НЕ НАДО ЗАВЛЕКАТЬ ЧИТАТЕЛЯ ВЫПИВКОЙ

[i]Гарри Бардин настолько знаменитый режиссер анимационного кино (в прежние времена сказали бы мультипликационного), что в представлении не нуждается. Достаточно просто назвать несколько его фильмов: «Летучий корабль», «Серый Волк энд Красная Шапочка», «Пиф-паф-ой-ой-ой!», «Брэк!», «Чуча»... Полученные им премии и перечислять не надо, все они самые-самые, советские, затем российские и всегда – международные. То есть в своем цехе он мэтр из мэтров, а вот в чужом…В этом году Гарри Бардину предложили стать членом жюри самой престижной литературной премии – «Букер – открытая Россия». Мне показалось интересным побеседовать с ним просто как с читателем.[/i]– Да, и благодарен я прежде всего своей маме. Именно она приучила меня к чтению. Мы жили тогда в военном городке. Папа был морской офицер. А мама работала мамой. В Доме офицеров была очень хорошая библиотека, и мама приучила брать меня сразу кипу книг – по шесть-семь. Основной книжный багаж я приобрел в возрасте от 10 до 16 лет.– В первую очередь Гайдар и Кассиль. Потом, конечно, «Айвенго» Вальтера Скотта, «Давид Копперфильд» Чарльза Диккенса, «Приключения Тома Сойера» Марка Твена, «Хижина дяди Тома» Гарриет Бичер-Стоу. Позднее был Джек Лондон. А уже лет в 16 пошел Мопассан, все как положено: под подушкой, с фонарем.– Читал, конечно. Драйзера, Бальзака, Золя, Гюго…Позднее были Хеменгуэй, Ремарк. Последней моей любовью был Фицджеральд. Обожаю его! И еще Белля.– Помню скандал вокруг кочетовского «Чего же ты хочешь?» Читал Юрия Германа, Юрия Казакова, Владимира Тендрякова. После армии я поступил в Школу-студию МХАТ, и со мной учился Рогволд Суховерко, артист театра «Современник», который меня приобщил к поэзии. В его толстых тетрадях было все, что не было тогда опубликовано. Ахматова, Мандельштам, Цветаева. Оттуда вошел в мою жизнь Пастернак. Вообще-то у меня с поэзией странные отношения: я ее ценю, но чувствую по-настоящему лишь тогда, когда читает Миша Козаков. Из того, что произвело сильное впечатление позднее, назову «Детей Арбата» Анатолия Рыбакова.– Что-то знал, но было удивительно, что выбор на этот раз пал на меня – я не считаю себя самым большим книгочеем в этой стране. Но я авантюрист, и мне интересно попробовать что-то новое.– Я же не дурак с мороза! Для меня и Петрушевская, и Улицкая, и Аксенов, и Кабаков – имена известные. И не только по обложкам, но и по текстам. В списке этого года было много имен писателей, сказавших свое веское слово в литературе. Соревнование между ними в каком-то смысле можно назвать олимпийскими играми. Но было и то, что можно читать только по обязанности.– Те, что не вошли в лонг-лист, читал мой сын. Он говорил: вот это я тебе советую, а к этому даже не прикасайся. Я ему доверяю как себе.– «Заценил» первую половину романа. Прекрасный зачин, а потом – ритмический провал. Автор барахтается в сюжете и я вместе с ним. Но поражает знание деталей! Мы с Сашей Кабаковым почти ровесники, и я подтверждаю: все это доподлинно.– И это досадно. Я был за то, чтобы он вошел, – и был против того, чтобы вошел роман Людмилы Петрушевской, который я не сумел оценить по достоинству. Мне неблизко упоение чернотой: есть просто черный кофе, а есть черный до горечи, с осадком. И Петрушевская поит именно таким кофе, да еще без сахара. И это невыносимо. Возьмем «Сто лет одиночества» Маркеса. Там столько воздуха! Мне так вольготно в рамках этого романа, что я пью его, как молодое вино. А после Петрушевской одна только тяжесть.– Читая «Вольтерьянцев и вольтерьянок» Василия Аксенова, я думал: такой мастер может позволить себе и плетение кружев. Мастеровитость потрясающая, но сильной побудительной причины написать этот роман я не углядел. Вот в кино бывает затянутый план. Режиссер (художник, оператор) поставил – и держит. Это бывает у Сокурова, иногда это есть в фильмах Тарковского, Германа: посмотри, как я умею! Да я уже понял. Нет, ты не понял, посмотри еще! Вот этого я не люблю. Мастерство не нуждается в специальной демонстрации, чувство восхищения должно приходить потом. Послевкусие должно быть богаче, чем слюноотделение при непоглощении.По-настоящему «мой» в шорт-листе Олег Зайончковский. Хотя его книга привязана к понятию романа искусственно. Но при обсуждении лонг-листа было сказано: имеет право быть, так как через все новеллы проходит один герой. У Зайончковского все очень естественно. Некоторые вещи так точно, так метафорично и так остро подмечены, и написано так емко. Я работал на заводе и вижу: он знает завод. Так и чувствую запах керосина, промасленных тряпок, ветоши. Знает и совхозные дела – то есть, он знает жизнь, о которой пишет. Он не отделяет себя от своего народа, а пишет как бы изнутри его и, что особенно важно, без нарочной черноты. Иные его новеллы тянут на роман, каждая.– Читается хорошо, автор знает, о чем пишет. Роман сделан крепко, профессионально. Но уже в самом начале я понял, что герой в конце концов вернется к милой девочке, которая к тому времени вырастет.– Бывает, приходишь в театр на спектакль в трех актах (сейчас этого практически нет), первый акт категорически не нравится, на втором привыкаешь, а после третьего аплодируешь. Вот приблизительно так у меня было со Слаповским.– Меня это тоже не устраивает. Как-то по телевизору Александр Розенбаум рассказывал, сколько и чего он пил, и, хоть сейчас не пьет, сколько может выпить – а может – мужики, держитесь – целый литр! Он это сказал с гордостью, гораздо большей, чем, допустим, от написанного им «Вальса «Бостон». Получается, главное достижение его жизни – умение выпить литр водки. И Марта Петрова таким нехитрым способом хочет читателя заполучить. Не думаю, что она каждый вечер занимается возлияниями.– Нет, там есть чему отдать должное.– Спору нет, Дина Рубина – замечательная писательница. Но эту толстую книгу можно было посадить на диету. «Синдикат» – это долго тянущийся анекдот. Очевидно, у Дины Рубиной развился синдром хорошего писателя. Писатель погаже себя останавливает, заботясь о читательском интересе. А очень хороший писатель понимает, что каждое его слово – подарок. Поэтому выбрасывать что-то, им же придуманное, просто непозволительно по отношению к себе любимому.– Конечно, нет. Кстати, я бы выбросил этого подонка из окна сам, и гораздо раньше. Мелихов меня к этому подводит.– Уж слишком явный это киносценарий, а не литературное произведение. Автор мог выйти на высокий уровень разговора о взаимоотношениях художника и власти, но он просто взял – и рассказал историю. Тоже неплохо, но мне не хватило сверхзадачи.– В длинном списке действительно очень много хорошего. Гораздо больше, чем плохого. Но не было лидера. Этот был хорош тем, а тот – этим. Выбирать приходилось, как Агафье Тихоновне из «Женитьбы» Гоголя.– Боюсь, я еще очень долго не буду читать.