Человек-невидимка

– Да нет, оно благополучно существовало и до меня. Я пришел лишь в 1966-м. В ту пору я учился на режиссерском отделении Института культуры, надо было начинать работать по специальности – то ли брать какой-то театральный коллектив…– Жаль, что ты мне тогда не посоветовал. Пришлось довериться совету жены, она уже работала на телевидении. Вот и я вслед за ней с октября 1966 года стал, как ты подметил, абсолютно телевизионным человеком. Мой первый учитель – замечательный режиссер Павел Романович Резников.– Я фанатично любил спорт, был страстным болельщиком, во время службы в армии даже довелось сыграть на первенстве Украины за «Спартак» (Белая Церковь). Работать в спортивной редакции было моей мечтой, но пришлось бы бросить учебу, ведь тогдашнее спортивное телевидение – это работа день и ночь. Зато, получив диплом, сразу пришел в спорт, прекрасный человек и режиссер Николай Николаевич Аристов взял меня ассистентом. Первое время я больше занимался тематическими передачами, к прямым трансляциям он меня допустил не сразу, но, сидя рядом с ним, я не просто учился азам мастерства, а пытался выработать собственное видение, хотя возможности режиссерской фантазии тогда были ограничены всего лишь четырьмя камерами. Именно в ту пору появилась идея поставить одну камеру за воротами и показывать футбольные пенальти, так сказать, крупным планом. Кстати, впоследствии это, на мой взгляд, помогло отменить одно ошибочное решение, принятое футбольным руководством по указанию сверху.– Конечно, все люди, мало-мальски понимающие в футболе, были против, и в первую очередь сами футболисты.Относились они к этому новшеству, мягко говоря, иронически, а иногда просто превращали послематчевые пенальти в фарс. Вот наша камера все это откровенно и показала – и как вратарь в недоумении обиженно разводит руками: мол, что же ты делаешь, договорились ведь, и как игрок команды соперника всем своим видом извиняется, а другой с откровенной ухмылкой бьет мимо.– В итоге обоим нам намекнули, что пора собирать вещички и на телевидении нам больше не работать. Если бы не статья, появившаяся на следующий день в «Правде» (а точка зрения центральной партийной газеты тогда была неоспорима), мы сейчас делились бы совсем другими воспоминаниями.– Почти все наше поколение телевизионщиков – это романтики, которым было плевать на гонорары, популярность и прочее, мы просто вкалывали и получали удовольствие от хорошо сделанной работы. Я ведь детдомовский, мне нелегко пришлось пробиваться в жизни, все своим трудом, блата – никакого, денег – тоже, да и не имели они такого значения – место в эфире купить было нельзя.– Спарре был удивительный человек, фанат штанги, хотя блестяще комментировал и другие виды спорта. Может быть, его азарт передался и мне, захотелось не просто показать: подошел–взял–поднял. Мы поставили камеру за кулисами, чтобы зритель видел, как спортсмены готовятся к выходу на помост, наблюдают за соперником, реагируют на то, какой ему ставят вес… Я помню чемпионат мира 1974 года, последний подход Давида Ригерта, секунды бегут, напряжение страшное – а он замер, приложил палец к губам и поднял! Что тут было! На трибуне сидела его жена – она закрыла глаза. Это лицо и палец у губ за секунду до славы – таким кадрам могли бы позавидовать кинорежиссеры.– Согласен, но я против того, чтобы спорт отождествляли с политикой. Интерес к хоккею, например, в 70-е годы был невероятным, достижения – блестящими, но на отношение к этому виду спорта влияло то, что Л. И. Брежнев был страстным его поклонником. Поэтому каждая игра нашей сборной, особенно с канадцами, приобретала масштаб политической акции. А не дай бог, если в кадре мелькнет флаг «неугодного» в ту пору государства – Израиля, Южной Кореи или Тайваня, весь матч сидишь как на иголках. Если на матче присутствовал Брежнев, была установка: показывать его только в первом периоде, ибо генсек сильно нервничал, начинал беспрерывно курить, лицо его багровело – в таком виде лидера страны не следовало демонстрировать советским зрителям. Нельзя было показывать драки между хоккеистами, особенно между нашими и чехами в конце 60-х годов, вскоре после чехословацких событий. Но что это за хоккейный матч без силового единоборства! Один раз, когда Васильев долго бил канадца Хендерсона у борта, я не выдержал и дал поясной план – голова Хендерсона моталась, как груша! Но все сошло с рук, потому что наши победили.– Это больная тема. На всех центральных каналах спорта почти нет. Разве что ночной бокс из Лас-Вегаса.– Многие из тех, кто был у меня ассистентом, сейчас работают на других каналах – Гришин, Зеленов, Меркулова. Но вообще специальной подготовки телевизионных режиссеров, особенно спортивных, нет.– В студенческие годы я руководил Театром миниатюр во Дворце культуры автозаводцев, к тому же на ЗИЛе работали мои тесть, теща, шурин, но болеть за «Торпедо» я начал совсем пацаном, в первые послевоенные годы. Помню, играли на Кубок «Спартак» и «Торпедо», мы в детдоме слушали трансляцию по радио и все, буквально все, болели за «Спартак», а я решил, что это несправедливо, и решил болеть за «Торпедо». С тех пор это моя команда.– С сожалением, даже с горечью. Для меня понятия «Торпедо» и ЗИЛ неразделимы. Но команде все равно буду верен.– Люблю Гершвина. Читаю историческую литературу. Современных авторов не воспринимаю – скучно…– Нет, она, скорее, ближе к кинематографу. Но режиссер телевидения обладает уникальной возможностью – возможностью живого монтажа. Это то, что я люблю больше всего – работа в прямом эфире, тебе подвластны несколько камер, и ты, как кукловод, дергающий за нити, не имеешь права ошибиться… Как-то довелось транслировать скучнейший футбольный матч, вялые игроки буквально ползали по полю, мы сами чуть не засыпали перед мониторами – и вдруг на перекладину ворот село десяток воробьев.Я стал их показывать. Воробьи сидели спокойно – атак на ворота не было, их никто не беспокоил. Именно эти воробьи помогли точно передать характер матча, в котором ворота превратились в «край непуганых птиц». Мне потом рассказывали, что зрители у экранов буквально рыдали от смеха. А например, во время одной трансляции оператор подсмотрел целующуюся парочку на верхнем ряду трибун – и я ее дал в эфир, хотя, как ты помнишь, тогда в СССР секса у нас не было.– И добавил лирики: заговорил о запахе свежескошенной травы.– Я держал луну крупным планом, а потом плавно перешел на мяч – и тут началась игра.– Для меня – легкая атлетика и гимнастика, где соревнования проходят одновременно на нескольких площадках, в разных секторах стадиона.– Достаточно вспомнить хотя бы тот эпизод, когда я по твоей милости сидел полуголый в аппаратной…– Мы с тобой были свидетелями еще одной поистине трагикомической ситуации, произошедшей с Николаем Озеровым. В те годы хоккейные репортажи велись прямо с трибун, комментатор располагался у самого бортика, рядом ставили монитор, в руки микрофон – и давай! Однажды игроки, завязав силовую борьбу, врезали Николаю Николаевичу клюшкой прямо по лбу. Кровь залила лицо, Озеров упал. И все это на глазах у 15 тысяч зрителей! Озерова увели, все волновались: что с ним, как? Но после перерыва дядя Коля опять был на месте с пиратской повязкой на глазу и фирменным: «Мы продолжаем наш репортаж…» А сам все посматривал на правительственную ложу. Я после матча ему сказал: «Николай Николаевич, наверняка вам теперь дадут Героя».– Помню, кто-то из хоккеистов подъехал и шутя ударил ему по шлему клюшкой. Вспоминать истории можно бесконечно. Прямой эфир – это сплошные неожиданности. Сколько раз с одним только светом возникали проблемы! Помню, «Спартак» играл с «Торпедо», счет 3:3, и вдруг на восточной трибуне гаснет свет. И как раз в этот момент Кечинов забивает гол! Хорошо, его с нижней камеры удалось показать. Но сколько нервов! Впрочем, напряжение всегда страшное, но такое удовольствие получаешь, когда приносишь людям радость… Поэтому можно сказать: жизнь мы прожили не зря.