Поэтическое слово для него было делом, дело — словом

«Не надо заводить архива. Над рукописями трястись…» - писал в свое время Борис Пастернак.

Не заводил и не трясся. Однако кое-что сохранилось. В частности, перебирая бумаги, я обнаружил вот эту, не опубликованную, не помню уже по каким причинам, беседу с Юрием Левитанским. Беседу, что невольно продлилась четверть века… Мысли поэта о поэтических поколениях, о литературе и искусстве поэзии, на мой взгляд, не устарели и по сегодняшний день.

…Поэтическая и человеческая судьба складывалась у него не просто – он недоучился в ИФЛИ, третьекурсником ушел на фронт, воевал, писал непохожие ни на кого стихи. Известность пришла к нему позже, чем хотелось – после «Кинематографа» (1970), хотя до этого уже были заставившие обратить на себя внимание сборники стихов «Стороны света» (1959) и «Земное небо» (1963). Он говорил, что стихи лично у него не существуют как нечто отдельное, а только как книги, которые представляют собой нечто целое и пережитое. Книги писались и складывались долго, но зато каждая из них – и выше названные, и «День такой-то» (1976), и «Письма Катерине или прогулка с Фаустом» (1981), и «Белые стихи» (1991), становились событием, буквально приковывали к себе любителей и ценителей высокой поэзии.

Он не был ни бунтарем, ни диссидентом – поэзия и диссидентство разные вещи. Поэтическое слово для него было делом, дело – словом. Сам поэтический взгляд Левитанского на окружающий мир, сама его поэтическая система отрицали реалии советской жизни. Ключом к личности поэта, как мне кажется, может служить известная формула Андрея Синявского – у него, как и у Синявского, были эстетические расхождения с советской властью. В условиях внешней несвободы он оставался внутренне свободным человеком, как и многие писатели его поколения – поколения 60-х, вышученные и осмеянные некоторыми нынешними сегодняшними бесцензурными перьями, мучительно преодолевая в себе искусы и соблазны советской эпохи. И как бы не менялись времена, в которых Юрий Левитанский не существовал, а жил, он всегда оставался самим собой – равным самому себе, человеком высокой чести, долга и ответственности. И в наших нынешних непростых временах он сохранил свою честность и неподкупность.

Я познакомился с ним в начале 80-х. Более остроумного человека я на своем веку не встречал. Остроумие в жизни, естественно, проявлялось в поэзии, свидетельство чему, не побоюсь этих слов – уникальная книга пародий на поэтов современников от С. Куняева до Д. Самойлова (оцените диапазон!) «Сюжет с вариантами» (1978), которую можно поставить в один ряд со ставшими классическими пародиями Александра Архангельского. Несмотря на всю сложность поэтической судьбы, ему посчастливилось не уйти на много десятилетий в переводы, как Семену Липкину или Арсению Тарковскому. Но, как и все талантливые поэты, он отдал им свою дань, и на русском свежо зазвучали и Фернандо Пессоа, и Дюла Ийеш, и Бертольд Брехт…

Еще раз повторю – он был всегда честен перед собой, перед поэзией, перед жизнью. И умер 25 января 1996 года после выступления против войны в Чечне на «круглом столе» московской интеллигенции, который собирали в городской мэрии.

Не выдержало сердце…

В 1976 он написал:

Каждый выбирает для себяженщину, религию, дорогу.Дьяволу служить или пророку –Каждый выбирает для себя.

И в том же стихотворении подвел черту:

Каждый выбирает для себя.Выбираю тоже – как умею.Ни к кому претензий не имею.Каждый выбирает для себя.Теперь мы знаем – каков был его выбор.

Чтобы вместить беседу в максимально полном объеме, я убрал из текста свои вопросы поэту. И получился его монолог – не только о стихах…

ЮРИЙ ЛЕВИТАНСКИЙ: «ВЕРЮ В ЗАВТРАШНИЙ ДЕНЬ…»

О поэтических поколениях

…Давно уже замечено, что в живом литературном процессе на каждом его этапе одновременно участвуют разные поколения – и те, кто делает первые шаги в литературе, и те, кто работает с давних пор, и представители поколения, которого нет уже в живых, причем, порою, эти последние участвуют в процессе даже активнее, нежели те, кто сегодня физически существует.

Несомненно, есть некие черты, объединяющие людей одного поколения – по преимуществу, это черты биографические, связанные с тем или иным жизненным путем конкретного человека. Но поэтическое поколение состоит из людей очень разных и по характеру, и по темпераменту, и отличающихся друг от друга мерой таланта, и степенью понимания жизни. В поэзии главное не сходство, а различие или УЗНАВАЕМОСТЬ, как любил говорить Пушкин. Объединить легче, нежели выявить и объяснить особенности каждого в отдельности, показать, чем же один отличается от другого.

И поэтические поколения отличаются одно от другого, но в то же время в каждом из поколений мы обнаруживаем какие-то связи с предыдущими, некое продолженье и развитие, образующее, в конце концов, традицию или школу. Так, при всех резко выраженных индивидуальных особенностях, к примеру, Беллы Ахмадуллиной, поэта 60-х, нетрудно обнаружить нечто роднящее ее, скажем, с Павлом Антокольским, поэтом даже не предыдущего, а довоенного поколения. Есть неуловимые черты, связи и нити, которые объединяют их и роднят куда в большей степени, нежели их товарищей по поколению. Мне уже приходилось об этом говорить – если представить себе поколения в виде горизонталей, то основной счет идет по вертикалям, их пересекающим.

Поэты во все времена, явившись, как поэтическое поколение, становятся по-настоящему поэтами не тогда, когда сошлись, а когда расходятся, обретая свое, несхожее, индивидуальное. Так было, к примеру, с поколением, лидером которого был Маяковский. Асеев и Кирсанов становились значительней и крупнее по мере того, как им удавалось вырваться из могучего поля притяженья Маяковского. Процессы притяженья и отталкиванья идут почти параллельно, но полагаю, отталкиванье тут существеннее, нежели притяженье.

В современной поэзии я выделил бы поколение, к которому относятся такие поэты, как Олеся Николаева, Олег Хлебников, Михаил Поздняев, Андрей Чернов. Это люди весьма одаренные, талантливые, умеющие видеть и думать по-своему. Путь их к читателю не легок и не прост, но легкого пути они и не ищут, чем вдвойне симпатичны и близки мне. В недавнее время заявила о себе группа поэтов, называющая себя метафористами. На мой взгляд и Алексей Парщиков, и Александр Еременко – люди тоже весьма одаренные, и мне по душе их желанье, их попытка отойти от тысячекратно обкатанного, изъезженного и заезженного. Есть стремленье к открытью. За это я – обеими руками. Пока, конечно же, рано говорить об итогах, и предсказывать что-либо я не берусь, но начало такое, несомненно, обнадеживает.

О гармонии в поэзии

Понятие гармонии в свое время трактовалось весьма узко и однозначно. Полагали, что это должно быть хорошо известной и знакомое слушателю. Но в современной музыке мы встречаемся и по сей день с типами гармонии нам неведомой, которая часто представляется дисгармонией. Если говорить о поэзии, то, к примеру, верлибр многим представляется и ныне неким нарушением, и даже разрушением гармонии, а, по сути, это и есть создание гармонии новой, которой до сих пор, поэзия не знала. Мне приходилось немало переводить из европейской поэзии, и я замечал, что если речь идет о поэте настоящем, тем более значительном, крупном поэте, то любые формы свободного стиха у него подчинены определенным законам. Гармония в поэзии не есть непременно нечто гладкое и обкатанное, такое ровное-ровное, такое привычно знакомое, да еще чтобы рифмовалось привычно через одну строку. Мы уже, правда, миновали тот этап, когда литконсультанты писали молодым поэтам – здесь у вас нарушен ритм, здесь отсутствует мелодия. Полная чепуха, потому что ритм нарушить бывает не только можно, но и нужно, это дело поэта, это может быть его целью и задачей. Другой вопрос, если он делает это просто от неопытности, от неуменья.

Я специально перевел разговор в область формы, в плоскость признаков стихотворной речи, а, по сути, это то же самое, как человек воспринимает мир, что его в большей мере поражает, что ему кажется более существенным.

О целях и задачах художника

Новые формы гармонии, новаторство, традиции… Эти термины не могли не возникнуть в нашем разговоре. А ведь ясного понимания, что такое традиция, до сих пор нет. Я не припомню, чтобы это было достаточно четко сформулировано, что же есть традиция в поэзии вообще и, в частности, пушкинская традиция, о которой мы говорим по преимуществу. Думаю, что здесь все существенное поставлено с ног на голову, ибо традиция у нас трактуется как некое повторенье того, что было. Поэтому понимание пушкинской традиции, доведенное до абсурда, означает, по сути, уменье писать «похоже», как Пушкин. А ведь пушкинская традиция, и это не трудно доказать, обратившись к его стихам, заметкам, высказываньям о поэзии, есть именно неповторенье. Пушкин всегда это очень болезненно ощущал и все, что он говорил или писал о своих современниках, начиналось – а этот не похож на другого, а этот – оригинальный поэт, а этот – отличается от другого. Узнаваемость – слово, которое он любил употреблять. Открывать, находить, искать, быть непохожим – это, думаю, и есть традиция великой русской поэзии.

Мне нравится формула Алексея Толстого, говорившего, что у литературы и искусства нет задачи, что она, задача, существует в самом художнике. Бывает, что художник четко знает эту свою задачу, может ее сформулировать в своих стихах и статьях, а бывает, что и не знает, но она в нем непременно присутствует, и все, что он делает, диктуется именно ею, этой внутренней задачей. Все определяет характер, темперамент, внутренняя задача. В искусстве, в литературе, в поэзии в отличие от науки, где порой последующее отменяет предыдущее, этот закон не действует. К тому же в искусстве последующее ничего не отменяет, а только дополняет, прибавляет.

На каком-то этапе своей жизни, своего человеческого существования я пытался понять, что происходит со мною и вокруг меня, и появилось желание связать высокое и низкое, возвышенное с земным, житейским. Так возникло название одной из моих книг «Земное небо». Я хотел соединить эти понятия, но я не убежден, что это в целом является задачей литературы и поэзии. Это было моей задачей в то время. Такое желание присутствует во мне и сегодня еще в большей мере. Все чаще и чаще я размышляю над известной строкой Пушкина «лета к суровой прозе клонят» и внезапно ощутил в ней еще и другой, дополнительный смысл и значение. Я даже стихи об этом написал: «Я полагаю, Пушкин, говоря / о том, что, мол, года к суровой прозе, не так то прост и в этом был вопросе / и не одно лишь то имел в виду / что перейти готов к иному жанру…».

Да, с годами приходит не только лишь желанье обратиться к прозе, «засесть за повесть, за роман», но и ввести ее, прозу, в стихи. Думаю, в этом смысле проза, как это ни странно, облагораживает поэзию, она более приземлена нежели то, что является сутью поэзии в нашем привычном понимании.

В искусстве ничто не измеряется количеством

В любую эпоху существуют люди высокого таланта, ума, чести и люди бесталанные и бесчестные. Количеством в искусстве ничего не измеряется, талантливых поэтов – единицы, а не сотни, как мы привыкли считать – 300 поэтов, 500 поэтов. Что касается падения интереса к поэзии, о котором столь многие в последнее время говорят и пишут, то, честно скажу, я этого не ощущаю. Просто мы не замечаем, как читатель вырос, перестал хватать, что попало. Мы можем разойтись в оценке тех или иных явлений, тех или иных имен, но наверно, сойдемся в том, что хорошие книги не лежат на книжных прилавках. Это в Москве, а что же тогда говорить о Сибири, откуда недавно ко мне приезжали молодые ребята-строители. Они поют песни на стихи современных поэтов. Не имея книг любимых поэтов, переплетают отпечатанные на машинке стихи. В магазинах лежат завалы книг, но, простите, если говорить честно, большинство из них едва ли назовешь образцами подлинной, высокой поэзии. Так что не могу сказать, что читатель наш от поэзии отвернулся, и вообще не знаю такого времени. Чтобы в отечестве нашем не было прекрасных поэтов и не было к ним интереса. Интерес к поэзии у нас сегодня много выше, чем в любой европейской стране.

В искусстве, как известно, нет прогресса. Меж тем некое развитие все же происходит. Но в последние годы и здесь проявились и стали очевидны явления, которые мы ныне именуем застойными. Возникает порой ощущенье, что поэзия кончилась, что она не нужна. Было время, когда и Блоку, казалось, что поэзия кончилась, было такое ощущенье и у Ахматовой. Но сейчас для ощущенья такого рода есть, пожалуй, и объективные основанья – развитие в самом деле не происходит. В последнее время в поэзии возникло и распространилось явление, которое я бы назвал копиизмом. Многие стихотворцы работают ныне как копиисты, порой и талантливые, и копии, созданные ими, тоже талантливы, порою почти не отличимые от оригинала. И все-таки это копии. А в искусстве, и в поэзии в частности, повторение, пусть и талантливое – бесперспективно.

Конечно, в большей мере это относится к тем, кто лишь пробует свои силы в поэзии, кто начинает, хотя, увы, примеры такого рода мы можем обнаружить и среди поэтов немолодых… Кстати, о «немолодых». Если оглянуться на историю нашей поэзии, легко проследить ту эволюцию, которую проходили наиболее значительные наши поэты до последнего дня своей жизни. Последняя половина ХХ века – это по преимуществу поэзия старых людей, как это ни странно может прозвучать для всех нас. Странный феномен, который все-таки можно объяснить. Не без удивления однажды я обнаружил. Что лучшее в нашей поэзии за последние, скажем, пятьдесят лет, создано старыми людьми. Здесь и старый Пастернак, и старая Ахматова, старый Твардовский и старый Заболоцкий. Более того, на поверку выходит, что это лучшее, что было создано за последние годы их жизни, есть лучшее и в поэзии каждого из них. Потому что, как я полагаю, поздний Пастернак выше, чем ранний, хотя и там он, конечно, был достаточно велик. Поздняя Ахматова выше, чем ранняя. Это можно сказать и о других поэтах. ХХ век дал такой феномен, которого не знал век ХIХ. В силу известных причин, люди стали жить дольше, и если в прошлом веке 60-70-летний возраст был исключением, до него доживали немногие, то в ХХ века ситуация изменилась. Конечно, с годами, старея, поэт, естественно, теряет что-то, но с каждым годом своей жизни что-то и обретает тоже. Я не хочу сказать тем самым, что исключаю появление и проявление яркого сильного дарования в молодости. Нет, не только не исключаю, но наоборот, верую в это и надеюсь. Я лишь констатирую странный этот феномен, имевший место в недавней истории нашей поэзии.

Что касается чести, нравственности, этики, то, слава богу, мы сейчас об этом заговорили громко и всерьез. Снова вошли в обиход слова порядочность, честность, правдивость, искренность. Мы же помним время, когда слово искренность было почти под запретом, известна история со статьей В. Померанцева «Об искренности в литературе» и разгром, последовавший затем. Теперь мы не только говорим об этом в открытую, но нас даже подталкивают об этом говорить. По сути дела это есть азы, то, с чего начинается человек, человечность и тем более литература и искусство. Они не существуют без понятий нравственности, этики, правдивости, честности, искренности. Я не знаю выдающихся произведений, которые зиждутся на безнравственности, на бесчестности, на неискренности и т.д.

В силу многих причин, о которых нам напомнили в последнее время, мы в самом деле свыклись со многими вещами, удивляющими нас сегодня. Как же так, непорядочность, нечестность, спекуляция, взяточничество, бог знает что процветало на нашей земле, в нашем отечестве в разных сферах, в разных кругах. Это, конечно, ужасно, и как прекрасно, что сейчас идет с этим борьба. Постыдные явленья затронули и сферу искусства, и это в тысячу раз ужасней, нежели когда речь заходит, скажем, о торговле или иной какой-либо сфере человеческой деятельности.

Мне лично как человеку, как литератору, в наибольшей мере импонирует все, что связано с именем Антона Павловича Чехова. Все, что он делал в литературе и в жизни, для меня с давних пор стало эталоном и отношения к литературе, и отношения к жизни. Приведу всего лишь один, может быть, на первый взгляд, незначительный пример. Специалисты-чеховеды, просмотре все известные фотографии, на которых так или иначе присутствует Чехов, естественно, и с другими людьми, обнаружили, что нет ни одной фотографии, где Антон Павлович был бы в центре снимка. Он всегда где-то в сторонке, с краю. Всегда. Это деталь, но сколь о многом она говорит, хотя вроде и мелочь в нашем сегодняшнем понимании, ибо, ох, как многие из нынешних литераторов с краю фотографироваться не любят! Нет, только бы не с краю, только бы в центре!

О дне сегодняшнем

Те воистину грандиозные процессы, которые происходят сегодня в нашей общественной жизни, несомненно уже сказались и на нашей литературной жизни, хотя к сожалению, пока еще не в той мере, в какой могли бы и в какой, я надеюсь, проявятся в дальнейшем. В обществе происходит борьба, борьба за революционные перемены во всех сферах нашей жизни. А что в литературе? Есть видимость борьбы, да и не только видимость, а происходит действительно борьба, там и сям вспыхивают то мелкие сражения, то крупные баталии. Восстанавливаются утраченные ценности и порядка теоретического, и живые реальные ценности литературные, которых мы себя доселе лишали. Это было проявлением той же бесхозяйственности, что и в любой сфере экономики, производства, науки. Мы с необыкновенной и непонятной щедростью отдавали на откуп кому-то наши истинные богатства духовные, в частности, литературные, поэтические. Возвращая их себе, мы делаемся богаче, делаем богаче свою культуру. Одновременно продолжают выходить книги и собрания сочинений, не представляющие высокой литературной ценности и получающие тем не менее высокую оценку критики или, в лучшем случае, просто замалчивается сам факт, что серость торжествует снова и снова, продолжая заполнять собою прилавки наших книжных магазинов. Думаю, что именно на это, последнее, должны быть, в первую очередь, направлены энергия и темперамент наших ревнителей объективности оценок в литературе.

Возможно, вы услышите в этих моих словах и ноту иронии, и ноту, увы, грусти и сожаления. Слишком часто в нашей литературной жизни подлинная перестройка подменяется видимостью перестройки, чаще мы это слово произносим, нежели совершаем поступки ему соответствующие. И еще одно. Зачастую эти наши «сражения и баталии» ведутся не по вопросам принципиальным. Спорят между собою не представители школ или направлений литературных, а те или иные группировки, создаваемые не по принципу высших интересов литературы, а по интересам узкогрупповым, по принципу личной выгоды и личных пристрастий, порою резко противоречащих принципам высшей морали и просто понятиям порядочности, нравственности, чести.

Но перемены, происходящие в нашем обществе, носят характер долговременный. В этом смысле один год для истории всего лишь мгновенье, и тем не менее этот год уже одарил нас множеством открытый, заметно обогатил нашу духовную жизнь, сделал интереснее и плодотворнее деятельность ряда наших журналов. В меня это вселяет большие надежды. Талантами земля наша всегда была богата. Сегодня им открываются возможности, которых не было прежде. Я верю в завтрашний день, верю в то, что завтрашний день нашей литературы будет временем ее подлинного невиданного до сих пор расцвета. Для этого у нас есть все – нужны лишь наши усилья, наше желанье.

P.S. Бывает странное переплетение жизней и судеб.

Через год после смерти поэта я привел его вдову Ирину в издательство Х.Г.С. (ныне «Время!). Мы достаточно быстро подготовили рукопись к печати, но книга шла очень долго – у издательства были разные проблемы. Мы не отступали и терпеливо дожидались. Книга вышла в 1998 году. Это было первое посмертное, почти полное, издание Юрия Левитанского. Мы назвали сборник строкой из его стихотворения: «Когда-нибудь после меня….».

Вот и настало это «когда-нибудь».

* * *

Всего и надо, что вглядеться, - боже мой,Всего и дела, что внимательно вглядеться, -И не уйдешь, и никуда уже не детьсяОт этих глаз, от их внезапной глубины.

Всего и надо, что вчитаться, - боже мой,Всего и дела, что помедлить над строкою -Не пролистнуть нетерпеливою рукою,А задержаться, прочитать и перечесть.

Мне жаль не узнанной до времени строки.И все ж строка - она со временем прочтется,И перечтется много раз и ей зачтется,И все, что было в ней, останется при ней.

Но вот глаза - они уходят навсегда,Как некий мир, который так и не открыли,Как некий Рим, который так и не отрыли,И не отрыть уже, и в этом вся печаль.

Но мне и вас немного жаль, мне жаль и вас,За то, что суетно так жили, так спешили,Что и не знаете, чего себя лишили,И не узнаете, и в этом вся печаль.

А впрочем, я вам не судья. Я жил как все.Вначале слово безраздельно мной владело.А дело было после, после было дело,И в этом дело все, и в этом вся печаль.

Мне тем и горек мой сегодняшний удел -Покуда мнил себя судьей, в пророки метил,Каких сокровищ под ногами не заметил,Каких созвездий в небесах не разглядел!

КАК ПОКАЗАТЬ ЗИМУ

…но вот зима,и чтобы ясно было,что происходит действие зимой,я покажу,как женщина купилана рынке елкуи несет домой,и вздрагивает елочкино телоу женщины над худеньким плечом.Но женщина тут, впрочем,ни при чем.Здесь речь о елке.В ней-то все и дело.Итак,я покажу сперва балкон,где мы увидим елочку стоящейкак бы в преддверьежизни предстоящей,всю в ожиданье близких перемен.Затем я покажу ее в одиниз вечероврождественской недели,всю в блеске мишуры и канители,как бы в полете всю,и при свечах.И наконец,я покажу вам двор,где мы увидим елочку лежащейсреди метели,медленно кружащейв глухом прямоугольнике двора.Безлюдный двори елка на снегуточней, чем календарь нам обозначат,что минул год,что следующий начат.Что за нелепой разной кутерьмой,ах, Боже мой,как время пролетело.Что день хоть и длинней,да холодней.Что женщина...Но речь тут не о ней.Здесь речь о елке.В ней-то все и дело.

* * *

...И уже мои волосы — ах, мои бедные кудри! —опадать начинают,как осенние первые листьяв тишине опадают.Дух увяданья, звук опаданья неразличимыйисподтишка подступает,подкрадывается незаметно.Лист опадает, лес опадает, звук опаданья неразличимыйв ушах моих отдается подобно грому,подобно обвалу и камнепаду,подобно набату.Катя, спаси меня! Аня, спаси меня! Оля, спаси меня!—губы мои произносят неслышно —да нет, это листья,их шорох, их шелест,а чудится мне,будто я говорю,будто криком кричу я.Лес опадает, лист опадает, падает, кружитсялист одинокий,мгновенье еще,и уже он коснется земли.Но — неожиданно, вдруг, восходящим потокомвнезапно подхватит его,и несет,и возносит все выше и вышев бездонное небо,и — ничего нет, наверно, прекрасней на свете,чем эта горчащая радостьвнезапного взлетаза миг до паденья.

Сайт поэта Юрия Левитанского создала группа единомышленников – Александр Петров, Ирина Машковская, Анна Левитанская, Леонид Гомберг.