Роман Виктюк: Артисты обречены на зависть

— Роман Григорьевич, когда впервые прочитали Оскара Уайльда, что вас поразило в его творчестве?

— Блестящий и впередсмотрящий ум. Он был пророком в любви.

— В своем последнем произведении «Баллада Редингской тюрьмы», написанном в камере, есть строки: «Но убивают все любимых — пусть знают все о том, один убьет жестоким словом, другом — обманным сном, трусливый — лживым поцелуем». Не думал ли Уайльд о том, что в любви каждый человек — палач?

— Увы, да. И Уайльд, зная о том, что станет жертвой любви, даже не пытается обойти это назначение судьбы.

— Наверняка вы были на могиле Оскара Уайльда, о которой столько легенд и слухов?

— Я не знал, где именно его могила, а шел по кладбищу ПерЛашез согласно внутреннему голосу. Вижу — постамент, украшенный лепестками роз. Охранники кладбища рассказали мне о том, что могила Уайльда усыпана розами в любое время года.

— Уайльд при жизни был очень успешным и самым дорогим драматургом. Сегодня — он признанный во всем мире классик. Что в его пьесах есть такое, чего нет в других?

— Уайльд «выплакал» свои шедевры. Он написал совершенные произведения в каждом жанре. Поэтому режиссеру ничего не надо резать, переставлять. Если режиссер на это идет, его ждет позор. Тексты Уайльда написаны на небесах.

— Что вы думаете об экспериментальной постановке Константина Богомолова «Идеальный муж»?

— Богомолов принадлежит к поколению, которое не верит в источники, соединяющие человека, творца с небом. Но небеса карают тех, кто издевается над текстами Уайльда.

— Думаете, что Уайльду понравилась бы ваша «Саломея»?

— Иначе бы мы не играли этот спектакль 20 лет. Со спектаклем «Саломея» объездили весь мир, и всюду — море аплодисментов. В Латинской Америке зрители снимали с себя золотые украшения и бросали под ноги артистам. Поскольку сюжет «Саломеи» — библейский, я просил разрешения на постановку у папы римского Иоанна Павла II.

— Белла Ахмадулина в интервью «ВМ» сказала о том, что «для нее встреча с Иоанном Павлом II была одной из самых важных в ее жизни». А для вас?

— Я разговаривал с Иоанном Павлом II на польском языке. Папа римский внимательно меня слушал, молчал, потом я исповедовался, и все завершилось тем, что Иоанн Павел II отпустил мне грехи и благословил на постановку «Саломеи». Что касается Беллы Ахмадулиной, то она была моим большим другом, и я ей рассказывал о своей встрече с папой римским. Я с Беллой снял две большие передачи. Ее дети приходили и приходят на все мои спектакли.

— Вы поставили спектакль о жизни и творчестве Осипа Мандельштама. Нет ли мыслей поставить спектакль о жизни Беллы Ахмадулиной? Вы бы рассказали историю ее любви?

— Я знаю о любви Беллы то, что никто не знает. Но пока это тайна. Она очень любила одного человека, молодого человека, боялась этой любви, пряталась от нее. Белла для меня больше, чем поэт. Но пока не было сигнала свыше на постановку такого спектакля.

— Вы поставили спектакль по драме Марины Цветаевой «Федра». На нее у кого просили разрешения?

— Во-первых, я очень много общался с сестрой Марины Цветаевой Анастасией Ивановной. Пока всю информацию — страшную информацию о Марине Ивановне — держу в своей голове.

— Эта информация касается смерти Марины Ивановны?

— Отчасти. У Марины Ивановны были очень странные отношения с сыном. Он, увидев мать повешенной, в ужасе убежал, сел в поезд и поехал на войну. В пути, находясь в бреду, он что-то бормотал по-французски, и его убили прямо в поезде, подумав, что он шпион. Отношения Федры с Ипполитом — это отношения Марины Цветаевой с ее сыном.

— Роман Григорьевич, спектаклю «Саломея» — 20 лет, а ваша постановка «Сон Гафта, пересказанный Виктюком» по пьесе Валентина Гафта на сцене «Современника» шла всего три года. Почему спектакль сняли?

— Он требовал от Валентина Гафта подлинной энергетической затраты. Гафт оставался один на один со сценой, без связи с небом. Для меня земная игра бессмысленна, и я мгновенно закрываю спектакли, в которых оборвана связующая нить сцены с небесами. Но этот спектакль — исповедь Гафта — снят на пленку.

— Почему артисты теряют связь с небом?

— Одна из причин — зависть. Все артисты, увы, обречены на зависть. Другая причина — неспособность любить по-настоящему. Я работал почти со всеми большими артистами и понял, что единицы обладали даром любви. Елена Образцова — умела любить.

— Разве Сара Бернар, которая дружила с Уайльдом и хотела сыграть Саломею, была завистливой?

— Сара Бернар завидовала успеху Оскара Уайльда, которому покровительствовали небеса.

— А вы кому-нибудь завидовали?

— Нет. Я только восхищался и продолжаю восхищаться гениальными людьми. Мое восхищение Уайльдом, Цветаевой, Мандельштамом — искреннее и бесконечное.

— Над чем сейчас работаете?

— Собираюсь ставить пророческий роман Федора Соллогуба «Мелкий бес».

— «Саломея» — ваш лучший спектакль?

— Лучшим будет мой последний спектакль. А закончу свой путь на Земле с того, с чего начал — с оперы Верди «Травиата». Когда мне было семь месяцев, моя мама во Львове ходила на оперу «Травиата». И когда начиналась увертюра, я так бился в животе, что мамочка уходила. В своем желании послушать «Травиату» мама была упорна и пыталась это сделать трижды. Но каждый раз, при первых аккордах увертюры покидала театр из-за меня. Я так хотел выйти на свет под музыку Верди. И когда я был на могиле Верди, то произнес слова: «Я думаю, что закончу свой путь постановкой «Травиаты».

— Где вы собираетесь поставить «Травиату»?

— Разве это имеет значение?

— Мы начали разговор с блестящего ума Уайльда. Но как такой умный человек, каким был Уайльд, не понял, что любит недостойного человека?

— Альфред Дуглас оказался подлинной Саломеей. Приходите на спектакль, и все поймете. Любовь — самое великое чувство.