Древесные аксакалы: как леса помогают сохранить жизнь в экосистеме
Ветераны леса находятся там не просто так. Так и не уйдя на покой спустя много веков, зеленые долгожители передают опыт поколений молодняку, помогают поддерживать жизнь в экосистеме и наравне с другими обитателями леса занимаются массой интересных вещей.
В февральском выпуске Nature Plants сотрудники Мортонского дендрария в Лайле (США), университетов Тусия (Италия) и Барселоны (Испания) рассказали о роли, которую древние деревья играют в своем лесу. Оказалось, что наличие таких старожилов делает лес намного более здоровым и устойчивым к напастям. Пережив за века бесчисленные изменения климата, записав опыт их преодоления в виде защитных механизмов в собственной генетике (например, ДНК таких старожилов устойчива ко множеству болячек), они передают его через семена остальной части леса, чтобы он был более живучим. Более того, почему-то именно в компании таких аксакалов предпочитают селиться исчезающие виды, да и СО2 ветераны поглощают гораздо больше, чем «молодежь». Следовательно, делают вывод биологи, вырубая без оглядки и старых, и малых, мы лишаем лес этой вековой эволюционной связи, обрекая его на хвори и немощь.
Однако стараниями человека, который сам себя назвал с чего-то разумным, число реликтовых лесов, где еще водятся деревья-долгожители, стремительно сокращается. В России, где таких лесов осталось всего ничего, они умирают со скоростью 1,6 миллиона га в год — минус шесть территорий Москвы ежегодно. Тем удивительнее найти их остатки вблизи цивилизации.
— Деревьев возрастом в 300–500 лет (не говоря уж о более древних) у нас действительно уже крайне мало, — говорит Алексей Григорьев, эксперт Социально-экологического союза «Лесная компания». — Огромные территории можно прочесать и не найти ни одного. Еще большая проблема — найти несколько таких экземпляров неподалеку друг от друга, а ведь это, как правило, остаток древнего леса, который когда-то тут был. Несколько таких деревьев создают совершенно другую среду — по влажности, температуре, снеговому режиму, в их присутствии лучше сохраняются редкие виды растений и микроорганизмов, так как многие из них требуют именно этих старых, ненарушенных условий. Условий, которые были здесь, пока двуногие потомки обезьян не пришли и не начали осваивать эту территорию.
По словам нашего эксперта, таких старых лесов в Подмосковье уже не осталось:
— В свое время мы вроде бы нашли один эталонный участок нетронутого леса, в Подушкинском лесничестве, а потом я с удивлением узнал от археологов про несколько курганных групп XIII–XV веков, то есть территория эта была вполне жилая. Однако у нас есть другой, совершенно феерический природный объект, которым мы можем гордиться так же, как белорусы гордятся своей реликтовой пущей.
Это так называемые засеки — тульские, калужские и угорские (в районе реки Угры). Во время ига, когда степь шла на Русь, наши предки прибегли к помощи природы — стали делать засечные черты, полосы леса, которые строжайше запрещено было вырубать, жечь, распахивать и прокладывать там дороги. Валили на высоте человеческого роста несколько рядов деревьев, делая непролазные завалы. Иногда они могли тянуться на сотни километров, позволяя либо не пустить врага совсем, либо хотя бы выиграть время. Кстати, во время знаменитого стояния на Угре речка эта была подперта засекой, то есть даже если бы ханское войско переправилось через нее, оно все равно было бы остановлено.
Благодаря довольно правильному хозяйствованию несколько участков таких лесов чудом сохранились до нашего времени.
— Внутри них ты испытываешь благоговение, как в намоленном храме, — продолжает Григорьев. — Неохватные дубы уходят в небо на 30 с лишним метров, вокруг растут какие-то незнакомые травки, ты попадаешь в зачарованный мир, который существовал тысячелетиями практически без вмешательства человека. И если его не трогать, простоит еще столько же, потому что эти леса — абсолютно сбалансированная самоподдерживающая система. Хотя человеку, бывает, неймется. Помню, как-то в таком лесу упал старый дуб. Его кое-как раскряжевали, но ни в одну пилораму толстенное дерево не влезало. Несколько дней, пыхтя и чертыхаясь, мужики пилили его вдоль на две части и лишь после этого справились с великаном. Кстати, вы знаете, что Москва — изначально град именно дубовый? Иногда идешь по городу и натыкаешься на какого-нибудь 200-летнего ветерана — во дворе школы или в скверике, и дух захватывает: ведь ничего этого не было, ни зданий, ни дворов, а он уже стоял.
Я сейчас живу в Химках, тут был достаточно приличный участок старовозрастного леса, уникальный кусок. Ну что стоило подвинуть трассу на 200 метров? Так нет ведь, воткнули. И сейчас там один борщевик прет, как подорванный.
Уничтожение вековых деревьев, особенно в лесных массивах, по мнению Григорьева, может лишить нас не только предмета для гордости и любования, но, возможно, и будущих важных открытий.
— Сейчас мы с огромной скоростью уничтожаем даже то, что толком не знаем или не успели изучить. Все помнят историю пенициллина. Ну кому полтора века назад были нужны эти грибки? А во Второй мировой они стали вещью стратегической. Почему ученые в поисках новых видов первым делом идут в старовозрастные леса? Потому что именно там, возле деревьев-ветеранов, можно найти что-то доселе неизвестное — какие-нибудь эпифиты на коре, новых представителей микромира... И уничтожая такие деревья, мы, вполне вероятно, уничтожаем еще чью-то уникальную жизнь, которая запросто могла бы в будущем послужить людям.
А еще мы уничтожаем жизнь, которая может быть настолько же разумной, насколько и альтруистичной. Например, по наблюдениям австрийского дендролога Эрвина Тома, деревья гораздо чаще думают о благе своего лесного общества, чем о собственном. Так, дерево, которому не хватает воды, сигнализирует об этом своим соседям, и те замедляют ее потребление, чтобы влаги хватило всем.
Немецкий лесник Петер Воллебен, поначалу относившийся к лесным насаждениям исключительно как к потенциальному материалу для ближайшей лесопилки, кардинально поменял свое мнение, когда в его лес пришли ученые. Научившись у них более пристальному взгляду на предмет, он вскоре и сам начал подмечать интересное.
Например, то, что альтруизм деревьев может быть и избирательным. Обычно они простирают свои ветви до тех пор, пока не окажутся в ветвях соседнего. Дальше тянуться смысла нет, так как не хватит ни воздуха, ни света. Но деревья, испытывающие друг к другу «симпатию», останавливаются уже на ближних подступах к кроне «товарища». Связь таких деревьев, по наблюдениям Воллебена, так сильна, что иногда они и умирают вместе. А однажды лесник наткнулся на круг из камней, покрытых мхом. Приподнял мох на одном и обнаружил, что это не камни, а кора, ковырнул ее и нашел зеленоватый слой камбия — «оно» было живое!
Так как «камни» лежали кольцом диаметром 1,52 метра, Воллебен понял, что наткнулся на остатки огромного древнего пня — дерево, срубленное 400–500 лет назад, продолжало жить без листьев (а значит, без фотосинтеза), получая все необходимое от соседей! То есть старца продолжали поддерживать соплеменники, несмотря на его увечья, — настолько, видимо, ценным членом сообщества он был. Каким образом? Британский биолог Сьюзен Симард считает, что растения способны обмениваться информацией с помощью сети симбиотических грибов. Через нее они подпитывают ослабленные и молодые растения, поддерживают заболевших и в итоге создают особую экосистему, в которой могут генерировать оптимальные для нормальной жизни показатели.
Кстати, грибной «интернет» — не единственный способ передачи внутрилесной информации. В ход идут запахи, вкусы, электроимпульсы и даже звуки. Да, растения периодически издают ультразвуковые сигналы, причем стрессовая ситуация влияет на их интенсивность и громкость напрямую — зелень буквально кричит о том, что происходит что-то нехорошее. И все, кто это слышит, не только транслируют сигнал дальше, но и принимают меры против супостата. Например, если листья начинают грызть или обрывать, многие растения отправляют в зону бедствия вещества с неприятным вкусом. Известны случаи, когда из-за этого SOS-радио вымирали целые стада копытных, особенно в условиях близких монопосадок — вроде бы и зелени вокруг полно, а есть невозможно.
Разговорчивость растений обнаружили в 1959 году и наши ученые из лаборатории биокибернетики Института агрофизики АН СССР. Правда, низкочастотные сигналы у них издавала фасоль, испытывающая жажду. Вспомнив опыты Павлова, исследователи собрали устройство, которое включало автополив сразу же, как только «слышало» от фасоли, что та хочет пить.
В итоге хитрая растюха не только обеспечила себя питьем, но и без участия человека перепрограммировала систему на самый, видимо, оптимальный для себя режим: вместо разового обильного полива включала воду раз в час на пару минут.
О Павлове вспомнили и биологи из Алма-Атинского университета: они всякий раз, когда били стебель филодендрона током, клали рядом с ним камень. Экзекуция продолжалась многократно. В итоге, когда однажды камень рядом с растением положили просто так, бедный цветок среагировал так же, как на очередную дозу электрошока. А ведь тот же Павлов считал условный рефлекс исключительно атрибутом высшей нервной деятельности!
Довольно много было опытов и на эмпатию растений. Удивительно, но те «возмущались» не только когда издевались над их сородичами, но и когда мучили или обзывали животных и людей — реакция, которой бы поучиться иным любителям вырубок. Кстати, в том, что многие представители флоры понимают человеческую речь, неоднократно убеждались и садоводы. Стоит сообщить дереву, переставшему плодоносить, что срубишь его за ненадобностью, как на следующий год оно выдает рекордный урожай.
Американский селекционер Лютер Бербанк (1849–1926) даже в свое время использовал эту особенность. Несколько лет он бился над выведением кактуса без иголок (рос там у них один страшно вкусный, но жутко колючий вид), но все усилия были тщетны, пока от безнадеги ботаник не начал убеждать кактус, что ничего тому в лысом виде не грозит, и вообще, без иголок жить намного интереснее. И в итоге убедил-таки: через несколько поколений тот перестал выпускать иголки, передав эту особенность всем своим потомкам.
В общем, по всему выходит, не зря наши предки заморачивались со всякими священными рощами, шли излить тоску-печаль какому-нибудь особенному дереву, разговаривали с травками-муравками и совершали другие странные действия.
Наша связь с зелеными обитателями лесов, полей и огородов на самом деле намного теснее, чем кажется. И если закон кармы, как уверяют мудрые, существует, иным древорубам стоило бы задуматься. Переродиться в сырье для лесопилки, не утратив при этом чувств, а то и мыслей, — удовольствие на любителя.
ФАКТ
В Японии опытным путем установили, что для поддержания своего здоровья на нужном уровне человек должен побыть в лесу не менее 250 часов в год.
РАРИТЕТЫ
Старейшие в мире оливковые деревья претендуют на то, что именно их ветвь принес Ною голубь. 16 ливанских олив, известных как Сестры (The Sisters), растут и плодоносят на уровне 1,3 км над уровнем моря последние 6 тысяч лет. И на момент потопа они точно были самыми высоко расположенными масличными деревьями.