Распробовать жизнь на вкус

[i]«Вечерняя Москва» продолжает разговор о грядущем 250-летии русского профессионального театра. Вчера мы опубликовали интервью с худруком Александринки Валерием Фокиным, а сегодня предлагаем вашему вниманию беседу с Юрием Соломиным. Юрий Мефодьевич – пример театрального постоянства. С 18 лет и по сей день он верен своему театру-дому. Студент Щепкинского училища, актер, премьер и, наконец, художественный руководитель Малого театра, он, кажется, никогда не будет сетовать на то, что «порвалась дней связующая нить».[b]Слово Пашенной[/i]– Юрий Мефодьевич, а где находится Указ императрицы Елизаветы Петровны о создании Императорского театра?[/b]– Не знаю, наверное, в Гохране – это же государственный документ. У нас только копия.[b]– Малый (или тогда Петровский) театр был создан на основе университетского театра. Не оспаривает ли Театр МГУ пальму первенства?[/b]– Наоборот, примет участие в нашем празднике. Все же они как были студенческим театром, так и остались. А уже на базе студенческого возник профессиональный театр. Разумеется, все началось с Петербурга – столицы. Празднование начнется 30 августа, когда состоится открытие отреставрированного Александринского театра, а через несколько дней в Москве откроется Международная конференция.[b]– Какой еще акт власти (может, и со знаком минус) вы бы сопоставили по значению с тем Указом императрицы Елизаветы?[/b]– Елизавета Петровна основала университет и профессиональный театр, поступив очень прозорливо. Я повторяю как попка уже лет 15 – без культуры, науки, образования и медицины не будет нормальной экономики. Основав государственный театр, Елизавета подняла это искусство на должную высоту.Положительным примером государственного подхода можно назвать президентские гранты шести ведущим театрам. Коллектив поменьше может заявить, что он, дескать, лучше, но ведь разговор идет не о том или ином спектакле, а о статусе театра, которому уже не одна сотня лет. В конце концов, надо с кого-то начинать.А со знаком минус могу назвать театральную реформу, если она состоится в том виде, как сейчас планируется. Она абсолютно не нужна. Реформа должна быть во благо, а если есть протестующие– пусть не 100 процентов, а 98 – надо бы задуматься.Не надо стесняться притормаживать что-то или отменять вовсе. Мы же не стесняемся закрывать не получившиеся спектакли, хоть и затратили на них время и деньги. Закрываем во благо зрителя и театра. И потраченные деньги в итоге отрабатываем, не прося у государства или спонсоров средств на покрытие наших огрехов.[b]– Какие мифы, легенды, тени забытых предков, обычаи, предания Малого театра произвели лично на вас наиболее сильное впечатление?[/b]– Ой, их так много! Я попал сюда в 18 лет – больше полувека назад. На втором курсе мне доверили несколько слов в «Иване Грозном» и даже указали в программке – рядом с Пашенной, Анненковым, Ковровым. Для меня большим счастьем было даже просто увидеть живьем Межинского, Массалитинову, Рыжову, Турчанинову, Яблочкину. Александру Александровну мы, студенты, вывозили на коляске в «Ярмарке тщеславия», и она с нами (!) разговаривала. Это все равно, что космонавту Гречко встретиться с Королевым.Я учился у Веры Николаевны Пашенной, и любое ее «правильно, Юра» производило на меня огромное впечатление. А она была лучшей ученицей вот этого человека (показывает на портрет Александра Ленского). Это он первый организовал «Современник» – на сто лет раньше. Это я образно говорю. Первый русский педагог и блестящий артист, он собрал молодежь Малого театра и доказывал в администрации Императорских театров, что молодежи нужен свой театр (Новый).[i][b]Критики натравливают нас друг на друга[/i]– Юрий Мефодьевич, что такое сегодня театральная традиция – не только ведь исторические костюмы и культура речи?[/b]– Я за традиции. За то, чтобы пожилой человек в троллейбусе имел возможность сесть, а молодой ему уступил.[b]– А в театре?[/b]– А вы не сбивайте меня, молодежь! Не проходить по улице мимо, когда собака прибита за уши к дереву, притворяясь, что не видишь. Дочка одной нашей актрисы не притворилась и бросилась спасать ее. Я полюбил смотреть передачи про животных. В той же Америке к животным могут относиться даже хуже, чем у нас. Но там спасают, лечат, штрафуют за брошенных животных – на уровне полиции и государства. Приучают человека относиться к природе бережно, хотя человека трудно к чему-то приучить. А у нас – доброта и равнодушие. Начинается это с животных, а кончается тем, что недавно избили в переходе женщину (замечательного врача, добротой которого пользуется половина Малого театра). И никто не заступился, кроме каких-то мальчишек.А в искусстве нельзя безапелляционно настаивать на том «новом», что делается сегодня, разрушая старое «до основанья, а затем». К культуре надо относиться доброжелательно. Наши критики же натравливают театры друг на друга, даже хваля. Вот, мол, поставил режиссер спектакль и сразу спас театр. Неправда, этот театр жил и раньше.[i][b]Сколько стоит корова?[/i]– Малый и Александринка всегда состязались друг с другом: чей Гамлет лучше, Каратыгина или Мочалова, какая актриса сильнее – Ермолова или Савина. На вашей памяти сохранялась эта конкуренция?[/b]– Нет. Не надо сравнивать ни коллективы, ни даже актеров, введенных на одну и ту же роль. Сравнивать надо эмоциональное воздействие – насколько тебя захватило. Эмоции – штучный товар. К сожалению, сейчас театр все больше превращается в конвейер: выпустить спектакль к такому-то сроку.[b]– А Малый театр этот процесс затронул?[/b]– Нет, но, думаю, затронет. Можно репетировать год – ничего страшного, а можно месяц – потому что пошло. Определять тут нормы – все равно, что советовать живописцу, сколько ему выписывать вот эту линию: мазни, мол, и все. А у него потом здесь листочек будет колыхаться на ветру, как живой. Конечно, актеры сейчас, как и все остальные, стали соревноваться друг с другом по поводу марок машин, вилл, квартир. Хочется, конечно, все иметь, вот мы и работаем – до пота, до крови, до сердечных заболеваний.[b]– Мне попались на глаза такие цифры – Гликерия Федотова получила 20 рублей «поспектакльно» и 1000 рублей на туалеты. Насколько сопоставимы гонорары сегодняшних актеров Малого с ее гонорарами?[/b]– Несопоставимы. Если корова стоила 3 рубля… Но все изменилось до неузнаваемости. Может, то, что тогда стоило баснословно дорого, сегодня буквально на улице валяется. Но вот в праздники актеры не работали – а тогда было много церковных праздников. И, скажем, на Пасху могли позволить себе уехать на месяц за границу. Не зарабатывая в поте лица своего, чтобы потом попотеть на пляжах Анталии и быть обманутым турфирмой.Знаете анекдот про негра? Лежит негр под банановой пальмой, бананы к ногам падают. Подходит к нему белый – чего, мол, так валяться, подними банан, продай на рынке. «А зачем?» – «Велосипед купишь, в следующий раз корзину бананов привезешь» – «Ну?» – «Машину купишь, центнер бананов привезешь, бизнес откроешь» – «Ну?» – «А потом будешь лежать и ничего не делать» – «А я и так лежу»… Что-то в этом есть.[i][b]Когда сбываются мечты[/i]– Одна из главных особенностей Малого театра – актерские индивидуальности, бенефицианты. Островский писал роли по их заказу – куда уж выше. Имеет ли сегодня актер Малого театра право на подобные желания?[/b]– Я не буду называть фамилий, но бывают случаи, когда актер в возрасте приходит и говорит: «Не знаю, как дальше сложится жизнь, но у меня есть мечта…» К такому надо прислушаться. Однажды, лет 25 назад, меня вызвал в этот кабинет Михаил Иванович Царев. Поговорили мы на разные темы, а потом он в упор спрашивает: «У тебя мечта есть?» Раз пошел такой разговор, я и ответил: «Сирано» – «Что ж, хорошая пьеса». Через несколько недель он меня вызвал: «Я тут буду предлагать на худсовете, а ты особо не выступай». На худсовете спросили: «А кто будет играть Сирано?» – «Режиссер очень хороший, Рачик Капланян». Царев «заболтал» этот вопрос. А я получил роль – лучшую, я считаю, в моей жизни. Я бы и дальше ее играл, но однажды сильно разбился на спектакле. Кстати, таких пожеланий не так много. Но если актер приходит, значит, что-то заставляет его.[b]– Какая же роль при этом отводится режиссеру?[/b]– Каждый второй режиссер суеверен – вот поставил спектакль, который имел успех, и режиссер хочет работать теперь только с этой группой артистов. Но когда режиссер соглашается на любого артиста – тоже проблема.У режиссеров есть другая беда – работать в духе «а я так вижу» в пику автору. Или даже без автора. Но если Чехов написал так, будьте любезны не исправлять его и не поворачивать на 180 градусов. Я видел спектакль, где Раневская была наркоманкой, но Чехов-то этого не писал. Будучи врачом, он сумел бы изобразить ее кокаинисткой, если бы надо было. Но такая «трактовка» измельчает ее трагедию. Если написано у Чехова, что Раневская плачет при виде учителя своего погибшего сына, актриса обязана заплакать, если она актриса. И никакого заменителя тут быть не должно.[i][b]Реабилитация Лешего[/i]– Как вы думаете, почему у Чехова не складывалось поначалу ни в Малом, ни в Александринке?[/b]– В Малом – из-за этого человека (снова указывает на портрет Ленского). Ленский прочитал «Лешего» и сделал много замечаний. Может, и обидных. Во всяком случае, он сказал – мол, вы писатель хороший, вот и пишите рассказы.Чехов «Лешего» в какое-то собрание сочинений даже не вставлял – видимо, переживал. А потом вдруг появился гениальный «Дядя Ваня». И я абсолютно уверен, что были использованы замечания Ленского. Несмотря на обиду, Чехов верил Ленскому как режиссеру и актеру.Я играл Войницкого и в «Лешем», и в «Дяде Ване». Мощного чеховского блока в Малом театре никогда не было. Но мы вдруг захотели сделать «Лешего» в конце 80-х. И он получился, и долго шел с успехом. Так, оправдываясь перед собой, мы стали ставить еще и еще, и поставили все пьесы, кроме «Платонова».[i][b]И пирожки уж не те[/i]– Костя Треплев был вашей первой ролью. Насколько вы сегодня солидарны с ним относительно новых форм в искусстве?[/b]– Это была дипломная работа – я, помнится, даже с Верой Николаевной спорил, доказывая примитивным языком, что Чайка – это Треплев, а не Заречная. Наверное, это была неплохая работа – по крайней мере, наши старые педагоги ее до сих пор помнят.Новые формы подсказывает жизнь. Вы ели «Раковые шейки»? Я помню еще довоенный их вкус, а недавно попробовал – ничего общего. Или ливерные пирожки, которыми нас подкармливали в школе, – до сих пор пытаюсь найти такие.На первом курсе мы учим студентов вкусовым ощущениям, вкусовой памяти. Непосвященный скажет: вот на что тратят государственные деньги! Но надо уметь играть вкус. Вот выпивает человек в кино или на сцене – и морщится, и крякает, а люди не верят, особенно пьющие. А Вицин «выпивал» – все слюну глотали. Хотя он был йог и капли в рот не брал. Надо распробовать жизнь на вкус – сегодняшнюю, вчерашнюю.[i][b]Соразмерный Хлестаков[/i]– К юбилею театра вы поставили «Ревизора». Здесь многое можно было бы сработать на потребу…[/b]– Если Хлестаков говорит: «Матушка такая, что еще можно бы» – так это у него в мыслях. Не надо сразу заваливать ее при этой фразе на диван, как часто сегодня играют. Это будет неправдой, и одна неправда потянет за собой другую неправду. Тогда не только нормы поведения – одежда была другой.В одном прекрасном итальянском фильме (эх, забыл название) герой в приступе страсти запутался в шнуровке, распатронивая героиню. И это было так смешно! А просто дать зрителю поржать над анекдотцем – ведь это же не искусство.[b]– Можно ли сказать, что вы вели диалог с какой-то из многочисленных постановок «Ревизора» в Малом?[/b]– Нет. Я играл у Ильинского в 60-е годы. В конце 70-х мы с Евгением Весником работали как режиссеры, а Хлестакова играл Виталий Соломин. Это третий заход – и все разное. Я даже забыл, что мы делали тогда. Вот, например, финальный монолог Городничего всегда, когда я видел, игрался на крике. А сейчас крик звучит фальшиво. Городничему поверят тогда, когда он поймет, что какой-то сопляк его обманул (а у нас Хлестакова играет именно «сопляк»). Насколько же надо быть зашоренным. В какую же лужу мы все сели. Как это сказать?[b]– Тихо и страшно.[/b]– Более того, он плачет. А еще надо улыбнуться в зал, говоря: «Над кем смеетесь». Что я – и вас обманут.[b]– А скажите, купец Варгин, чей особняк стал нынешним Малым театром, отдал его добровольно?[/b]– Вроде да, но потом его осудили якобы за какие-то подлоги, махинации, потом вроде оправдали. Но нам хочется верить, что он это отдал честно.[i][b]Мавроди и Бальзак[/i]– Как соотнести сегодняшние обстоятельства с тем, что имел в виду автор столетия назад?[/b]– Остаются темы. Вот, скажем, играли мы «Царя Федора» 30 лет. Из них лет 25 фраза Шуйского: «Мне в Думе делать нечего, когда дела вершит не Дума, а шурин твой», – была проходной. И вдруг (при Ельцине) на эту реплику раздались аплодисменты, и все актеры на сцене встрепенулись, потому что это был сегодняшний нерв.Или взять Островского. Прекрасные актеры скисали, когда доходили до экономических тем: закладные, проценты. Режиссер Волков даже приглашал экономиста на ликбез, а старые артисты тянули: ну давайте помараем текст. И зритель так же скучал в этих местах. А теперь это самое интересное. Что мы понимали тогда про проценты – есть сберкнижка и 2 копейки процентов. А теперь – 120 процентов в месяц!!! А потом пошли банкротства, суды – чистый Островский. А Бальзак? Шел у нас едва ли не впервые его «Делец». И было ощущение, что Мавроди специально изучил Бальзака и построил «МММ».Время не надо ни убыстрять, ни отодвигать. И если сегодня не срабатывает какая-то тема – не педалируйте ее, в классике есть и многое другое.