В поисках кукловода

Первая студия Вахтанговского театра продолжает осваивать пространство своего маленького подвальчика в одном из арбатских переулков. Только начался второй год лабораторной работы – и вот уже вторая премьера. После аристофановских «Птиц» студийцы взялись за одно из самых загадочных произведений XX века – пьесу Луиджи Пиранделло «Шесть персонажей в поисках автора».

Пьеса эта не столько даже загадочна, сколько манящая всех тех, кто начинает искать собственные пути в театре. Это же так естественно: персонажи ищут автора, а актеры с режиссерами свою театральную систему. Так и живут.
Первую студию поиски и на этот раз приводят к игровому театру. Театру, в котором сам процесс игры куда важнее конечного результата. Наблюдать за режиссерскими придумками, актерскими находками и импровизациями настолько увлекательно, что в какой-то степени менее важным становится сам играемый материал. Так было с «Птицами», сюжет которых был лишь поводом для безудержной актерской игры, так случилось (хотя и в меньшей степени) с «Шестью персонажами».

Начало было вполне ожидаемым – все, как прописал автор, - рядовая репетиция в каком-то театре. Репетиция не клеилась, актер не мог найти нужную интонацию, и тут появлялись персонажи. Хотя нет, не совсем так. Начало было иным. На практическим пустом пяточке сцены, в левом углу которой стоял манекен на шарнирах, появлялся актер (Иван Пачин, который, согласно программке оказывался Бутафором) с шарнирной моделью человека в руках. Моделью, которая была превращена в марионетку. Актер что-то пытался в ней отладить, стучал молотком, а затем тщетно старался распутать переплетенные нити. И вот тут-то появлялся режиссер и начиналась репетиция, а кукла на спутанных ниточках так и оставалась висеть где-то в углу.

Репетировали сцену исповеди главного героя. И вот эта самая исповедальность интонации никак не давалась актеру. Не давалась настолько, что режиссеру самому пришлось выйти на площадку (тут Андрей Злобин остро и мастерски набросал несколькими штришками типичный режиссерский показ). Более того, попробовала себя в этом монологе и молодая актриса. Правда, ее исповедь несколько отличалась от написанной и отдавала привкусом горечи для режиссера, но зато именно в этот момент – момент, когда искусство непроизвольно сплелось на подмостках с «правдой жизни», - и появились персонажи.

Очень быстро режиссер даже визуально превратился в исповедника в пасторском воротничке, который за легкой решеткой импровизированной исповедальни выслушивал каждого из персонажей. А они все говорили и говорили, и каждый монолог превращался в отельный этюд, отдельный импровизированный спектакль. Они сменяли друг друга, вовлекали в происходящее оторопевших актера и актрису, то и дело провоцировали их. Но и режиссер в накладе не оставался: пытаясь растормошить Сына, он вдруг начинал играть его роль; добиваясь понимания театральной правды, целовался с Падчерицей, и, наконец, входил во вкус.

Сцены мелькали перед глазами зрителей с головокружительной быстротой, сюжетная линия периодически ускользала, но не возникало ни малейшего желания ее ухватить. Хотелось только одного – продолжать оставаться свидетелем этой запутанной и такой «вкусной» театральной игры. Игры, в которой, несмотря на всю ее легкость и фантазийность, на всю ее несерьезность даже, очень отчетливо стали видны актеры. Их индивидуальности, которых, пожалуй, в «Птицах» несколько не доставало, и которые сейчас проявились. Проявились настолько, что следующие работы Первой студии будут уже интересны не столько тем, что это спектакли студии при Вахтанговском театре, сколько тем, что в них можно будет увидеть самих студийцев.

Но это все лирика. Тем временем подходил к концу спектакль, персонажи занимали присущее персонажам место, оставляя на сцене театральную труппу, продолжающую свою репетицию. Появлялась и начинала оправдываться опоздавшая Прима, но тут эту сцену прерывал режиссер, желая ее повторить более точно. Репетиция тоже оказывалась поставленным спектаклем. Но театральная «матрешка» на этом не останавливалась – все актеры покидали подмостки и присоединялись к замершим в глубине сцены персонажам. За столом оставался лишь режиссер, к рукам которого Бутафор привязывал свисающие из-под колосников веревки, - еще одна марионетка занимала свое место.

Первая студия и режиссер Олег Герасимов разыграла пьесу «Шесть персонажей», пользуясь весьма распространенным и даже напрашивающимся приемом «театра в театре». Вот только прием этот возвели здесь в бесконечную степень и сосредоточились на поиске главного кукловода. Его в спектакле не называют. Разве что финальная сцена, в которой соединились два главных театральных поиска – автора и жизненной правды, содержит в себе некий намек (намек, впрочем, несколько обедняющий общий смысл постановки).

…Все персонажи и актеры смотрят в распахнутое «окно», из-за которого доносится шум ветра и пение птиц. Там, за окном, за пределами репетиционного зала и сцены протекает подлинная жизнь. Актеры недвижно смотрят в окно. Солнце садится, окрашивая их лица закатным светом. Актеры недвижно смотрят в окно. Солнце встает, освещая их замершие фигуры. А актеры все стоят спиной к сцене и смотрят в окно. На жизнь, поймать которую им никак не удается.

В таком финале есть грусть – грусть, совсем не подходящая азартному и игровому спектаклю. Грусть и сожаление о недостижимости жизненной правды, которым в только что разыгранной постановке просто нет места. Ведь нам только что весьма наглядно показали, что смысл театра совсем не в жизнеподобии, а в самом театре. Театре, которому (если говорить откровенно и шепотом) и кукловод-то нужен далеко не всегда. Вернее, нужен, конечно, вот только зрителю совсем не обязательно знать о тех тоненьких ниточках, которые ведут от него к беспечным персонажам.