Виктория Исакова: «Моя героиня — камертон катастрофы»
Свое прочтение пьесы представил режиссер Владимир Мирзоев. Интересно, что это третий «Вишневый сад» в списке премьер - «Вишневый сад» Игоря Яцко в Школе Драматического искусство вышел всего на один день раньше, а «Вишневый сад» Льва Додина, выпущенный под занавес прошлого сезона в петербургском Малом Драматическом театре-Театре Европы, москвичи видели в конце декабря на фестивале «Сезон Станиславского».
«Пьеса катастроф» – именно такое определение дает своей постановке режиссер Владимир Мирзоев. На сцене – массивная и лаконичная декорация из дерева, похожая на крест (художник – Александр Лисянский).
На поверхности сцены - лежащий под углом деревянный настил, на котором угадываются контуры окон, дверей, шкафа, одинокие стулья, несколько чемоданов – все, что осталось на сцене от усадьбы и сада.
В этом гулком и кажущимся обнаженным пространстве могут звучать и легкие французские песни, и песнопения, создающие предчувствие катастрофы, с которым живет Любовь Раневская, сыгранная актрисой Викторией Исаковой. Накануне премьеры Виктория Исакова рассказала журналистам, как готовилась к этой роли и почему «Вишневый сад» стал самой сложной работой за всю ее карьеру.
- Я думаю, что Раневская - трагическая персона, в которой ощущается нерв, предвещающий катастрофу, она - камертон этой катастрофы, - говорит Виктория о своей героине.
- Как Вы готовились к этой роли?
– Когда я искала свою Раневскую, то спрашивала у Владимира Владимировича (Мирзоева – прим. «ВМ»), какой это персонаж, я же должна его представлять и видеть. «А Вы хорошо знаете, как Вы поведете себя в той или иной ситуации?» - задал мне режиссер вопрос. «Нет, - говорю, - бывают неожиданности». «Так и у этого персонажа», - ответил Мирзоев. Разный угол зрения, разный поворот жизни провоцирует нас на разные эмоции, которые не предсказуемы. Да мы и сами не очень предсказуемы, мы не знаем, как себя поведем. Мы не можем знать, будем мы плакать, например, когда у нас случится горе: бывает так, что и слезинки не прольется. В жизни мы не можем предугадать свое поведение – и этого же Мирзоев хочет от нас в этом спектакле.
- Расскажите о репетиционном периоде, насколько тяжело или легко Вам дался этот спектакль?
- Наверно, это самая сложная работа за весь мой опыт. Потому что, кроме того материала, который тебя очень обязывает и руководит тобой, есть режиссер Владимир Владимирович Мирзоев, который работает с артистами определенным образом. Он – не режиссер-педагог, а режиссер-постановщик, который знает, про что он делает спектакль, понимает, что он хочет получить в результате, в том числе от артистов. А вот то, каким образом артист приходит к результату, – это не его зона.
- То есть необходимо самостоятельно продумать все детали?
- Мирзоев дает тебе общую канву, мы разбираем общее направление нашего движения, а дальше все частности принадлежат лично тебе и зависят от тебя. Это достаточно сложный способ работы, очень европейский, наверное. Ты должен сам понимать и считывать, как и к какому состоянию нужно прийти. А это достаточно мучительный процесс для артистов, привыкший к режиссеру-педагогу. Но с другой стороны – это свобода. Мы ничего не «столбим» по реакциям, не договариваемся, как отреагирует тот или иной персонаж на какое-то событие. Как я отреагирую на то или иное событие зависит от меня, и каждый раз это получается по-новому. Володя настаивает на таком способе работы, считая, что в этом случае и спектаклю, и нам в нем дарована долгая жизнь. Посмотрим, насколько это сработает. Пока за пять или шесть прогонов мы не повторились ни разу. Но еще раз замечу, что это - мучительно.
ПРЯМАЯ РЕЧЬ
Владимир Мирзоев, режиссер:
- Каждая пьеса крупного драматурга в свой момент просыпается, начинает вибрировать. Есть активные гены в человеке, есть пассивные. Точно так же работает генетика культуры. Вдруг какой-то текст начинает вибрировать, актуализироваться. И режиссеры, не сговариваясь, это чувствуют. Поскольку Чехов и «Вишневый сад» –это часть нашей мифологии, даже не культурной, а цивилизационной, то понятно, почему эта пьеса проснулась сейчас. Несомненно, есть и историческая параллель между началом двадцатого века и временем, которое мы переживаем сейчас. Жанр чеховской пьесы я определил как комедию катастроф. Катастрофизм есть и на территории сюжета, в котором линия каждого героя так или иначе связана с радикальными переменами. И я думаю, что сейчас мы находимся в том историческом разломе, который сулит нам несомненно что-то. Что именно - определено на небесах, мы пока этого не понимаем, как не понимали это и герои Чехова, весь дворянский слой, элита того времени. Сейчас мы можем считать их легкомысленными, недальновидными, безответственными, но они совершенно не предполагали, что их ждет, не представляли, что им придется отправиться в изгнание, что огромное количество людей погибнет в ГУЛАГе. Были предчувствия, и я думаю, что Чехов – один из тех авторов, который эту катастрофу почувствовал. Возможно, это случилось потому, что он был серьезно болен, находился в пограничном состоянии между жизнью и смертью, которое иногда дает панорамное видение ситуации. Многое в этой пьесе, мне кажется, зафиксировано в виде развернутой метафоры или символов. И хотя Чехов - писатель реалистического направления и с символистами находился скорее в контрапунктном диалоге, общая слегка мистическая атмосфера не могла не войти в его тексты. И здесь она присутствует в полной мере.
ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ
Игорь Яцко: «Антоша Чехонте не изменил себе в последней пьесе»
30 января в Школе Драматического искусства премьера – «Вишневый сад» в постановке Игоря Яцко. Режиссер рассказывает о своем видении драматического завещания классика.
- Игорь Владимирович, почему решили поставить «Вишневый сад» именно сейчас? Писатель Андрей Битов в интервью «ВМ» высказал мнение, что «Чехова заиграли».
- Для меня Чехов – новый автор. С учителем Анатолием Васильевым занимались «уроками Чехова», но это было давно – в 1992 году, и не так много, как хотелось бы. Мой «Вишневый сад» возник благодаря одному впечатлению, полученном на творческом вечере в Центральном Доме актера актрисы нашего театра Людмилы Дребневой. Когда я слушал рассказ актрисы о своей жизни, профессии, в воображении возник образ Раневской. Так родилась мечта поставить Чехова именно с Людмилой Дребневой. Работая над спектакле, я заново прочел Чехова (далее...).