы разные с отцом, хотя были близки. Может, больно это осознавать, но я отца узнал больше за два с половиной года работы с ним, чем за всю предыдущую жизнь, потому что тех лет, по сути, не было: я родителей видел два-три месяца в году, они же все время были на гастролях.
Я с этим вырос и не обижался и синдрома брошенного ребенка не имел, рос с бабушкой. Родителям повезло — была комната в Москве, меня было с кем оставить, так что не пришлось таскать меня по неотапливаемым общежитиям, и по десять школ в год я тоже не менял.
— Но все же, имея рядом такую глыбу, как ваш отец, нельзя себя с ним не сравнивать.
— Никогда не сравнивал! Это же бессмысленно. Труба пониже, пар пожиже, калибр не тот.
— Жестко что-то…
— Но — так. Тут в интервью сказал: я застал таких артистов, как Жаров, Прудкин, Кторов, Нифонтова, Миронова и Менакер, видел Леонова, Никулина, Папанова. А дети мои, говорю, кого будут помнить, Леню Ярмольника? Леня мне позвонил: спасибо, старик, что вспомнил! Говорю — прости, Лень, что в таком контексте.
А Ленька отличный артист. И Хабенский. Но… Думаю, понимаете, что хочу сказать. К вопросу о сравнении. Точка отсчета… ушла.
— Хотите сказать, что все мельчает?
— Не хочу ничего сказать и не хочу брюзжать по-стариковски. У каждого времени свои герои, оно их достойно, как и каждый герой достоин своего времени. А цирк остается цирком.
— Потому что цифровые технологии туда не зайдут?
— Не зайдут. По «цифре» по канату не пройтись и даже простенький морталь назад не скрутить. Тут нет ни фотошопа, ни спецэффектов, одна правда. Мы вот говорили — люди идут в цирк за праздником. Думаю, что внутри каждый представляет себя стройным, красивым, отважным, и в цирке видит свое отражение — то, каким бы хотел быть. Люди смотрят на артистов, творящих чудеса, и пытаются хотя бы ментально на них походить. Знаете, мой, увы, покойный уже, друг, режиссер Пьеро Бидон, поставил у нас на Цветном программу «Планета цирк», яркий интернациональный спектакль. На пресс-конференции его спросили: мсье Бидон, вы таким названием хотели показать, что в Москву съехались артисты из разных цирков? Он замотал головой: нет! Я, говорит, хотел рассказать о том, что в мире есть две планеты: большая планета — планета людей, и маленькая — планета цирка.
На большой планете все время происходят неприятности, там коррупция и войны, предательства, наводнения, а на маленькой ничего этого нет. Может, стоит большой планете поучиться у маленькой, как надо жить, любить, дружить, отдавать себя тому, что ты делаешь? Я далек от идеализации, но в цирке априори не может быть конфликтов на почве национальной, что сплошь и рядом происходит в мире. Тут национальность одна — артист.
Тут одна религия и один бог — манеж. У нас как-то отец с сыном разругались, но каждый вечер выходили на манеж и страховали друг друга. В цирке выйти на манеж с температурой под сорок или с новокаиновой блокадой — норма. Были как-то в Японии, там медведица махнула лапой, и Вите Кудрявцеву, дрессировщику, в больнице наложили на лицо восемь швов. Японский доктор говорит: неделю — лежать. А Витя смеется: у меня через два часа выступление. Тоном лицо замазал… Это цирк! В театре скажут: мы «отыграли» спектакль. Цирковые скажут — «отработали». Разница не так велика, кажется, но принципиальна. Тут «вполноги» не сыграть, что теоретически возможно на сцене. На манеже ты один, не укрыться, тыла нет.
— Наблюдая, как воздушного акробата принимают на плечи, я подумала, что цена предательства в цирке — шаг на двадцать сантиметров в сторону. Какая же должна быть степень доверия…
— Не двадцать, меньше. Счет на сантиметры. Поэтому дети в цирке взрослеют быстрее: рано начинают ощущать ответственность за чужую жизнь. Как-то пришел в цирк Евгений Евтушенко, был поражен, заглянул в антракте в гримерку. Папа говорит: «Жень, никто про цирк не пишет, написал бы!»
И он на пачке лигнина, бумаги, стирающей с лица грим, написал: Всю жизнь свою мучительно итожа И взвешивая правду и вранье, Я понял: ложь в искусстве — это лонжа. Труднее и почетней без нее! Я ничего лучше про цирк не читал.
— Я номера без страховки смотреть не могу. Страшно. Что их заставляет это делать, этих безумцев?
— Это вопрос вопросов, я всю жизнь в цирке, но этого до конца не понимаю. Как-то на репетиции упали воздушные гимнасты Волковы. Они со страховкой работать не могут — у них ремни, полотна! Их повезли в Склиф, по дороге Саша спрашивает: «Когда я смогу работать?» Врач говорит: «Вопрос, когда ты сможешь ходить.
Если сможешь…» Они через полтора года выступали. Если честно, сам иногда отворачиваюсь. Тоже не могу...
— А вот у вас проходил телепроект, когда звезды становились артистами цирка. Вы не считали это некой девальвацией циркового искусства?
— Но они же никогда не станут артистами цирка. Поставь рядом профессионала — и все, они окажутся у плинтуса. Это просто шоу. Кстати, я спрашивал у Кости Эрнста, не хочет ли он замутить третий сезон. Но оказалось, что это был самый дорогостоящий проект, а к тому же… «Звезды» кончились! Некого показывать.
— Как вы относитесь к педалированию запрета работы с животными в цирке?
— Тут и сезонные обострения, и финансовые заморочки. Посмотрите на процент «зеленых» в Бундестаге! Политика. Потихоньку отпускает. Пикет, который как-то выстроился у цирка с похоронными венками с портретами животных, мы расспросили. Сказали, им дали по пятьсот рублей за это стояние. Смешно.
— Есть животные, не поддающиеся дрессуре?
— Африканские дрессируются плохо. Зебры могут простое, по кругу пробежать, жирафы на манеж выйдут, вдоль бортика пройдутся, и все. Детям перед представлением раздают бананы, они жирафов кормят, полный восторг: жирафы при бананах, дети при эмоциях, кому плохо? «Животных принуждают…» Это еще и вопрос трактовки. Мне в детстве давали подзатыльники, и иногда они играли позитивную роль!
Но один скажет — шлепнул, другой скажет — ударил, третий — бил и истязал! А насчет животных могу сказать, что самый непредсказуемый — медведь. По нему ничего не видно. По кошкам, тиграм всяким дрессировщик легко вычисляет перемену настроения: животное глаза отводит, хвост иначе держит. А душки-слоны на самом деле мстительны и коварны.
— Отец говорил с вами о войне?
— Очень мало. Я больше узнал из его книг. Знаете, мы четыре года выпускали на радио передачу — еще к 40-летию Победы. Настоящие фронтовики о войне говорили скупо. Мы Покрышкина два часа пытались разговорить! Кстати, я раз двести смотрел «Бриллиантовую руку» и не сразу обратил внимание на деталь. Семен Семеныч берет в руку пистолет и говорит: «С войны не держал боевого оружия». Меня ошарашило: он воевал!
Он не так прост, Семен Семеныч, внешне недотепистый. А еще... Думал об этом не раз. Отец прошел две войны. Стрелял в людей, был артиллеристом, разведчиком. Я видел вернувшихся с войны, и не физически покалеченных, но морально сломленных. Отца это миновало. Я знал не многих, кто тоже вышел оттуда, может быть, с ощущением катарсиса. Наверное, там можно было сойти с ума, или пережить все и реинкарнироваться.
— Скажите, а почему так мало программ о цирке?
— Не отвечу… Я провел более ста программ «Мой цирк» на канале «Культура», продолжения не было. Шла передача «Форгант» на Первом. Когда все кончилось, я пошел к Олегу Вольнову, заместителю гендиректора на Первом, по дружбе — мы когда-то работали вместе, и спросил, что случилось. Он начал что-то говорить про рейтинги. Говорю: брось, мы когда на радио работали, такого слова не знали! Тогда он мне сказал: пойми, если бы ты в каждой программе показывал, что слониха затоптала 10, а лучше 15 зрителей, тогда — да. В общем, мы не сошлись.
— А почему такой бум вокруг «Дю Солей»?
— Это чисто финансовая схема, но они же вчистую сгорели — и у нас, и в Японии. Великая американская мечта в действии... «Дю Солей» — это не цирк, это дорогое шоу с элементами цирка, где все сбалансированно. Но им можно позавидовать как менеджерам. Жонглер Ги Лалиберте и Жиль Сте-Круа, богатый мажор, они сумели друг друга найти, а потом у них появились крутые спонсоры…
— Наш цирк до сих пор вариант для экспорта?
— Конечно. Если взять вершину схождения — фестивали в Монако и Париже, наверху — только мы и китайцы. Но у нас же нет гастролей.
— Как — нет?!
— Так — нет. Никто не берется, сегодня цирк брать невыгодно — дорого. Ну а там... Слишком резким будет контраст. Последние шумные гастроли были в 1960-х годах, когда цирк гастролировал семь с половиной месяцев по Канаде и Америке. Когда в 1980-х начали открываться клапаны, огромное количество неликвидов рвануло за кордон. Все это называлось то «Московским цирком», то «Советским».
Планка упала — отпал конкурент. Когда я начал друзьям и знакомым за границей предлагать совместные проекты, они крутили пальцем у виска: ты что, ты-то уедешь, а нам тут жить. Это наш бизнес. Вы покажете ваш уровень, а нам потом — куда? Под бренд «Московский цирк» кого только не набрали. Берут какого-нибудь Родригеса, а в программке напишут — Родригин. А что темненький такой, так это загорел просто. Лет шесть назад я привез-таки наш цирк во Францию. Денег не заработал, скорее потерял, мы не вкладывались в рекламу, но при этом давали представления с аншлагами.
Была очень хорошая пресса, и я понял, что нас любят и ждут, но у меня до сих пор дома хранятся записи угроз, которые поступали по телефону, да и разные прочие вредительства были. По вопросу гастролей я пытаюсь достучаться до наших высоких начальников. Наш гарант говорит, что надо поднимать престиж страны, но ничего проще и доступнее цирка нет. Не знаю, может, само слово «цирк» имеет для наших хозяйственников негативный оттенок: «что вы тут цирк устроили», «что ты из себя клоуна корчишь?» Но в 1964-м, когда наши приехали на гастроли в США, «НьюЙорк таймс» написала сначала: «Еще 45 советских шпионов приехали в Нью-Йорк». А когда гастроли завершились, там же написали: «45 советских артистов сделали за две недели больше, чем 45 дипломатов за 45 дней».
Тут не нужно ничего выдумывать — надо вложиться. Нужная сумма ничего не значит для банков. Надо помнить, что все зиждилось на трех экспортных китах: на спорте, Большом театре и цирке, больше экспорта не было. Но если в спорте доказывали преимущества советской системы подготовки, то Большой и цирк просто показывали свое искусство, принося стране валюту. Цирк на отчисления от гастролей содержал весь Москонцерт.
Артисты получали, правда, копейки: папа — 7,5 доллара в день, и на них надо было еще и есть. И у меня море идей, которые были бы востребованы сейчас. Например, мы размышляем над симфоцирком — проекте, связанном с музыкой. Еще мне говорили, что президент глубоко переживал и прямо-таки обиделся из-за несправедливых нападок на наших паралимпийцев. Давайте сделаем парацирк! Он был бы важен и для таких людей, давал бы им работу, и для всех нас. Но сверху команды не будет — ничего не получится.
— Фонд Юрия Никулина продолжает работать?
— Да, папа основал его за год до смерти, и сейчас он носит его имя. Деньги для помощи ветеранам цирка нам были всегда нужны, мы же этим всегда занимались, просто в какой-то момент я предложил это регламентировать. В куче разных банков были подписаны договоры на спонсорскую помощь. Но как только папы не стало, ручей иссяк. Кстати, единственный, кто выполнил все обязательства — господин Потанин.
Остальные откровенно говорили: мы же давали деньги под человека, а он умер. Но ветераны-то — остались... Фонд устраивает замечательные мероприятия для воспитанников интерната, оказывает помощь 60 ветеранам нашим.
Они же все переломавшиеся вдрызг, после сорока многие инвалидами становятся... Расходов много, лекарства дороги. Как и места на кладбище… Репутация фонда не подмочена, а то ведь чего нам только не предлагали, «на таком-то имени — сделаем миллионы!» Бог им судья. Олигархи к нам в очередь с деньгами не стоят — неинтересен цирк. Готовили тут телеверсию юбилейного вечера. Никого не хочу обидеть или судить, но имя Никулина произносят как святое, а за участие в вечере брали по максимуму. 500 тысяч за выход — это скромно еще.
Директор одной звезды мне так и сказал: «Спасибо, мы уже все сказали!» А на последнем прижизненном юбилее отца, который мы готовили с Валей Гнеушевым, кого только не было, а деньги попросила только Наташа Андрейченко, да и то потому, что вроде как была уже «американка». Остальные — ни копейки.
— Ну а вы, ныне капитан этого корабля… Какой вы?
— Доверяю своим людям. Если что-то поручил, уверен, что все будет сделано идеально. Зачем, кстати, на корабле капитан? Он же ничего не делает. Матрос драит швабру, боцман на него орет, кок варит суп, капитан сидит у себя и книжки читает, ну, выйдет раз в день на вахту.
Так вот: капитан нужен на случай катастрофы, чтобы ответить за все, сойти с корабля последним. Ну или не сойти, что тоже случается.
— Пандемия поломала планы, не позволила толком сделать 2021-й Годом Никулина. Что дальше?
— Думаю, столетие — календарная дата, в каком-то смысле формальность, и Годом Никулина будет 2022 год, почему нет. Ближайшая премьера у нас в феврале. Посвящена она будет отцу.
ДОСЬЕ
Максим Юрьевич Никулин родился 15 ноября 1956 года, советский и российский журналист и телеведущий, гендиректор и худрук Московского цирка на Цветном бульваре. Сын актера Юрия Никулина.
В 1981 году окончил факультет журналистики МГУ, работал в ряде столичных газет, затем на радио, а с 1986 года — на Центральном телевидении, в редакции информации, в программе «Время», был ведущим программы «Утро».
С 1993 года работал в Московском цирке на Цветном бульваре в должности директора-распорядителя, после смерти отца, в августе 1997 года, возглавил Московский цирк на Цветном бульваре, который был назван именем Юрия Никулина. Кавалер ордена Почета и ордена Дружбы, академик Национальной академии циркового искусства.