Белого солнца пустыни жрецы

— Рустам Ибрагимович, судьба картины витиевата и интересна. Да и называться ведь она сначала должна была иначе?

— Как часто это бывает в кино, идея фильма, на первый взгляд, возникла случайно. В то время нашим выдающимся режиссером Григорием Чухраем и отцом ныне известного телеведущего Владимира Познера (отца тоже звали Владимиром) была создана так называемая Экспериментальная студия. Коллеги решили запустить картины, схожие с американскими вестернами. И пригласили режиссера Андрея Кончаловского. Кончаловский и ныне покойный прекрасный писатель Фридрих Горенштейн написали сценарий, который их же и не устроил. Не устроил он и студию. И тогда возникла идея создать «ремонтно-спасательную» бригаду, в которую пригласили замечательного сценариста Валентина Ивановича Ежова и меня.

Мы начали придумывать историю, которую сначала назвали «Спасите гарем!» Но когда с этим названием познакомились в Госкино СССР, то там пришли в ужас: «Революционная тема — и такое легкомысленное название!!!» Название поменяли на более нейтральное и, как мне теперь кажется, замечательное — «Белое солнце пустыни». Потом Кончаловский передумал снимать этот фильм: ему как раз предложили делать «Дворянское гнездо». И тогда мы позвали блистательного Владимира Мотыля. В том виде, в каком фильм существует ныне, он был придуман уже с его участием. Мотыль придал сценарию очень хорошую, поверьте, интонацию былины, сказа.

— Картина в 1970-м стала лидером проката, ее за один год посмотрели 50 миллионов человек. Но с неменьшим удовольствием смотрят и сегодня. Почему?

— Потому что революция — это не тема картины. Это лишь некий фон, на котором разворачивается жизнь и приключения замечательного русского человека, русского солдата, заброшенного в эти края. Который, выполняя навязанный ему революционный долг, пытается сохранить в себе добрые качества настоящего народного героя. Этим объясняется и то, что те страны, в которых снимался фильм и на территории которых происходило его действие, тоже очень его любят. Как и все другие.

— А в какой момент в картине возник Марк Захаров, написавший тексты писем красноармейца Сухова?

— Картина складывалась трудно. К ее окончанию стало понятно, что теряется ощущение течения времени. Это была серьезная проблема, нужно было придумать какой-то ход, чтобы разбить историю на периоды. И мы придумали эти письма. Но писать их ни Ежов, ни я уже не могли в силу занятости. И с нашего благословения Мотыль пригласил Марка Захарова. Он написал замечательные тексты, содержание которых было до этого оговорено.

— Марк Анатольевич к тому времени, насколько я знаю, находился под влиянием веселого русского писателя Аверченко, писал сценарии «Фитиля», юмористические рассказы в журналы...

— Захаров сумел придать письмам стиль времени и облачить их в прекрасную форму. Они украсили картину.

— Лет пятнадцать назад на госфильмофондовском фестивале «Белые столбы» жарко обсуждался факт: тридцатисекундный фрагмент был вырезан из уже готового фильма. И эта купюра изменила весь смысл на противоположный?

— Было такое. Из фильма был вырезан кусок, где жены Абдуллы сидят на песке вокруг убитого тела мужа и рыдают. А потом бредут по пустыне за красноармейцем Суховым в неизвестность. Но не как за освободителем, а как за новым господином. Мы считали и считаем, что это потеря для фильма. Кстати, сценарий был опубликован, и там есть постскриптум, который передает эту горестную интонацию. Но сейчас уже нет смысла возвращения этого куска, потому что люди уже привыкли к картине в такой форме, с таким содержанием. Там были еще вырезанные эпизоды. Например, когда гарем в песках читает книгу, на обложке которой написано «Карл Маркс». Причем было снято два варианта. В одном надпись хорошо видна. А в другом прикрыта веточкой… Отношение к картине со стороны советской цензуры было изначально весьма настороженным. И мой соавтор Валентин Ежов начинал каждое ее обсуждение с заявления: «Я хочу вас предупредить, что гарем — это не бардак. Это весьма пристойный социальный институт, и поэтому ничего плохого в том, что он фигурирует в картине, нет».