НИКОГО НЕ ЗАБЫВАЕМ

[b]Просто рассказываю истории – Неловко начинать с реверанса, но юбилей все-таки.Вот что меня удивляет: «серьезная» литература у нас сейчас известно где, писатели – соответственно. Детективов ты не пишешь, в «букерах» не ходишь, классические каноны не попираешь. На Нобелевскую премию, насколько я знаю, тоже пока не выдвигался. Но! Тебя читают! Сам то и дело вижу – в метро, например. И читатель тебя знает – слышу. Короче, на чем стоишь? Только без пафоса, пожалуйста.[/b]– Я стараюсь писать серьезные вещи, но писать интересно. Прозаик – это человек, который умеет прежде всего рассказывать истории о жизни.Думаю, бог меня наградил даром интересно рассказывать такие истории. Я вместе с читателем пытаюсь разобраться в нашей жизни. Я всегда писал о том, что меня волновало, никогда не просчитывая при этом возможных последствий. Ну, кому могло прийти в голову, что премию Ленинского комсомола могут дать за достаточно жесткую критику комсомола ()? – Я не связывал в одно целое свои литературные опыты и проблему социального роста. Я вырос в рабочей среде и, естественно, хотел подняться по социальной лестнице. Но для этого я защитил диссертацию, работал в газете… При этом на мое развитие как писателя мои социальные задачи не влияли.Я был человеком советским, и свою активность, которая досталась мне с детства, я, естественно, реализовывал через легальные формы. О чем пишет начинающий прозаик, если он, конечно, не обчитался Пруста и Камю? Он пишет о своем жизненном опыте. Обо всем этом я писал честно. Я же не виноват, что другие писатели о той же армии, школе, комсомоле писали нечестно. Я всего лишь предложил вариацию критического реализма, который на фоне бытовавшего соцреализма вызвал такую бурную реакцию общества.– В эту организацию входили 30 миллионов человек. Ты же не скажешь, что все они были «гнилые»? Во многом гнилым был аппарат. Но я об этом и написал в «ЧП районного масштаба»! Иногда повесть путают с фильмом – очень талантливым, экспрессивным, но откровенно антисоветским продуктом. А в повести у меня гораздо больше полутонов. Не всегда понятно, кто «хороший человек», поставленный в дурные условия, а кто – наоборот. Убежден, кстати, что ломать комсомол было совершенно необязательно. Ведь все это было разрушено только для того, чтобы у нас появились супербогатые люди. Я считаю именно так! Этот десяток проходимцев, которые покупают на наши с тобой деньги футбольные клубы и качают из наших с тобой недр нефть, чтобы перегнать ее на Запад, не стоят того, чтобы сломать жизнь миллионам людей. К этим товарищам я испытываю классовую неприязнь, как и всякий нормальный человек. – Ты сейчас невольно занимаешься тем, чем занимаются наши политобозреватели. Они оценивают ту эпоху с точки зрения эпохи сегодняшней. Ведь были как бы две идеологии: одна – доведенная до идиотизма позднесоветская пропаганда, с другой – я верил в разумность устройства системы, где нет безумно богатых и безумно нищих. Верил! И сейчас верю. Я вырос в заводском общежитии, смог получить образование и смог стать писателем – чего ж мне не верить? Комсомол был очень двойственной организацией: не случайно наши самые богатые люди вышли именно оттуда.– У меня были другие задачи – я писал книги. Например, в 88м году меня звали на работу в ЦК партии. Когда я отказался, они крутили пальцем у виска: ты что, мол, не понимаешь, к чему дело идет? – Да, в отношениях с людьми бог наградил меня умением общаться. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. – Ты все время хочешь услышать от меня, что я выстраивал некую прагматическую линию и благодаря этому двигался вперед. Если бы ты был в нашей комсомольской организации, у тебя бы никакой этой дури не было… – Может быть. (.) Так вот, у меня были нешуточные конфликты с людьми, от которых многое зависело. Я, например, ушел из одного журнала, поссорившись с его главным редактором, человеком чрезвычайно влиятельным. Меня не устраивало то, что он унижал сотрудников. Если бы у меня была исключительная установка на успех любой ценой, наверное, я нашел бы возможность с ним не поссориться. Моя карьера в московской писательской организации закончилась тогда, когда я выступил против исключения из партии Владимира Солоухина.[b]По истории моего брака можно изучать теорию супружества – В какой степени твои тиражи соотносятся с твоими пробивными способностями?[/b] – При советской власти тиражи были фиксированными. А сейчас тираж напрямую зависит от того, как книга продается.Например, «Козленок в молоке» у меня вышел уже более чем двадцатью изданиями. – Уже научился. С некоторыми из своих прежних издателей я расстался именно потому, что мы не сошлись в цене. – В принципе, каждый из нас хочет быть лучшим. А кто ты на самом деле, будут разбираться читатели и историки литературы. Конечно, я понимаю, что я не Платонов, я не Булгаков, я не Шолохов. Но то, что я успел сделать к пятидесяти годам, вполне сопоставимо с тем, что сделал, к примеру, Пильняк.Почему нет? Или Катаев, Трифонов в известной степени… По крайней мере, мне хочется так думать. – Насчет маркиза де Сада – это ты меня путаешь с Виктором Ерофеевым. Даже эротические сцены у меня всегда строятся на метафоре, на иносказании, по возможности – красиво.– И что? Там можно найти такую раблезианскую любовь двух молодых людей. По сравнению с тем, что пишут сейчас, – невинные забавы двух целомудренных овечек.– Это же совершенно нормально. Естественно, длительный брак проходит в том числе и через кризисы. В принципе, не будет преувеличением сказать, что по истории моего тридцатилетнего брака можно изучать теорию супружеских взаимоотношений. Покажите мне человека, который прожил с женой 10 лет и не хотел хотя бы раз развестись. И даже уже написал заявление. (.) – Это не имеет абсолютно никакого значения. Количество сексуальных партнеров никак не влияет на качество любовной лирики. И наоборот. Есть люди, которые по десять раз были женаты и не написали ни одной строчки о любви и о семье. А есть Лев Толстой, который один раз был женат, и он – один из самых глубоких «семейных» писателей.[b]Заявления писать никому не предлагал – Возглавив «Литературную газету», ты первым делом объявил, что «трибуна будет предоставлена всем» – либералам и государственникам, авангардистам и «почвенникам». И последовательно воплощаешь свою позицию в жизнь. А не посещают сомнения относительно того, что «в одну телегу впрячь не можно…»?[/b] – В телегу нельзя, а в газету – необходимо. Газета должна давать объективную информацию о литературном процессе. «Литературная газета» – она одна, она не один из бесчисленных толстых или тонких журналов, которые могут себе позволить быть тенденциозными.Должен быть диалог. А если он ведется с разных трибун, то это уже не диалог, а литературная борьба.– Просто раньше либералы «занимали» всю газету, а теперь их стало примерно столько, сколько их в реальном соотношении в литературе. Если бы их осталось столько, сколько было, то пришлось бы газету делать не на 16, а на 32 полосах. А так… мы не забываем никого.– Как человек, который просидел дома за письменным столом пятнадцать лет и приучил себя к жесткой дисциплине, я терпеть не могу разгильдяйства. Это стало сюрпризом для некоторых сотрудников. Скажем, я давал задание, потом через две недели спрашивал: «Сделал ли?» – «А мы думали, ты забыл!» Я отвечал: «Дорогой мой, когда пишу роман, где действуют сто человек, и помню, как кого зовут, кто где родился, где сгодился и тэ дэ, то неужели ты думаешь, я забуду о задании, которое тебе дал?» – Несколько человек ушли по принципиальным соображениям: их не устраивала «газета для всех». Сам я «писать заявление» никому не предлагал.– Теплого места не найдется, потому что газета существует в режиме самоокупаемости. Людей у нас на порядок меньше, чем было во времена Чаковского. С другой стороны, буквально на третий день после того как я вышел на работу, иду и вижу – на ступеньках стоит некий бородатый товарищ. Чем-то даже на меня похож. Говорит: я журналист из Коврова, остался без работы. Дайте мне шанс, хоть стажером. Ну ладно, говорю, давайте попробуем вас в отделе политики. А как, кстати, ваша фамилия? Он отвечает: Поляков. Я чуть не сел на лестницу: теперь будут говорить, что я начал работу с того, что взял своего родственника! (.) Вижу, человек сник окончательно. Ну хорошо, говорю, попробуем… Сейчас Владимир Поляков у нас редактор отдела политики.