Марк Бернес: последняя любовь

[i][b]У этой мемориальной доски всегда цветы. Сюда, к профилю Марка Бернеса, каждый день их кладут не только поклонники, но и его самый близкий друг – жена и верная спутница Лилия Михайловна Бернес-Бодрова, стараниями которой доска и появилась на этом сталинском доме на Садовом кольце. Сейчас вдова Бернеса переживает не лучшие дни – после двух инфарктов она слаба и особенно одинока. К ней почти никто не ходит: сын Жан от первого брака, отсудивший часть мемориальной квартиры, похоже, забыл о ее существовании, дочь Бернеса Наташа уже 25 лет живет в Америке вместе со взрослым сыном – тоже Марком Бернесом…Она коренная москвичка – жила в Студенческом городке – сейчас на этом месте стоит гостиница «Космос». Окончив курсы стенографии и машинописи, стала работать в секретариате Министерства сельского хозяйства, потом в Госснабе СССР, затем уехала работать в Венгрию – по линии тогдашнего Управления советским имуществом за границей.[/b][/i]– Проработав там год, я ужасно заскучала по дому, по Москве, – говорит Лилия Михайловна, – и вернулась, не выдержав срока договора. Затем трудилась уже в самом управлении здесь, в Москве.– Десять...– Скажем так – на меня обращали внимание на улицах... Знакомилась в основном там. С кем-то я продолжала общение, с кем-то прерывала. Так случилось и с моим первым мужем (он был наполовину француз, работал корреспондентом журнала «Пари-матч»). И через два года я вышла за него замуж по сумасшедшей влюбленности. Мы стали жить с его матерью на Ленинском проспекте, где у нас родился сын Жан – муж назвал его в честь своего отца.– Да, обладатель шикарных замшевых пиджаков и единственного в Москве «Шевроле». Но ведь Люсьен не мог пропустить ни одной юбки. Никто из моих подруг не верил, что я уйду из такого благополучия домой. Несколько раз я пыталась это сделать, но муж меня возвращал. Клялся, что не будет изменять. Но, увы… Я не смогла с этим смириться, понимала, что мне надо обязательно уйти от него…– Первого сентября мы с мужем повели нашего сына во вторую французскую спецшколу, которая была в Банном переулке. И там встретили Бернеса, который тоже привел свою дочку Наташу в школу. Я, правда, приняла его почему-то за Крючкова. Муж нас познакомил. Но я трепета не испытала – мне вообще-то было все равно – что Крючков, что Бернес. Я очень спокойно относилась к актерам, никогда не была фанаткой. Естественно, я видела все фильмы с Бернесом, но не влюблялась.– На первом родительском собрании мы снова встретились. Марк, кстати, прилетел специально на это родительское собрание, чтобы меня увидеть. Потому выяснилось, что все эти недели до собрания он рассказывал знакомым, что безнадежно влюбился. Я же этого не слышала и не знала. Помню, я тогда приболела, но никто из домашних не согласился пойти вместо меня. И я с температурой, такая огорченная, даже злая, в общем, пошла на это родительское собрание. И увидела Марка. А преподавательница сказала, чтобы родители сели на места своих детей. И так случилось, что Марк и я сели за одну парту – оказывается, наши дети сидели вместе. И когда кончилось родительское собрание, Марк Наумович мне говорит: «Лиля, а не хотите поехать к моим друзьям послушать Азнавура?» А в это время все восхищались этим певцом, но ни у кого в Москве еще не было пластинок. Марк же только приехал из Парижа, откуда и привез диск. А так как я была зла на домашних, то позвонила домой, убедилась, что мужа нет, и согласилась. И мы поехали на Кутузовский проспект к друзьям Марка. Сидели, пили вино, слушали музыку. И я приехала домой очень поздно – часа в два ночи, наверное. И на этом все как бы кончилось.– Действительно... Через какое-то время Марк позвонил, пригласил меня на закрытые просмотры фильмов, которые не шли в прокате. Феллини, Антониони, Бергман... Это было такое счастье для советского человека! И так продолжалось довольно долго – сентябрь, октябрь... В общем, он так красиво за мной ухаживал. И в ноябре я уже ушла к Марку.– Конечно, все непросто было. Я же не ушла к Бернесу по безумной любви. Даже, в общем-то, не знала, что он за человек– Просто я поняла, что я ему нужнее – у него дочка без матери растет. У нас будет семья, я буду ей матерью, а сын мой обретет, наконец, отца, которого никогда не было дома... Все обстоятельства как-то сложились в одно, и я решила – да, уйду. Но надо сказать, что Марк никогда меня не приглашал к себе домой в гости, хотя он в это время был уже вдовцом, жил четыре года один с дочкой Наташей в этой квартире на Садовом кольце. Ему по хозяйству помогала такая злая домработница Марфа. Когда я пришла в дом, она взъярилась – вот, еще одна пришла, видела я вас таких!– Тяжело вспоминать. Тогда я лежала в больнице, и муж приехал меня оттуда забирать. Он задал один вопрос: «Это правда?» Дело в том, что Марк ходил по Москве и всем говорил, что он в меня влюбился. А это был один круг людей, и сплетни по нему быстро распространяются. Поэтому я просто сказала: «Правда». И тогда началось...Мы вышли из больницы часов в двенадцать, сели в машину, и часов до пяти дня он меня возил по Москве. Говорил: вот, смотри, сейчас брошусь в машине с моста вместе с тобой... Словом, пугал, как мог. Затем привез домой на Ленинский проспект. Позвал приятеля. А я сидела на диване и просилась к маме. Мне заломили руки назад. Сиди, мол, не рыпайся, никуда ты не поедешь. Потом уже, наконец, часов в шесть или семь, я сказала, что поеду к Марку. Тут Люсьен сел в машину и сам поехал к нему. Начал говорить что-то о сыне. Марк говорит ему: ну, что, я его съем? А потом предложил: давайте поедем к Лиле и выясним все. Что она решит – то и будет. И вот они едут в машинах по Садовому кольцу на Ленинский проспект. У каждого светофора, где красный свет, открывается окно и Люсьен спрашивает Марка:– Это вы ей посылали цветы без конца?– Да.Следующий светофор, следующий вопрос:– Вы с ней спали?– Да!Потом Марк мне расскажет: он в одну минуту сообразил что если скажет «нет», что и было правдой, то больше меня не увидит. И отвечает ему: «Да». Соврал. Такая ложь во спасение, как говорят.Они подъехали к дому, где меня сторожил его приятель. Я надела шубу, спустилась вниз, и Марк привез меня сюда, к себе домой. Первый раз тогда я вошла в этот дом. Здесь в гостиной стояла тахта – я на нее легла и уснула одетая мертвым сном. Проснулась только утром. Так я осталась в этом доме.– Скромной двухкомнатной, ужасно запущенной. Марк жил, повторяю, один, домработница была жуткая. Мы тут же сделали ремонт, привели все в порядок...– Только мать. Она жила в Москве с его сестрой – такая всегда аккуратненькая старушечка с кружевным воротничком…– Из самой простой. Отец его был старьевщик в Харькове на Холодной речке. Мать, кажется, никогда не работала.– Никогда. Помню, как-то в Одессе ему предложили большую сумму денег, чтобы он пошел на свадьбу и спел – отказался наотрез.– Тогда это было абсолютно немыслимо. Были шефские, но «левых» не было. Для того чтобы заработать на жизнь, надо было 10–15 дней в месяц ездить по стране. Причем всегда он начинал свои встречи с того, что говорил: «Я – киноактер». И рассказывал о своих ролях в кино. Показывал отрывки из своих фильмов, в том числе и из последнего «Это случилось в милиции», где он сыграл милиционера. И потом уже начинал петь...– У него был свой репертуар. Марк ведь не просто пел. Он не любил бравурных песен. Его песни – о людях, о сегодняшнем дне, о любви, о войне. Конечно, «Тучи над городом встали» и «Истребители». Это – всегда.– Нет. Только на сцене. Дома он мог только что-то репетировать, мурлыкать песню, в которую надо было ему войти, найти ритм.– Да. Здесь стояло пианино...– Да, хотя, конечно, ревновали. Меня поделили: одна моя рука принадлежала Наташе, другая – Жану. Они иногда ссорились: это моя сторона, а не твоя. Но Наташе было приятно, что у нее появилась мама, а Жан стал Марка звать папой.– Мужчины все без исключения эгоцентристы. Они в нас любят себя. Марк был человеком с довольно сложным характером. Вспыльчивый, но отходчивый. Когда понимал, что что-то сделал не так, что не прав, то хватался за грудь: ах! С сердцем плохо! И тут все спасали его…– Да, конечно. И чтобы дома все было красиво. После ремонта говорил: «Лилька меня научила жить красиво». Я завела цветы, которых он не хотел... В общем, навела уют.– В субботу и воскресенье, когда уходила работница. Марк был неприхотлив в еде. А вот дети кричали: ой, сегодня мама готовит! Это был для них праздник. Марфа была настолько зла, что даже кормила наперекор их желаниям.– Нет, скорее семейный. И рестораны не любил. «Тусовка» для него была невозможна.– Нет. Во-первых, я знала, что он любит только меня. Во-вторых, он на 18 лет был старше меня…– Серьезно – нет. Не к кому было. Но он обижался, если я с кем-то разговаривала дольше обычного. Не любил, когда кто-то в его присутствии делал мне комплименты. Это было. Как бы говорил: «Это мое, и не трогайте».– У него была машина и квартира, больше ничего. Он водил сам и «Волгу» свою обожал – как вообще технику. В доме приемники-магнитофоны были в идеальном порядке. Он постоянно их обновлял. И машины тоже менял – при мне поменял две машины.– Да. Бывало, и домой приходили. Даже из заключения... Известна история, как Марка, точнее, его героя – Огонька из фильма «Ночной патруль»... проиграли в карты в поезде (это было еще до меня, во время сталинской амнистии). Но его предупредили. И дней десять в квартире и внизу у лифта дежурила охрана. И в машине он ездил с охраной. Потом ее сняли. Видимо, поймали злоумышленников. Подробностей я не знаю.– Он очень долго держался. Болезнь пришла не в один день – долго не могли поставить диагноза, хотя он терял силы. Но работал, будучи смертельно больным. И не один год. В институте на Хорошевке ему все время ставили диагноз... радикулита. И только после томографии выяснилось, что у него был неоперабельный рак корня легких. У него, кстати, первая жена и сестра тоже умерли от рака… Он лежал в Кремлевской больнице на Рублевке. Страдал от дикой боли, но отказался от наркотиков... Не хотел бредить, воевать с тенью… Мне потом передали, что он говорил: «Если бы я мог Лильку взять с собой, я бы спокойно закрыл глаза». Боялся, что меня уведут, что я брошу детей... Напрасно… А умирал в полном сознании... Я была рядом – стояла в ногах кровати, когда у него началась агония. Он сказал: уйди, тебе же тяжело! И я пошла к закутку, чтобы спрятаться... А он вдогонку: «Куда ты?»… Последние его слова.