Олеша и его Суок

Вишни рассыпались по лестнице, но шестилетний Юра этого не замечал. Он купил их, как просила мама, нес домой, но тут громко, страшно бахнул выстрел. Снаряд попал в дом. Потом грохнул второй... Кто-то закричал, а он стоял молча, потрясенный этим несовпадением – мирными, теплыми вишнями и выстрелами. Таким Олеша и запомнил восстание на броненосце «Потемкин», взбудоражившее шумную Одессу 1905 года, пахнущую семечками, рыбой, солнцем и соком спелых вишен. Таком будет и вся его жизнь – пестрое полотно, полное несовпадений и роковых стечений обстоятельств.

РОКОВАЯ ВСТРЕЧА

...Его отец был мелким чиновником, обожал играть в карты, но часто проигрывал, серчал и с горя пил. Маленький Юра знал с детства две вещи - что нет ничего страшнее слова "клуб" и что пить – плохо. Ему было всего три, когда они переехали в Одессу. Дом, спрятавшийся за широкой спиной одесского театра, он любил, но главное – тут была вольница: ватага мальчишек гоняла по городу босиком, в сентябре 1910 завороженно встречая чудо – первый в городе трамвай.

Когда-нибудь кто-то все же поймет, почему в начале XX века Одесса вдруг стала местом удивительной силы и породила практически единовременно столько ярких личностей. В объединении «Зеленая лампа», созданном веселыми, разбитными одесситами, были, например, Катаев, Ильф, Багрицкий, Бабель... Олеша обожал эти встречи. Они говорили о великом, были голодны, дерзки и веселы. Ему нравилось, что его знают как автора стихов, печатавшихся в местных «Известиях», и что барышни просят его почитать что-то из нового, а он, махнув гривой волос, так и быть – читает...

А потом он встретил Симу.

Три дочки австрийского эмигранта Густава Суока – Лида, Оля и Серафима – жили неподалеку. Они все были яркими, каждая по-своему. Лида была старшая и держалась построже, Ольгу считали самой красивой, но такой, как Сима, больше нет нигде – Олеша это понял сразу. Ему было 20, ей – 16. Она была легка, как перышко, и все смеялась, журчала ручьем, могла спокойно, даже с вызовом целовать его на людях, отчего больно стучало в висках и тяжелели руки. Вскоре они начали жить вместе. Боже, что это было за счастье – засыпать и просыпаться под ее смех... Он звал ее ласково – «Мой дружок», «Дружочек».

 24 сентября 1958 года. Юрий Карлович Олеша / Фото: Из архива

Валька Катаев, давший ему прозвище «Ключик», подбил его уехать в Харьков. Конечно, с Симой, без нее никак. Олеша и Катаев шатались по городу босиком, бесконечно что-то придумывали, писали куплеты, которые заказывали – кто на свадьбу, кто на похороны, а жизнь имела вкус Симиных губ. Но потом Сима «выкинула фортель». Ей увлекся человек с достатком, бухгалтер по кличке «Мак». Катаев и Олеша подначивали: а чем не пара? Охмуряй! Пока Сима очаровывала Мака, бухгалтер потчевал ее голодную компанию, но когда все были сыто-пьяны, оказалось, что Сима сказала Маку «да». В те времена брак заключали и расторгали быстро, она мигом стала его женой. Олеша с трудом мог говорить – он был вне себя от предательства.

Ну а что, собственно? Сима жила с Олешей впроголодь, у нее было одно платье, а тут ей были предложены и средства, и вещи, и даже шляпки – на выбор и под сезон. Олеша был потрясен настолько, что возвращать изменницу-беглянку отправился Валентин Катаев. Он вернул ее, Сима вполне непосредственно забрала от бывшего уже мужа и новый гардероб, и съестное. Олеша был счастлив – Дружочек снова была рядом, они снова ходили по улицам вместе, и она целовала его при всех, порывисто и страстно. А тем временем в Харьков уже входили красные. И с ними – роковой и для Симы, и для Олеши человек. Владимир Нарбут.

...Он был интеллигентом по рождению, левым эсером, переметнувшимся на сторону красных. Внешность его завораживала и действовала демонически: он сильно хромал после удаления пятки, не имел кисти руки после ранения, был лыс и совершенно брутален. Нарбут писал фантастические, страшные стихи, снискал славу как родоначальник акмеизма, освещенного именами Ахматовой, Гумилева и Мандельштама. В его дьявольски горящих глазах (говорят, с него Булгаков списал Воланда) Сима увидела свое будущее.

ВМЕСТЕ — В МОСКВУ

Из их одесской компании первым перебрался в Москву Катаев. Следом приехала Сима. Не одна, с Нарбутом. Позже приедет и Олеша. Внешне спокойный, но как-то сдавший и до срока постаревший.

1922 год был для Олеши годом и успеха, и страданий. Он не понимал, как теперь жить и зачем, но автоматически выдавал на-гора какие-то статьи и фельетоны, найдя пристанище в газете «Гудок», великой кузнице кадров того времени.

Впрочем, однажды он все же не выдержал. Простояв несколько вечеров под Симиными окнами, Олеша улучил момент, когда она была одна и... вернул ее себе. Его «Дружочек» снова была рядом и любила его. Но – лишь до того момента, как Нарбут не пришел в квартиру Катаева и не попросил передать Серафиме Густавовне, что если она не вернется к нему, он застрелится немедленно. Катаев и Олеша были в недоумении – если Владимир Иваныч сказал – точно сделает... Сима соберет вещи и теперь уйдет от Олеши навсегда – к тому, которого на самом деле любила.

 24 сентября 1958 года. Юрий Карлович Олеша / Фото: Из архива

Олеша болел душой... Он часто гостил у Катаева, в Мыльниковом переулке, теперь это улица Жуковского, тосковал, страдал, был небрит и полупьян, курил в окно, глядя в небо. От созерцания равнодушных облаков его отвлекала лишь прелестная девочка в окне напротив – она читала книги, а он смотрел на нее, чувствуя странное волнение. Он придумывал себе любовь, искал ее и решил было, что нашел – Валя Грюнзайд и правда была очаровательна. Они познакомились, столкнувшись на улице, оказалось, она любит сказки, особенно Андерсена, и Олеша пообещал ей написать сказку для нее. Валя ждала. Так он начал писать «Трех толстяков».

Но Валя, про которую он говорил, что «растит себе жену», выйдет замуж на Евгения Петрова – брата Вали Катаева. Олеша не выдержал, поехал в Одессу. Его приняла Ольга Суок – в то время замужняя женщина, растившая сына... Олеша выплеснул перед ней душу до дна. Ольга слушала, как обошлась с Олешей ее сестра, лишь молча покачивала головой. «Ну вот разве вы могли бы так обойтись со мной?!» – вскрикнул он, порывисто схватив ее за руку. Ольге было жаль Олешу – постаревшего за время рассказа. Она пробормотала что-то, но он сжимал руку, настаивал на ответе. Наконец, Ольга Густавовна качнула головой: «Нет, пожалуй, не смогла бы...» «Тогда выходите за меня!» - крикнул Олеша. Она смутилась, покраснев, принялась что-то говорить, но... Но вскоре и правда оставила мужа, Михаила Росинского и приехала в Москву, став женой Олеши.

... Странная раздвоенность его жизни, две Суок, ставшие ему столь дорогими и близкими, оживали под его пером. Лида еще в 1920-м вышла замуж за Эдика Багрицкого, она тоже рядом.... Он посвятил сказку Ольге, но и для нее, и для всех окружающих было понятно, что не о ней, а о Симе идет речь в «Трех толстяках». Впрочем, как знать, кто из сестер на самом деле был живой натурой, а кто – всего лишь ее кукольной копией?

...Красивая, спокойная, терпеливая. Он был для нее гением и проклятием, ее муж Юра. Когда-то, когда родители решили уехать в Польшу, он навсегда рассорился с семьей, оставшись в России из-за Симы. Теперь он нуждался не столько в жене, сколько в матери – ну что же, Ольга стала ей... Его домашняя Суок терпела все его выкрутасы с той верностью и безответностью, на которую способна лишь мать...

Понимал ли он, какую роль играет Ольга в его жизни? Конечно. Но что можно было изменить в нем? Уже ничего. Она должна была принять его таким, каким он был. И она приняла.

ЧЕРНОЕ ВРЕМЯ

В 1927 году в журнале «Красная новь» был опубликован роман Юрия Олеши «Зависть» - о месте интеллигенции в послереволюционной России. Ольга понимала, что роман гениален.

Олеша писал его абсолютно безжалостно по отношению к самому себе. И в строках, и между строк разлито его реальное отношение к миру, его внутренняя трагедия – ощущение недооцененности, «Вы думаете зависть – это начало? – пожмет он плечами в ответ на восхищенную реплику о романе Мейерхольда. – Что вы! Это конец!»

Он знал, о чем говорил. Жизнь была к нему до глупого несправедлива, и он бесконечно самоуничижался, копался в себе как в тазу с несвежим бельем, исследовал свои несовершенства, делая из них культ. Это было похоже на ежедневное ритуальное самоубийство. На съезде Союза писателей он выступит с речью, где отречется от героев своей «Зависти», назовет героя Кавалерова пережитком... Литературовед А. Гладков назовет это выступление Олеши «автобиографическим самооговором» и сделает безжалостный вывод: «Запретив себе в искусстве быть самим собой, Олеша стал никем. Таков суровый и справедливый закон творчества. Или ты — это ты, или — никто».

Но полностью «никем» он не станет. Он просто зароет свой дар далеко-далеко – решив, что он никому не нужен.

...А над страной потихоньку сгущались тучи. В 1934 году умер от астмы Эдик Багрицкий, муж Лиды. Севка, сын, был безутешен. («Хорошо, он дружит с симпатичной, серьезной одноклассницей, она поможет с бедой справиться!» - рассуждали друзья. Девочку, кстати, звали Елена Боннер. Сева погибнет на фронте, а она спустя много лет станет женой академика Сахарова).

Теперь они были еще ближе, сестры Суок. Когда в 1936 году арестовали Нарбута, обезумевшая от ужаса и страха Сима отправилась на Лубянку. Но она так боялась повести себя неправильно или сорваться, хлопоча за мужа, что попросила пойти вместе с ней Лиду – спокойную, ровную, надежную. На Лубянке же произошел эксцесс: Сима вела себя идеально, а скандал в коридоре устроила Лида... Расплата была мгновенной. Ее сослали в Караганду. Ирония судьбы: в ссылке она еженедельно ходила отмечаться в местное управление НКВД, расположенное на улице Эдуарда Багрицкого... Лида вернется из ссылки лишь в 1956 году.

Тысячи клочков, кровоточащих ран – таким было сердце Олеши. Снаряды падали рядом, а вишни все прыгали по ступеням – сладкие, сочные, только брызгали кровью. В 1938 году расстреляют Нарбута. Сима выйдет замуж за литератора Николая Харджиева, а позже станет женой писателя и замечательного человека Виктора Шкловского. Олеша будет приходить к ней и уходить с купюрой в руках, избегая взгляда тонкого, понимающего «мужа Вити».

Юрий Карлович Олеша и Ольга Густавовна Суок. Уже муж и жена... / Фото: Из архива

Бьют снаряды, бьют... Теперь по детям. Симе господь детей не пошлет. Сын Ольги в 17 лет выбросится из окна. Севу Багрицкого заберет Волховский котел...

На обрывках бумаги Олеша будет продолжать писать свои записки, полные боли, философской глубины. И напишет однажды больное, раненое откровение: «У нас есть специальность — интеллигент. Это тот, который сомневается, страдает, раздваивается, берёт на себя вину, раскаивается и знает в точности, что такое подвиг...» И подытожит, что хотел бы перестать им быть...

Ему был мерзок соцреализм. Он понимал, что достоин большего и жизнь его не удалась во всех смыслах, глушил боль выпивкой и постепенно фактически выпал из социума. Тот не печалился по нему... Имидж выпивохи, чье имя с 1936 года было под запретом, теперь прилип к нему намертво, стал его второй кожей. Как жилось рядом с этим смертельно раненым зверем Ольге можно лишь представить. В великолепном фильме, снятом по сценарию Ольги Кучкиной, была упомянута такая деталь: как-то Ольга Густавовна заставила Олешу сшить костюм. Он сдался под ее напором, и вот костюм был пошит, и Ольга была так счастлива, что устроила по этому поводу праздничный обед. Дождавшись, когда на столе появится сметана, Юрий Карлович вылил ее на костюм. Ему был чужд и вещизм, и даже минимальное проявление чего-то материального. Бедная маленькая Суок...

...Днем он ежедневно приходил в «Националь». У него тут было свое место – в уголке за столиком. Пил, курил «Казбек», глядя в окно на Кремль и шумящую за окнами жизнь. Иногда Ольга отправляла его на лечение от алкоголизма, но все было бессмысленно и бесполезно – он не хотел от него избавляться, смягчая рюмкой-другой-третьей острые углы жестокого по отношению к нему мира. Именно в «Национале» его записки окончательно собрались воедино и оформились в книгу, ныне известную как «Ни дня без строчки». Впрочем, Валентин Катаев говорил, что Олеша хотел назвать ее «Прощание с жизнью» или «Книгой прощания». Почему не назвал? Да просто не успел. Она вышла после его смерти, при деятельном участии Виктора Шкловского.

...Придя как-то на похороны к другу, Олеша подложил в гроб записку. Потом объяснил, что на ней написана просьба: «Исаак, сообщи срочно, как там?» Он не знал, как там. И не мог – тут. «И от сестры и до сестры замкнулась жизнь волшебным кругом...» - напишет он. И – уйдет: здоровье было слишком подорвано.

«Он создавал арки и не мог сомкнуть их своды», — написал о нем Виктор Шкловский. Под арками шла дорога. Куда-то далеко-далеко.

Прочитав «Алмазный мой венец» Сима Суок заплачет. Она фигурирует там под именем «Дружочек» и выставлена не в лучшем свете.

Последняя страница «Трех толстяков». Расставание неизбежно. Тихо шелестят слова: «Прости меня, Тутти, - что на языке обездоленных значит: «Разлученный».

«Прости меня, Суок, - что значит: «Вся жизнь»...»

 1910-е годы. Роковой мужчина Серафимы Суок, поэт-акмеист Владимир Иванович Нарбут / Фото: Из архива