Александр Сокуров: Народ сам отвечает за свою историю

Александр Сокуров не просто мастер высочайшего класса. Он интеллектуал, занимающий четкую жизненную позицию. Это касается и политики, и искусства.

– Александр Николаевич, как вы относитесь к обращениям депутатов Госдумы о введении временного моратория на финансовую господдержку фильмов? И как относитесь к обсуждающемуся сегодня достаточно остро самому факту необходимости существования Фонда кино? Насколько он оправдан, с вашей точки зрения?

– Если Фонд кино будет поддерживать авторское кино, то он абсолютно необходим. Но в то же время не вижу никакого смысла в существовании Фонда кино, который поддерживает фильмы коммерческие. Потому что настоящее серьезное развитие кинематографа у нас всегда происходило только за счет авторского кино. Что касается кино коммерческого, то оно само по себе в состоянии осуществить те задачи, которые перед ним стоят и, наверное, неплохо их решает.

– А что вы скажете о «проекте пяти миллионов рублей», которые продюсерам, снимающим в том числе авторское и дебютное кино, предлагалось платить за получение прокатного удостоверения готового фильма? Или вам ближе появившееся позднее предложение собирать с прокатчиков процентные отчисления?

– Я сегодня вообще ничего не понимаю в деятельности Министерства культуры в том, что касается кинополитики. Даже не знаю, что тут комментировать.

– Какие картины, сделанные режиссерами среднего и молодого поколения, произвели на вас впечатление?

– Я посмотрел на 2-м Уральском фестивале российского кино фильм «Аритмия» Бориса Хлебникова, премьера которого недавно прошла в Москве. Великолепная работа, которая меня не оставляет, не отпускает. Это, конечно, не мой стиль. Но это очень важный, правдивый фильм о работе врачей скорой помощи, о том, в каких условиях они работают. Это фильм, который надо показывать не только народу, но и на заседаниях правительства — снова и снова, показывать государственным чиновникам.

ЛИЧНОСТЬ В ИНТЕРЬЕРЕ ИСТОРИИ

– Тема ответственности отдельно взятой личности за судьбы других людей всегда была близка вам. Из чего родилась идея создания вашей собственной знаменитой тетралогии о людях власти «Молох» — «Телец» — «Солнце» — «Фауст»?

– Я отношусь к тем режиссерам, для которых существует некий принцип программности работы в кино. У меня нет случайных фильмов. Нет работ, которые я снимал бы по заказу. Я знаю многих режиссеров, у которых, к сожалению, в жизни такие случаи были, когда они снимали кино вынужденно.

У меня первое образование — историческое, я учился в Университете на историческом факультете. И на режиссерский факультет ВГИКа пришел уже сложившимся человеком. Поэтому для меня близок принцип программности, который характерен скорее в музыке симфонических форм или в литературе, которой я «отравлен» с юности и на всю оставшуюся жизнь. Литература меня формировала и создавала, в том числе и как режиссера. Не кинематограф, а именно литература.

Мне хотелось сделать фильм о том, как проживает человек свою судьбу. Как индивидуальное-личное переливается в историю, как история влияет на индивидуальное-личное. И о том, что происходит с теми людьми, от которых мы все очень зависим. Что это за люди, идущие во власть? Является ли власть божественной или она есть некая бытовая, социальная крыша? Эти вопросы меня слишком рано начали интересовать. Наверное, это неправильно, но было именно так. Меня очень серьезно интересовал исторический аспект жизни нашего общества.

– Это притом, что жили вы тогда при советской власти?

– Да. Я и сформировался при советской власти, и большую часть жизни прожил при ней. Но мы все время размышляли об этом. Мы все находились на какой-то катастрофической грани понимания и принимания, участия и соучастия в том, что делает эта власть. Это было время, когда мы сами творили то, что творилось в стране. Мы поддерживали то, что в ней происходило. Но когда пришло время и страница историческая была перевернута, оказалось, что готовых отвечать за это сотворчество, политическое в общем-то, практически-то и нет. Виноватых за то, что творилось в нашей стране — нет.

Уверенность, что какая-то политическая организация или какие-то конкретные люди виноваты в том, что происходило, и ответственны за тяжелые, необратимые последствия, очень распространена в России. И совсем не распространена идея или мысль о том, что мы — та самая страна, где народ в большей степени отвечает за все, что творилось с нами на нашей же территории. Это было время такое... дикое. Я ощущал пик внутренней активности и одновременно тревоги за то, что со мной будет дальше. Тем более что институт я оканчивал на год раньше из-за нарастающего конфликта с руководством, меня просто отчисляли, выгоняли. И тогда уже всерьез задумывался, как будет выглядеть мое будущее, поскольку, будучи человеком молодым, я в то время был уже достаточно зрелым, как мне кажется. Я для себя составил некий план, некое поле действия на ближайшее время, если выживу и если смогу что-то делать в профессии вообще.

– Вам казалось, что вы этот план сумеете реализовать на практике?

– Я реально смотрел на обстоятельства. Мне казалось тогда, что Брежнев меня переживет — и в буквальном смысле, и в переносном. В переносном смысле казалось, что политический строй, который тогда был у нас в стране, — гигантская черепаха, которая всегда будет ходить по нашим головам, топтаться на них, медленно-медленно ползти вперед, переползая в какое-то непонятное пространство. Но тем не менее надо было самого себя заставить сформировать представление о том, что меня ожидает. И я составил план, состоящий из 27–28 игровых фильмов. Там было отдельно 10 фильмов документальных. И там была эта тетралогия. Хотя я понимал, конечно же, что в условиях того времени она снята быть не может. Но как-то постепенно делал режиссерские разработки. В тетралогию входили фильмы, которые потом получили названия «Молох», «Телец, «Солнце» и «Фауст».

Первые три персонажа трех первых фильмов представляли чью-то личною судьбу. Это были Гитлер, Ленин и японский император Хирохито, а последний фильм — «Фауст» закольцовывал это повествование, предлагая вернуться к началу. Предполагать, что это будет когда-то снято, тогда было трудно, но я был наивный и надеялся на это.

К счастью, все в нашей истории совершилось неожиданно быстро, не без участия Бориса Ельцина — героя еще одного моего фильма «Пример интонации», на этот раз документального.

Имя Бориса Николаевича упоминается сегодня чаще в негативном контексте, потому что люди не в состоянии оценить до конца то, что было им сделано. И еще долго не будут в состоянии это оценить. А может быть, никогда не оценят.

«МОЛОХ» ИСТОРИЧЕСКИХ РЕКОНСТРУКЦИЙ

– Почему, когда пришло время возможностей, вы начали с «Молоха», то есть с истории, героем которой является Гитлер?

– Мне показалось, что самым реальным для начала с точки зрения производства, денег, драматургии, изучения материала может быть именно эта часть тетралогии. При этом я хочу обратить внимание на то, что эта работа не является документальной, это художественный вымысел, художественное произведение.

– Вы снимали часть фильма в декорации, а часть эпизодов — в Германии. Как они проходили?

– Съемкам предшествовало серьезное историческое документальное изыскание. Восстанавливались костюмы, вплоть до предметов быта.

Восстанавливалась историческая жизнь героев и даже те обстоятельства, о которых никогда ранее не решались говорить вслух. И это был первый шаг, который привнес в пространство наших исторических размышлений темы: кто такой мужчина в историческом преломлении? Кто те мужчины, которые взяли на себя ответственность за исторический процесс? Которые взяли на себя серьезную историческую «реконструкцию»? Потому что нацизм — это реконструкция прежде всего немецкого общества, кошмарная и страшная.

Что за типаж Гитлер, вызывающий столь разнообразную палитру чувств? Человек, в котором соседствовали прорывы социальной чувствительности и одновременно чудовищная глупость и примитивность, агрессивность и злобность? Причем окончательная агрессивность и злобность.

Надо учесть, что мы имели дело с материалами на немецком языке и фильм делали на немецком, в том числе и для немецкоговорящей аудитории, которая, так же как и мы, пыталась понять, что есть во всем этом национального.

Меня всегда интересует национальное в том, что являет собой человек. Что в нем зависит от национальных качеств? Что есть «национальное русское» в русских, что есть «национальное» в немцах? Что толкает немца на определенные поступки на основании его психофизики, характера, сформированных особенностями его истории?

ТЕРРОРИЗМ ИМЕЕТ НАЦИОНАЛЬНОСТЬ

– Насколько я понимаю, мы сейчас с вами плавно подходим к теме терроризма?

– Сейчас много говорят про то, что терроризм — явление вне национальности и религии. Я с этим не согласен. Терроризм имеет и национальность, и религиозный оттенок, во-первых. Второе — терроризм определяется некими особенностями проявления национального характера. Возвращаясь к «Молоху»: содержание действий гитлеровской верхушки во многом определяло действия всей машины немецкой. Она очень ярко выражала национальные черты и национальные качества. Это, к сожалению, так.

– Но это ведь означает, что ничто из того, что было, не изжито и никуда не уйдет?

– Да, это означает, что при определенных обстоятельствах все может повториться. Один раз сформулировалась идея нацизма — все. Больше никуда эта идея не денется. Птичка вылетела, ее никто не поймал, а значит, гнезда будут везде, яйца будут откладываться, нацизм будет проявляться так или иначе. Сейчас есть нацистская организация там, где, казалось, ее возникновение вообще невозможно — в Санкт-Петербурге. Это кошмарные следы исторического прошлого в настоящем — и будущем.

«Молох» — часть тетралогии, и я, конечно, планировал эти четыре фильма показывать сразу, вместе. Но условия производства и целый ряд обстоятельств, связанных со спецификой продвижения кино, вынуждали моих продюсеров выбрасывать на кинорынок отдельные фильмы много раньше, чем я того хотел. Тем более что все они шли в программах Каннского фестиваля. Это было время, когда России просто нечего было показывать в Каннах. По всей вероятности, с точки зрения политической это было абсолютно необходимо, но никак не совпадало с моими интересами.

– Почему для вас так важно, чтобы зрители смотрели кино именно как единую тетралогию?

–Конечно, я хочу, чтобы фильмы смотрели и оценивали, исходя из мысли, драматургии и содержания всей тетралогии. Эти фильмы — как отдельные главы большой книги, и совсем не тот случай, когда можно, показав один фильм, дальше убежать от темы, от задачи и заняться чем-то другим. Здесь проявляются принципы, которые позволили развиваться грандиозной музыкальной симфонической культуре. Если бы не было этих принципов, не было бы ни Прокофьева, ни Шостаковича. Это мне кажется очень важным. Время, когда вперед пытается посмотреть только Стив Джобс, приводит нас в тупики, потому что Стив никогда не интересовался, куда со своими открытиями нас приведет. А художественная идея позволяет нам каким-то образом посмотреть, куда и зачем мы движемся.

У АВТОРА НЕТ ВРАГОВ СРЕДИ ГЕРОЕВ

– Считается, что режиссер должен любить своего героя. Какие чувства испытывали вы?

– У автора художественного произведения нет врагов, ему важно объяснить зрителям, что происходит. В этом смысле работа режиссера совпадает с задачами, которые существуют в медицине, когда коллективу больницы совершенно не важно, кого к ним привозят на лечение. Среди доставленных есть и отъявленные мерзавцы, к которым и прикоснуться-то противно. Но врачи должны принять всякого больного, изучить его болезнь и наметить пути лечения. Поэтому для меня, кинематографиста, принципиально важно было понять, что лежит на «операционном столе». Даже не «кто», а «что». А это такое гигантское тело, такая гигантская плоть, что просто так, с налета не решить и эту болезнь не вылечить быстро.

Но бывает, что не вылечили. Не получилось.

Но я знаю также и то, что самые продуктивные и серьезные результаты в области культуры возникают тогда, когда автор художественного произведения не является судьей. Поставив диагноз и определив какие-то способы лечения, он отдает дальше этого «больного» на суд народа или Господа Бога. Если мы в кино и в искусстве начнем еще заниматься прокурорскими делами, то никогда не поймем, откуда все это происходило. По очень простой причине — все, что нас окружает, есть суть деятельности человека. Ничто из того, что нас окружает, не заброшено к нам, как споры, из космоса.

И нацизм, и злоба, и национализм, и любого рода политическая агрессия — это все человеческая деятельность. Это есть все то, на что способен человек.

– Мне кажется, что документальный фильм «Пример интонации» о Борисе Ельцине — еще одном человеке, облеченном властью, вы делали несколько с другими чувствами?

– В этой картине выражены мои любовь и тревога за мою страну, и за человека, который взялся перестраивать, переделывать жизнь в моей стране — то, чего не удавалось никому и никогда в России. Это ахиллесова пята нашей жизни.

И поскольку я был лично знаком с Борисом Николаевичем много лет и был свидетелем разных ситуаций, тревога меня никогда не оставляла.

Я не верил в необратимость перестройки и говорил об этом Борису Николаевичу. Потому что демократические принципы трудно прививаются к сложному обществу, состоящему из контрастных религиозных и национальных групп и группировок. Не только группы, но и группировки весьма опасны для демократических преобразований. Вот так возник фильм «Пример интонации», который в свое время вызвал тревогу и недовольство у тех, кому мы его показывали. Мне кажется, Ельцина уговаривали вообще не смотреть этот фильм. Он посмотрел. Но, как мне кажется, через некоторое время постарался о нем забыть.

Подписывайтесь на канал "Вечерней Москвы" в Telegram!