Людей, находившихся в сознании, в зале я почти не видел

— С самого начала нас готовили к худшему — к тому, что будет взрыв и здание рухнет, — рассказывает Алексей. — Разрабатывались различные планы, но все они, по сути, сводились к одному — мы готовились к работе на завалах.— Вот именно. Хотя напряжение какоето той ночью я все-таки ощущал (нас всех еще 24 октября собрали на центральной базе на Золоторожском Валу, недалеко от ДК). Оно словно в воздухе висело. По людям это было очень заметно. Лица у многих были как из воска. И хотя никто ничего тогда еще не знал и никаких указаний нам заранее не поступало, мы как будто что-то предчувствовали.— Без чего-то семь утра. Я как раз пошел на кухню и налил себе кофе, выпить который так и не успел. Внезапно поступила команда, что всем спасателям надо срочно прибыть на улицу Мельникова. Мы прыгнули в машины и поехали. Причем до последнего момента мы так и не знали, чем все закончилось, и только при подъезде к ДК получили команду сразу приступать к выносу пострадавших. Вздохнули с облегчением — значит здание террористы все-таки не взорвали. Первое, что я увидел, подойдя к зданию, это больше сотни людей, которые лежали прямо на крыльце (в фойе, как я потом убедился, была примерно такая же картина). Живого от мертвого отличить было довольно сложно. Вижу — лежит молодая девушка и пытается прокашляться, и около нее медик, который, видимо, только что вколол ей антидот (). Он говорит: «Забирай». Я ее взял и отнес в «скорую»… — Да. Я это на себе потом испытал — пока занимался эвакуацией, тоже успел надышаться газом.— Нет, у нас ничего не было. И о том, что нам предстоит работать в загазованном помещении, как-то не думали. Вернее, мы об этом даже не знали. О том, что при штурме применялся газ, нам сказали уже после операции.— Просто у наших врачей всегда есть максимально полный набор различных средств. Ведь нередко бывают различные техногенные ЧП, тоже связанные с выбросом газа. Поэтому такого рода препараты могут понадобиться не только в случае подобных антитеррористических операций. Но вот спецслужбы об этом, скорее всего, знали заранее. Медики ФСБ были наготове — их шприцы почти заряжены, и ампулы надпилены.— Людей, находящихся в сознании, в зале практически не было — процентов 10—15 максимум. Но и у них сознание было очень путаное. Видно, что человек глазами хлопает, какие-то вялые движения делает, но явно ничего не понимает. Все остальные не подавали вообще никаких признаков жизни. Работа затруднялась еще и тем, что они друг на друга упали, кто где был. Приходилось их вытаскивать из узких проходов между креслами. Это было трудно. У одного рука в какую-нибудь щель попадет, у другого нога. И надо было делать это очень аккуратно. Ведь человек хоть и без сознания, но все-таки живой…— Сложно сказать, ведь в момент штурма меня там не было. Но странно то, что в зале, в непосредственной близости от убитых террористов, на полу валялись противогазы.— Вполне может быть. Но, с другой стороны, не совсем понятно: если у террористов было время надеть противогазы, то почему они не успели взорвать здание? Вопросов масса, но в любом случае я считаю, что наши спецслужбы блестяще провели операцию. Я сам видел: как только спецназовцы убедились, что террористов больше не осталось, они поснимали с себя оружие, бронежилеты и вместе с нами принялись выносить пострадавших.— Необязательно. Некоторых я потом видел живыми. Видимо, тех, кто оказывал сопротивление, убили, а остальных оставили в живых.— Да, но в большинстве своем они все-таки были застрелены. Я так понимаю, что их старались убивать, поскольку они представляли наибольшую угрозу — были обвязаны взрывчаткой.— Я этого не заметил. Правда, я видел, что у пары женщин глаза были закрыты черной повязкой. Возможно, она скрывала пулевые отверстия… — Нашей задачей было сперва вынести людей из зала на свежий воздух — на крыльцо, в фойе и уже потом в «скорую» или обычные рейсовые автобусы, на которых пострадавших тоже развозили по больницам. Первое, что мне попалось на глаза, это как раз мертвая террористка. Но мне было не до нее — надо было спасать заложников. И тут я явно ощутил запах газа. То есть какую-то гремучую смесь, состоящую из газа, пота и крови. После того как я сходил в зал за пострадавшими раза четыре и стал выносить очередного заложника, то как-то резко выпрямился и почувствовал головокружение и тошноту. Я даже чуть не упал. Потом стал работать на улице. Через некоторое время все прошло.— Это сделали до нас. Около каждого погибшего стояли какие-то люди (я не знаю, кто они — может быть, медики, одетые в гражданское), и когда мы пытались забрать этого человека, объясняли нам, что он мертв. А вообще иногда было достаточно человека просто по щекам пошлепать, и он «оживал». Часто приходилось приводить людей в чувство, засунув им пальцы в рот. Они тут же пытались прокашляться, встать и куда-то пойти. Кстати, оказалось даже к лучшему, что заложников не кормили. В противном случае жертв могло быть гораздо больше.Человек, находящийся без сознания, в случае рвотного позыва может просто захлебнуться.— Я видел в зале сок, минералку, то есть питье у них было. А вот еда или ее остатки мне не встречались.— Человек 12—15.— Лично я заложников с огнестрельными ранениями вообще не видел, но другие спасатели говорят, что такие были. В принципе, я согласен с теми специалистами, которые считают, что основной причиной гибели людей стали стресс, отсутствие пищи (горячей, в частности) и, как следствие, обострение различных заболеваний — легочных, сердечных и т. д.— Если у человека, например, и так с сердцем не все в порядке было, а потом к этому добавились длительное нервное и физическое перенапряжение, недоедание и, в конце концов, газ, то этого нельзя исключать. Для здорового человека он, скорее всего, не опасен. Ведь были же, как я уже говорил, люди, которые находились в сознании.— Ну вот я, например, выводил одну девушку с балкона. Она идет сама, на ногах вроде крепко держится, а соображает явно плохо. Вдруг она меня спрашивает: «Сколько сейчас времени?» Я ей навскидку отвечаю, столько-то примерно. Потом она опять: «А вы что, сверху начали атаковать?» При этом на лежащие вокруг тела и кровь никакого внимания не обращает. И в конце концов говорит: у меня номерок есть, мне надо обязательно в гардеробе свою верхнюю одежду получить.— Совсем маленьких детей я там не видел. В основном это были подростки 14—15 лет. Физически они перенесли все это, пожалуй, даже лучше, чем взрослые, — организмы-то молодые. Они как раз и составляли те 10—15 процентов, которые были в сознании. Ни одного человека старше 25 лет в сознании я не видел. Большинство людей не приходило в себя даже после того, как им вкалывали специальный препарат.— Только в зале — в партере, бельэтаже, на балконе. Я, кстати, заметил четкое разделение заложников по половому признаку: в одной половине зала сидели мужчины, в другой — женщины.— К восьми утра все уже закончилось. В зале остались только тела террористов, необходимые для следствия. Кстати, когда мы начали работать, взрывные устройства все еще были на женщинах-камикадзе, поэтому около каждой из них стоял спецназовец и даже близко никого к ней не подпускал.— Тогда я в полной мере ощутил на себе воздействие газа, на которое до сих пор не очень обращал внимание. Сначала были головокружение, слабость в конечностях, тошнота, а когда она прошла, стала дико болеть голова. Процентов 70 наших спасателей обратились потом к медикам за помощью. Когда мы вернулись на базу, врач и мне, и себе сделал такой же, как и заложникам, укол, и минут через 15 полегчало.